Страница 16 из 41
Шесть человек брели понуро, не переговариваясь, по редкому леску, где было больше кустов, нежели деревьев. Обходили ямы, овражки, болотистую топь. В тишине слышалось тяжелое, с надрывом дыхание Кацмана, который еле передвигал ноги – если бы шествие не замыкал интендант, то и дело подгоняющий фокусника, Изя Абрамович отстал или свалился.
Положение членов агитбригады было хуже некуда – в тылу казачьих войск, лишенные транспорта, продуктов (в захваченном впопыхах мешке лишь хлеб и несколько луковиц), одним маузером, винтовкой и горстью патронов.
Прокладывающий путь комиссар размышлял на ходу: «Одно хорошо, что вовремя покинули вагон, зазевайся чуток, и попали бы в плен. На допросе с пристрастием самый слабый – певец – сразу бы выложил, кто мы, куда спешили, какие имели намерения, и меня с Калинкиным первыми поставили к стенке за то, что служили Советам, желали нести культуру в массы…»
Перед чекистом стояла одна-единственная задача: не дать членам бригады погибнуть, довести всех в целости до своих. Вопрос: где наши, в какой стороне? Временно сдали позиции и готовятся отразить врагов?
О подобном размышлял и Калинкин:
«Не беда, коль попали в переделку, и не из таких выходил. Был бы один с комиссаром, к утру дошли бы до передовых частей, да бабы с нами, еще два артиста в летах, не привыкли к долгим пешим переходам с пустым желудком, без воды – от одной жажды дуба дадут».
Они спешили подальше и поскорее уйти от полустанка, где хозяйничали казаки. Каждый с сожалением вспоминал оставленные в вагоне при поспешном бегстве личные вещи и гадал, что ожидает впереди.
Увидев, что артисты шагают из последних сил, Магура объявил привал возле заросшего острой осокой озерка с тернистыми берегами. Измученные люди тут же свалились на жухлую траву. Магура присел, привалившись спиной к ольхе. От усталости никто не мог сделать даже шага к воде, чтоб утолить жажду, смыть обильно выступивший пот.
Магура с жалостью оглядел членов агитбригады. Взгляд комиссара остановился на дырявых, с подвязанными подошвами штиблетах фокусника.
– Советую разуться и идти босым, иначе собьете ноги в кровь. А товарищу Петряеву лучше накрыть голову платком, чтоб затылок не напекло.
Певец раздраженно ответил:
– Прошу… нет, требую не проявлять беспокойства о моей голове! Извольте объяснить: куда гоните? Мы не бессловесное стадо, чтобы терпеть беззаконие!
Магура собрался притушить назревающий бунт, но заговорил Кацман:
– Скажу не хвастаясь, что обладаю богатой практикой в чтении чужих мыслей, демонстрировал это не раз. Ныне угадал претензии гражданина артиста до того, как он их высказал. Смею ответить за товарища комиссара: не надо хныкать, терять присутствие духа. Если бы имел обученную ассистентку, показал трюк мнемотехники: с завязанными глазами угадаю в кармане любые предметы, номера ассигнаций.
Кацман, как говорится, сел на любимого конька, с жаром принялся рассказывать, как поражал публику, доставая словно из воздуха часы, кошельки, игральные карты. Фокусник не забыл похвастаться своей отточенной годами виртуозной техникой манипуляции. Собрался отвлечь уставших товарищей от мрачных мыслей показом незамысловатых фокусов с помощью платка и монеты, но певец вновь заговорил на повышенных тонах:
– Прикусите язык, надоело слушать болтовню! Не знаю, как другие, а лично меня насильно, не спросив согласия, взяли в агитационную бригаду, втравили в явную авантюру! Не желаю рисковать жизнью, идти под пули, снаряды! Требую вернуть в цивилизованный мир с порядочной едой, крышей над головой, не болотной водой, наконец кроватью! Категорически отказываюсь спать на голой земле под чистым небом, тем самым терять голос! Кроме него не обладаю ничем ценным, он единственное мое достояние!
Дождавшись, чтобы Петряев полностью высказался, Кацман сказал:
– Когда признался в умении угадывать чужие мысли, ничуть не врал. Нужны доказательства? Извольте. Господин, простите, гражданин Петряев еще не раскрыл рот, а я уже знал, что услышу. Лично меня ни в какую авантюру не втравили, в лице комиссара, интенданта, артистов встретил людей, которые обогрели, накормили, одним словом, не бросили на произвол судьбы. Предвидение говорит, что наши беды завершаться вполне благополучно.
Добжанская стала успокаивать певца, находящегося на грани нервного срыва, готового зарыдать, на помощь актрисе пришел Кацман.
– Вспомнил восторженные оценки в газетах выступлений солиста, баса Яркова-Таланова, не мог подозревать, что судьба подарит встречу с талантливейшим певцом, стану работать с ним в одной труппе, то есть бригаде.
На берегу озерка вновь возникла тяжелая тишина. У певца пропало всякое желание спорить, доказывать свою правоту, требовать человеческих условий для жизни. Калинкин занялся винтовкой. Кацман лежал, уставясь в поднебесье. Мать и дочь Добжанские вели между собой диалог без слов.
Анна: «Не знаю, как ты, а я при всем желании не могу встать, сделать даже шаг. Спасибо комиссару, что позволил отдохнуть. Сам устал не меньше нас, а вида не показывает».
Людмила: «Такие, как он, умеют сохранять силы, показывать подчиненным пример выносливости: как-никак он кадровый военный».
Анна: «На подобных ему может смело опереться любая женщина, такой не даст в обиду, в нужную минуту подставит плечо. Как считаешь, скоро ли закончится наш поход?»
Петряев размышлял об ином: «Еще час ходьбы, и сердце не выдержит. Могилу рыть не станут, бросят в лесу, и музыкальный мир никогда не узнает, где остался лежать бывший солист Императорского театра…»
Размышлял и Кацман: «С утра во рту ни крошки, а голода не чувствую, видимо, желудок привык быть пустым».
Словно догадавшись о мыслях фокусника, Калинкин сказал:
– Могу предложить для подкрепления сил сухой паек в виде хлеба и лука. Чтоб горло смочить, разожжем костерок, вскипятим водичку, приправим ее ягодами, благо они на кусте рядом. – Придвинувшись к комиссару, интендант перешел на шепот: – Думку имею. Провианта с гулькин нос. Надо идти за ним в ближайший населенный пункт, – заметив, что певец прислушивается, заговорил громче: – Без жратвы человек вполне свободно может прожить неделю, а то и больше. Похудеет, понятно, но это не страшно.
Петряев не выдержал:
– А верблюд, к вашему сведению, обходится без воды целый месяц! Я не верблюд, должен пить и есть ежедневно и не один раз! Ни за что не возьму в рот даже каплю пахнущей лягушками и тиной воды из болота!
Над поляной вновь повисла тишина. Стало слышно, как в буераках на тоскливой ноте подвывает какой-то зверь, с коряги в озеро плюхнулась лягушка.
Магура осуждающе посмотрел на интенданта и обратился к певцу:
– Прощение просим, коль что не так, только…
Певец перебил:
– Никакие извинения не помогут! Извинениями сыт не будешь, извинения не заменят чистой воды, нормальной еды! Решительно отказываюсь оставаться под открытым небом, откуда ежеминутно может хлынуть ливень, я промокну до нитки, лишусь голоса!
Магура, не надеясь на успех, попытался успокоить:
– Трудности временные. Обещаю обеспечить и свежей водицей, и горячей едой, и крышей над головой. Надо только набраться терпения.
Комиссар прекрасно сознавал, что озлобленность певца объясняется смертельной усталостью, пережитым. «Он во многом прав, коль взял на службу, обязан заботиться. Хорошо, что бунтует один певец, но нет гарантии, что следом за ним не начнут роптать циркачки с фокусником. Пока не жалуются, но поход по тылам противника может затянуться. Если не сейчас, то позже, когда отдохнут, пожелают утолить голод, а из съестного лишь каравай хлеба да луковицы…»
Размышления перебил Калинкин. Интендант поднялся, поправил под поясом складки гимнастерки.
– Дай на время маузер – с винтовкой в разведке несподручно.
Рядом с Калинкиным встал Кацман.
– Позвольте присоединиться к товарищу интенданту, – не надеясь на положительный ответ, привел веский довод в свою пользу: – Окажусь со своими талантами весьма полезен.