Подонок

– Я так больше не могу, – вдруг говорит Сергеева. – Мне страшно. Я знаю, что виновата. Наверное, я заслужила. Но неужели тебе помешает то, что я узнаю, что со мной будет?

А я и сам не знаю, помешает мне это или нет. Когда я думал об этом времени с ней в одном доме, то в фантазиях Лиана умоляла отпустить ее, боялась лишний раз на меня взглянуть. А не млела от втирания горячей мази в больную ногу и не лежала в мокрой рубашке на голое тело после душа. Реальность вообще редко согласовывается с фантазиями, но вынужден признать – в этот раз все действительно повернулось несколько неожиданно.

– Хорошо, – медленно говорю я. – Хочу пообщаться с твоим папашей. Чтобы он тебя искал. Чтобы пересрался от страха. Чтобы прочувствовал, что это такое: не знать, где твой ребенок, жив ли он вообще, здоров ли. Чтобы отчаялся и проклял все на свете за попытку меня посадить. Насколько мне известно, он уже не всемогущий хозяин жизни. Данков в розыске, Шевронин сел. Кто теперь поможет твоей семейке? Только чудо. Или моя добрая воля.

– Но… – Она с шумом сглатывает. – Папа вернется только через месяц. Его нет в стране.

Да, со сроками я немного промахнулся. Кто же знал, что Сергеев свалит в штаты? Можно, конечно, и там его достать, но зачем, если через три недели с хвостиком он будет здесь и получит приятную весть о своей дочурке. Он все так же использует ее для своих дел, интересно?

– Вот видишь, как все замечательно сложилось. У тебя есть целый месяц, чтобы поразмыслить, какой сукой ты была.

– Мне было двенадцать.

– Для двенадцати ты неплохо сыграла.

Молчит. Отводит взгляд и молчит – все прекрасно понимает. Наверное, детям не мстят, но я и не убивать ее собрался.

– Ты меня отпустишь?

– О, да. Когда твой папаша набегается по лесам в поисках не то тела, не то следов, я тебя отпущу. Выкину на трассе – и дальше твои проблемы. Доберешься до города – молодец, сдохнешь в канаве – естественный отбор. Еще вопросы будут?

– Можно мне поесть? Я больше не буду отказываться.

Надо же, какие мы кроткие и послушные. Надо будет запомнить название мази, прямо-таки седативный эффект оказывает!

– Только… есть что-нибудь кроме яиц?

– Я тебе че, бля, ресторан?! – не выдерживаю я.

– Извини. Просто меня с яиц тошнит, я не очень хорошо переношу яичный белок. А так я все ем. Ну… кроме рыбы. На рыбу у меня аллергия. И на инжир. И…

– Стоп! – Я поднимаю руку, и Лиана испуганно замолкает. – Мне не интересно, на что у тебя аллергия. Не хочешь жрать яйца – не хочешь жрать. Можешь съесть и проблеваться, мне плевать.

Кажется, я ее все же напугал. Кто бы мог подумать, что страх передо мной в Лиане зародится не от похищения, жизни взаперти и угроз, а от обещания отпустить. Ну да, я не стану организовывать для нее трансфер до города. Выкинуть здесь, вдали от трассы, было бы слишком жестко, замерзнуть как нехрен делать и машины хорошо если пара штук за день ездят. Но на трассе-то уж крайне сложно влипнуть в неприятности. Кто-то да вызовет ментов или подкинет до города. Интересно, что есть причина такого ужаса? Надо будет при случае разобраться.

Но проклятая жалость слабо шевелится внутри, и я объясняю:

– Холодильник сдох и из продуктов только яйца и бекон. После того, как я съезжу в город, получишь что-нибудь еще.

Успокоить не получилось: ужаса в огромных глазищах становится еще больше.

– Ты уедешь и оставишь меня здесь?

– Нет, привяжу к машине, и будешь за ней бежать. Естественно.

– А если ты не вернешься?

– Значит, – я усмехаюсь, – судьба у тебя такая.

Становится совсем темно, а света на чердаке нет, я не стал монтировать проводку, когда готовил комнату. Тогда это казалось хорошим решением, а сейчас уже не уверен.

Я быстро ухожу, оставляя Сергееву в темноте и тишине. Мне надо подумать и определиться с дальнейшими действиями. Четыре недели наедине с заложницей… это будет не так просто, как кажется.

Глава пятая

Мне давно не было так страшно. Четыре недели! Четыре недели на темном чердаке, практически на привязи. И если бы это был конец… Самое страшное то, что я совершенно не уверена, что отец вообще будет заниматься моими поисками.

Хотя это во мне говорит паника. Со смерти мамы мы почти не общаемся, но ни в деньгах, ни в просьбах папа не отказывает. Особой любви с его стороны, конечно, нет, вряд ли его волнует, жива ли я, здорова ли. Иногда мне кажется, что такие, как он, вообще не способны любить. Ни жен, ни детей. Мы все как средство достижения целей: жена – чтобы создать образ семьянина, ребенок – чтобы сыграть на материнском инстинкте избирателей. Красивые слова в газетах для голосов, красивые фото в сети для рейтинга.

Настоящая любовь продается плохо. По крайней мере, в бизнесе и политике.

Я не уверена, что в битве гордости и ненависти к Тихомирову и отцовским долгом победит второй. И если отец решит любой ценой добить давнего соперника – станет ли дочь приемлемой жертвой? Полагаю, да.

Но все же меня отпустят. Тихомиров не похож на конченого подонка, а значит, нужно пережить четыре недели. До меня вдруг доходит: свой двадцать третий день рождения я встречу здесь, на чердаке дома у моря. Да, шарики повесить негде, да и торт мне вряд ли привезут.

Можно ли сойти с ума от скуки? А от мыслей и воспоминаний? Я плохо помню то время, когда меня таскали давать показания. Зато помню кое-что другое и очень хорошо.

Красный фломастер закончился, но где-то есть красная гуашь. Я роюсь в ящике стола, чтобы найти волшебный бутылек с краской, как в комнату вдруг заходит папа. Это странное событие, обычно его в это время никогда нет дома, но даже если и есть, то моя комната – последнее место, куда он зайдет.

– Лиана, – он садится на постель. – Мне надо с тобой поговорить.

– О чем? – живо интересуюсь я.

– Мне нужна твоя помощь в одном важном и секретном деле. Ты умеешь хранить тайны?

Тайна? С папой? В важном деле? Я не могу ответить иначе, любопытство уже бурлит в крови.

Конечно, я киваю и слушаю с интересом. Тем более, что задание – прямо как в любимых книжках про девочку-детектива. Поздно вечером, под присмотром папы, попросить плохого парня меня подвезти и угостить его жвачкой.

– В жвачке спрятан маленький жучок. Мы послушаем его разговоры и отдадим милиции. Хорошо?

– Он сделал что-то плохое?

– Да, малышка, – улыбается папа. – Он украл очень много денег у нас с мамой.

Когда мы выходим в гостиную, мама бросает на нас сердитый взгляд. У нее поджаты губы, как всегда, когда она злится. Похоже, маме не нравится, что у нас с папой секрет. Но я еще не понимаю, почему.

Я трясу головой, прогоняя невеселые воспоминания. Можно бесконечно задавать себе вопросы. Мог ли ребенок понять, что его толкают на оговор? Мог ли распознать в словах отца ложь, да и была ли она там – по крайней мере, в части про воровство? А самое главное, если бы эта наивная дурочка, которая бездумно обрадовалась секрету с папой, вдруг поняла, на что ее толкают – смогла бы она отказаться?

Пожалуй, если бы была чуть хитрее табуретки – да. На счастье папы и на беду Андрея я оказалась неплохой юной лгуньей.

Я проваливаюсь в сон, но от безделья и постоянного напряжения он какой-то нездоровый. Впервые в жизни мне снится не картинка, не воспоминание и не кошмар, а… ощущение. Мягкий и нежный массаж ступней: в темноте я не могу рассмотреть человека, который рядом со мной, но чувства такие яркие, что я буквально растекаюсь лужицей. Это самое приятное из всего, что случалось со мной за всю жизнь! Я не уверена, но думаю, что это – круче чем секс. К сожалению, с первыми лучами солнца приятное наваждение исчезает.

Мое единственное развлечение: окно. Не могу сказать точно, надеюсь ли увидеть в нем Андрея, но думаю, что скорее да, чем нет. Похоже, он ежедневно выходит на пробежку и зарядку, а еще игнорирует и ветер, и утреннюю прохладу. Ну и меня: на этот раз он не смотрит в окно чердака, просто молча заканчивает упражнения и уходит.