Соловушка НКВД

Сопровождающие арестованную переглянулись. Машле собрался сказать что-то ободряющее, но слова не понадобились: Плевицкая встрепенулась и беззвучно заплакала. Когда справилась с волнением, созналась, что расчувствовалась из-за встречи с родными стенами, где все напоминает о счастливом, безоблачном прошлом, где были и любовь, и счастье.

Надежда Васильевна прошла в спальню, следователь не отходил ни на шаг.

– Не вижу расчетной книги, она лежала на полке. Еще нет папки с рецензиями на мои выступления.

– Все это приобщено к делу, – успокоил Роше. – Продолжаете считать себя невиновной?

– Конечно, был бы рядом супруг, легко это доказал.

– Не живите иллюзиями: вряд ли увидим господина генерала, который ко всему прочему предал и вас.

Плевицкая не стала защищать своего Колю. Отобрала в гардеробе нужные вещи и лишь затем, резко обернувшись, спросила:

– Считаете, что муж меня бросил, как элементарно бросают нелюбимых, которые мешают любовной интрижке? Я хорошо знаю Николая Владимировича, он способен на многое, но только не на предательство.

Она играла возмущенную особу, нисколько не сомневаясь, что Николай Владимирович благополучно покинул Францию, находится в безопасности, прилагает усилия, чтобы вызволить жену на свободу, и тогда все, что произошло, станет казаться жутким сном…

Надежда Васильевна взяла себя в руки и стала отбирать пузырьки, баночки с косметикой.

– Отчего муж настойчиво добивался встречи с господином Деникиным? Не собирался ли похитить и этого генерала? – гнул свое Машле.

– Не имела привычки совать нос куда не следует, тем более в дела мужа. С Антоном Ивановичем Коля и я не виделись довольно давно: Деникин крайне нелюдим, ведет в Севре замкнутый образ жизни, сторонится политики. Когда предложили возглавить какой-то отдел в РОВС, ответил, что не продает душу дьяволу.

Она обвела взглядом гостиную и пожалела, что не удалось уничтожить в тайнике документы, которые доказывали многолетнее и успешное сотрудничество с разведкой СССР Скоблина и Плевицкой. Хотелось верить, что компрометирующих бумаг в доме уже нет, по приказу резидента НКВД в Париже документы своевременно забрали, они не будут фигурировать на предстоящем суде.

Уже в автомобиле, не отрывая взгляда от проносящихся за окном полей с перелесками, спросила:

– Судя по вопросам, которые задавали, считаете мужа предателем белого движения, банальным похитителем, а меня большевистской шпионкой?

Машле подтвердил и добавил, что все говорит за то, что два русских генерала похищены или убиты по приказу из Москвы, это произошло не без участия мужа певицы.

– Господа Кутепов и Миллер стали главными врагами чекистов, и те избавились от них руками вашего мужа.

– Это домысел, поклеп на честнейшего человека. Суду потребуются факты, а их, как понимаю, нет.

– Факты будут, притом такие, что не сможете опровергнуть, – пообещал следователь.

Факты участия Скоблина и Плевицкой в похищении (или устранении) двух начальников РОВС искали не только в занимаемом Скоблиным и его женой номере отеля, на вилле, но и с санкции прокурора республики в так называемом в Париже «Русском доме» – клубе советского посольства, где с некоторых пор заседала комиссия по возвращению русских эмигрантов на Родину. «Русский дом» не имел дипломатической неприкосновенности, и во время обыска изъяли документы, проливающие свет на весьма странную деятельность комиссии, в частности, оплату услуг осведомителей, сведения о военном прошлом беженцев, их политической благонадежности и прочем. О связях Скоблина и Плевицкой с советской разведкой, их контактах с сотрудниками посольства, консульства ничего не было.

С опозданием провели криминалистическую экспертизу принадлежащей Плевицкой Библии на русском языке: на некоторых страницах отыскали следы химического состава, каким пользуются для тайной переписки.

«Жаль, позволил арестованной уничтожить пометки…» – посетовал следователь и, когда поведал Плевицкой о выводе криминалистов, услышал:

– Библию приобрела в книжной лавочке. Книга была подержанной, отметки могли принадлежать прежнему хозяину.

– При вашем высоком достатке и потрепанная книга?

– Искала Библию на русском, как увидела, купила не раздумывая.

У следователя возникли сомнения в выводе криминалистов – те могли принять за шифр простые карандашные пометки. Еще Машле отметил завидные крепкие нервы подследственной: «Воля сильная, мадам не откажешь и в железной логике. Но вряд ли будет долго упорствовать: спесь сойдет, выдержка изменит. Начнет путаться в показаниях и поймет, что проиграла. Подтолкну к чистосердечному признанию».

Он понимал, что имеет дело с сильным противником, но тем дороже победа.

На какое-то время следователь оставил Плевицкую в покое и переключился на расследование странного груза, который, минуя таможню, подняли на борт «Марии Ульяновой». Узнать, что было в ящике, стало возможным после прибытии парохода во Францию.

– Что погрузили на борт? Ящик был довольно большого размера, более полутора метров, почти в человеческий рост, – спросили капитана судна, и получили исчерпывающий ответ:

– В ящике увезли первоклассную, высоко ценимую женщинами французскую косметику. Приобретали оптом по заказу депутатов Ленсовета для подарков работницам-ударницам. Груз отмечен в судовом журнале.

– Пошлина заплачена?

– Конечно, в торговом представительстве имеется квитанция.

– Отчего излишне поспешно, не завершив разгрузку, покинули Францию?

– Отплыли согласно графику.

– Но груз…

– Посчитали, что будет дешевле вернуть шкуры в Ленинград, нежели платить неустойку за просроченную швартовку. Как капитан, обязан беречь валюту, которая принадлежит народу моей страны.

– По какой причине после отплытия не зашли ни в один порт?

– Ни в Данцинг, ни в Гамбург не заходили, чтобы не терять время. Команда не нуждалась в свежих продуктах и пресной воде – запаслись впрок.

– Нами перехвачена радиограмма, переданная Москвой в адрес советского посольства в Париже, где спрашивается: «Грузите ли аэроплан?» Не имели ли в виду под аэропланом господина Миллера?

– Вопрос не по адресу, задайте его отправителю.

Следственная группа возлагала большие надежды на показания Плевицкой, рассчитывала, что русская певица устанет от одиночества, пожелает излить душу, выдаст местонахождение мужа, поведает о его роли в преступлениях. И чтобы ускорить признание, подселили к Надежде Васильевне «наседку».

Плевицкая очень обрадовалась подруге по несчастию, как заведенная стала жаловаться на несправедливый арест, ужасные тюремные условия, короткие прогулки в тюремном дворике, головные боли, участившееся сердцебиение, вспоминала гастрольные поездки по странам, концерты, поклонников…

«Наседка» слушала и ждала, когда русская обмолвится о муже, его тайной деятельности, попросит оказать помощь в передаче на волю записки. Но Плевицкая говорила буквально обо всем, но только не о том, что интересовало следствие, и «наседку» убрали.

– Русская предельно осторожна, – доложила о неудавшейся миссии «наседка». – По-женски хитра, не по-женски мудра. Обладает крепкими нервами, хотя жалуется на всякие недуги. Плачет лишь по ночам. Не устает твердить о невиновности, больше беспокоится о муже, нежели о себе. О политике ни слова, тем более о делах мужа, словно не в курсе их.

Снова очутившись в полной изоляции от мира, Плевицкая часами сидела на койке, устремив потухший взгляд в одну точку на стене. Перестала смотреться в зеркало, не красилась, порой забывала утром причесываться. Лицо приобрело нездоровый землистый цвет. Пожаловалась надзирательнице на боли в животе, тюремный врач поставил диагноз нефрит, что певица восприняла с полным безразличием.

Однажды попросила бумагу, ручку, чернильницу.

– Одумалась! Будет писать признание! – обрадовались в следственной группе.

Два дня с несвойственным ей прилежанием Надежда Васильевна заполняла листы корявыми строчками, но было это не признание в соучастии в похищении, работе на зарубежную разведку, а новые воспоминания, дополнение к двум изданным книжкам. На третий день желание писать пропало.