Страница 46 из 53
– Мы нашли важного свидетеля, который показал, что вчера видел с террасы дома близ советской виллы на бульваре Монморанс, как в дом втолкнули человека плотного телосложения.
– Не заставляйте обратиться в полицию, – жестко приказал обычно мягкий Кедров. – Стоит заявить о происшедшем, как все станет известно бульварной прессе. Настаиваете, что записка фальшивая?
– Точно так. – Скоблин решил говорить короткими фразами, чтобы иметь время на обдумывание ответов.
– Не вы пригласили генерала на встречу?
– Никак нет, – стоял на своем Николай Владимирович. – Повторяю: генерал Миллер рассчитывал взять меня на переговоры, но затем передумал. Признаю, что выполнял приказ по организации тайной встречи с представителями германских властей, был вроде посредника…
Вопросы варьировались, повторялись. Один из допрашивающих потребовал от Скоблина признания вины и тем самым прекращения постыдного разбирательства, которое бросает тень на весь штаб, всю организацию.
«Рано или поздно им надоест толочь в ступе воду, оповестят полицию, и та начнет профессиональное следствие, тогда уже не удастся отрицать неоспоримое, – размышлял Скоблин, с трудом демонстрируя спокойствие, – от многоопытных сыщиков не отобьешься…»
Допрос затягивался, топтался на одном месте.
Скоблин напомнил о полном к себе доверии Миллера, даже дружбе с начальником, приглашении посетить загородную виллу, о приятельских отношениях своей Надежды и Натальи Миллер. Его не перебивали, позволяли высказаться.
Меж тем за окнами начинали робко высвечиваться крыши домов, погасли фонари – приходил новый день, второй после похищения второго начальника РОВС.
«Пора ставить точку – игра заходит слишком далеко, за предательство спросят строго!» – Скоблин перебрал в уме возможности для спасения и выбрал самую простую, о которой не могли даже подумать в штабе, так как для командного состава русской армии честь была превыше всего.
«К черту честь, достоинство! Жизнь дороже чести!» – Николай Владимирович полез в карман.
– Извините, оставил платок в пальто.
Не спрашивая позволения, вышел из кабинета в прихожую, где, на счастье, никого не было. Английский замок открылся неслышно. Дверь не скрипнула на петлях, так же без шума закрылась.
«Схватятся и решат, что сбежал подальше от штаба. Никто не подумает, что остался в доме, лишь сменил этаж! Только бы Сергей был у себя!»
Сергей Третьяков крепко спал, но стук в дверь поднял с постели. Спросонок не спросил, кто явился ни свет ни заря. Повернул в замке ключ, и его с ног чуть не сбил удачливый, высокооплачиваемый советской разведкой закордонный агент «Фермер», он же ЕЖ-13. С этой минуты Скоблин бесследно пропал для РОВС, французской полиции, жены, растворился в окутавшем Париж предрассветном сумраке…
Хватились Скоблина спустя пару минут. Когда обеспокоенные долгим отсутствием генерала штабисты вышли в прихожую, увидели лишь сиротливо висевшие пальто, шляпу, шарф. Неуверенность в причастности или участии Скоблина в исчезновении Миллера тотчас пропала, никто уже не сомневался, что Николай Владимирович приложил руку к похищению, быть может, убийству. О побеге поставили в известность полицию, попросили дежурного комиссариата безотлагательно подключиться к поиску русского генерала, так как произошедшее за последние сутки было политической акцией.
В комиссариате полиции возникли сомнения.
– Почему настаиваете на политической версии? Отчего отметаете криминально-уголовную? Могли похитить для получения выкупа, что с некоторых пор стало распространенным явлением. Наконец, генерал мог покинуть Францию по сугубо личным делам, не поставив в известность родственников, сослуживцев.
Члены штаба РОВС были возмущены ответом:
– Если не желаете помочь, оповестим через печать об отказе французской полиции расследовать на вашей территории неординарное преступление, вас обвинят в бездеятельности, нерасторопности.
Комиссар Фурье и многоопытный следователь Машле хорошо понимали, что при успешном завершении дела можно рассчитывать на орден Почетного легиона, повышение в должности, звании.
Сразу были подписаны ордера на обыск занимаемого Скоблиным с женой номера в отеле «Пакс» и арест Плевицкой.
Певица встретила непрошеных гостей в халате, непричесанной, еще сонной.
– Вы за Колей, то есть Николаем Владимировичем? К сожалению, его нет, видимо, поспешил в штаб или куда-либо еще по неотложным делам.
– Извольте одеться и проследовать с нами.
– Куда?
– Пока в комиссариат.
– Но зачем?
– Необходимо допросить. Ознакомьтесь с ордерами на обыск.
Французским языком, несмотря на продолжительное пребывание за границей, Плевицкая владела плохо и попросила пригласить переводчика. Первый допрос состоялся в кабинете Фурье.
– Где, с кем были 22 сентября ближе к полудню и позже?
– С мужем. Именно в двенадцать потащила его по магазинам, чего генерал терпеть не может, я же, признаюсь, питаю слабость. Щадя супруга, оставила его в маленьком бистро «У Каролины», сама же выбирала и примеряла наряды, оплачивала покупки, оставила адрес, по которому следовало их доставить. Затем присоединилась к мужу, выпила чашку кофе.
– Сколько времени ездили по городу?
– Не скажу, так как не ношу часов.
– Кто может подтвердить, что генерал Скоблин был неотлучно с вами?
– Хозяин магазина, гарсон в кафе.
– В вашем номере найдена крупная сумма, а именно семь с половиной тысяч франков. Объясните их происхождение.
– В месяц у меня бывает три – пять концертов, за них платят щедро, как положено звезде первой величины.
– Имеете отдельно от мужа банковские счета?
– Да, это удобно.
– Когда последний раз видели мужа?
– Поздно ночью 22-го: отужинали, уснули, проснулась – и уже не застала. Где он, успокойте сердце жены?
Вместо ответа дали подписать протокол допроса.
– Я свободна? – спросила Надежна Васильевна.
– Нет. Вас ждет женский корпус «Пти Роккет».
Певица охнула.
Арестованную доставили в канцелярию парижской тюрьмы. С «Фермерши» сняли отпечатки пальцев, сфотографировали в профиль и анфас, тщательно обыскали – прощупали каждый шов одежды и отвели в камеру предварительного заключения.
Плевицкая переступила порог нового местопребывания (надеялась, временного), обвела отсутствующим взглядом стены, зарешеченное окно, столик с кувшином, кружкой, Библией на французском языке и вспомнила камеру в Одессе, комиссара Шульгу…
Первую ночь спала урывками, просыпалась от кошмаров. Утром попросила у охранницы снотворное, которое держала в отобранном при аресте ридикюле. Ответ был неутешительный:
– Личные вещи без приказа начальника не выдаются.
Плевицкая присела на жесткую койку и снова принялась искать ответ на вопрос: где Коля, что с ним? Если судить по допросу, мужа ищут и не могут отыскать.
«Буду упрямо стоять на своем, как заведенная повторять, что Коля весь день был неотлучно со мной. Счастье, что избежал ареста! Без сомнения, найдет способ вызволить меня на волю если не собственными силами, то с помощью Центра… Обвинения не предъявили… Что произошло? Провалилась операция? Но Коля сказал, что сдал Миллера товарищам из Москвы. Быть может, из-за отсутствия Коли желают отыграться на мне? Но я действительно не имею понятия, где он, – дорого бы заплатила, чтобы получить возможность связаться…»
Вспомнила о заинтересовавших следователя найденных в номере франках.
«Напрасно не положила в банк – нечего было держать при себе такую сумму, оплачивать номер и всякие покупки в магазинах могла чеками. Изволь доказывать, что деньги заработаны честным трудом… В чем подозревают? Колю – понятно, в похищении Миллера, но меня-то? Быть женой генерала, делить с ним кров, хлеб, постель не преступление, о делах супруга могу не иметь ни малейшего понятия: Коля – кадровый военный, умеет хранить всякие служебные тайны даже от близкого человека… Неужели рассчитывают, что упаду духом, раскисну, ослабею и проговорюсь о местонахождении мужа, его участии в захвате Миллера, а раньше Кутепова? Дудки, господа-мсье! Хоть и принадлежу к слабому полу, но довольно сильна духом, ничего не выболтаю, силой не вырвать ни единой тайны!..»