Страница 6 из 18
Дело оставалось за малым. Портнихи, числом в пол-дюжину, подгоняли невесте по фигуре широкий опашень тонкого сукна и цвета клюквы, сверху донизу одна к другой пуговки перламутровые пришиты прочно, а еще поверх наденется подволока сребротканая.
Работа спорилась ладно.
Венчание
В Спасо-Преображенском соборе тщательно законопатили окна и все щели – ни малейшего дуновения! Натопили до одури, надышали – хоть в обморок вались!
Служил Никита в новой тяжелой ризе, необыкновенно трезвый и серьезный.
Сотни огоньков свечей дрожали в позолоте паникадил, подсвечников. Дюжина великанов-дьяконов, исходивших потом и не смевших утереть чело, размахивали тяжелыми кадилами. На левом и правом клиросах – яблоку упасть некуда. То плечо к плечу стоят хористы, громкогласно и сладко вздымают под высокий купол божественные слова. Ах, лепота неземная!
Разомлевшие бояре старательно крестятся, отвешивают поклоны, бухаются на колени. Невеста – заглядение: статная, красивая.
Государь был хмур. Церковные иерархи и сам патриарх, вопреки всем царевым унижениям, просьбам слезным и угрозам, разрешения на этот брак не дали: православие-де запрещает вступать в супружество более трех раз!
«Ну, вы за сию строптивость еще восплачете слезами кровавыми!» – со злобной решительностью думал Иоанн Васильевич.
Иерихонским ревом долголетия возгласил дьякон.
Повели вокруг аналоя. Узловатыми пальцами с короткими широкими ногтями государь взял узкую холеную кисть Марии. И злоба почему-то с новой силой вспыхнула в груди его.
К целованию поднесли большой серебряный крест. Согласно чину, Мария опустилась на колени. Священник Никита, повернув лицо к государю, нараспев возгласил:
– Дабы душу спасти, подобает бо мужу уязвляти жену свою жезлом, ибо плоть человеческая грешна и немощна!
Стоявшие поблизости Басманов и Мелентьев явственно услыхали:
– Уязвлю, уязвлю!
Брачный пир
– Слава те, Господи! – Алексей Басманов тайком подмигнул Мелентьеву. – Венчание к концу идет, ноги совсем уж взомлели.
– Да и с самой зари во рту маковой росинки не было! – сглотнул слюну тот. – Нынче чрево свое потешим, царский стол – обильный.
Вскоре гости двинулись из Спасо-Преображенского собора в трапезную. Столы на три сотни самых почетных гостей ломились от яств и напитков.
Грозный, как всегда насупленный, напомнил:
– И для черни не жалейте брашна и питий! Пусть помнят щедроты Иоанна Васильевича. Ведаю, любит меня народ, ибо вас, бояр, в трепете держу.
– Истинно так, батюшка, обожает тебя чернь, яко отца родного.
Сели за столы, заскрипели под тяжестью тел добрые лавки, коврами устланные.
Опрятные и благолепные мужички-игруны завели музыку на сурьмах, бубнах, тарелках. Их сменили сенные девки с подблюдными песнями, ужасно почему-то тоскливыми.
Государь подал знак, и девок прогнали взашей. Зато Иоанну Васильевичу понравились молодые плясицы, которые складно и степенно вели хороводы.
Гости же не могли оторвать взглядов от царицы. Она была полной противоположностью сумрачному мужу: лицо ее светилось бесконечной добротою и юной прелестью.
Сидевший рядом царь – тщедушный, с впалой грудью, бритоголовый, с красным крючковатым носом, сумрачным взглядом крошечных глазок – напоминал ощипанного воробья, по ошибке залетевшего на чужой шесток.
Иоанн Васильевич, человек неглупый, кажется, осознавал свое убожество. И это явно бесило его. По свадебному чину молодым вовсе нельзя пить и не положено набивать чрево. Государь же то и дело прикладывался к золотому с червлением кубку, и кубок в его с набухшими венами руках зримо трясся. Он уже успел возненавидеть свою новую, пятую по счету жену. И ему вдруг захотелось при всех унизить эту красавицу, показать ее никчемность и малую значимость.
В знак того, что он будет говорить, государь поднял кубок. В мгновение ока за столами все стихли. Усиленно прокашлявшись, сипло произнес:
– В писаниях святых отцов как сказано? Что есть жена? Это есть сеть для прельщения человека. – Он уперся красноватыми глазками в Марию. – «И светла лицом, и высокими очами мигающа, ногами играюща, много тем уязвляюща, и огонь лютый в членах возгорающа». – Государь назидательно вознес худосочный перст. – Жена есть покоище змеиное, болезнь скорбная, бесовская – тьфу! – сковорода, соблазн адский! – И он вдруг засмеялся одним ртом, показав мелкие изъеденные зубы, а глаза остались мертвыми, даже морщинки вокруг них не собрались.
Вкушавшие государево брашно дружно поддержали:
– Правильно речешь, батюшка! Это все одна бесовская сковородка.
Иоанн Васильевич вдруг рыкнул:
– Ух-х, гулены, хор-роводники! Пр-рочь! Молодым опочивать пора!
Осоловевший на голодный желудок от вина Мелентьев сдуру осмелился возражать:
– Государь-батюшка, посиди с нами! Ведь еще и первую перемену горячего не подавали.
Иоанн Васильевич окончательно рассвирепел:
– Отца своего будешь учить детей делать, выблядок поганый! Смотрю, смелы вы тут стали не по чину-званию.
Гости повели молодых в сенник.
Путь-дорожка
Гульба, как и прилично свадебному торжеству, длилась всю ночь и плавно перешла на утро. Некоторые, упившись, валялись на лавках, а иные и под оными. Возле дворца гулял простой народ: пили за государя-благодетеля!
И все время, сменяясь, звонари били в колокола.
За разговорами и шумом в государевой трапезной никто не обратил внимания на вошедшего Малюту Скуратова. Тот вырвал из рук пробегавшего мимо слуги большой серебряный поднос и с размаху грохнул им по углу стола. Резкий звук заставил шумевших смолкнуть. Скуратов гаркнул:
– Государь уже собирается, скоро тронется в Александровку. Всем сказано ехать вслед. – Усмехнулся: – Упившихся покласть в сани, на ветру быстро очухаются.
За столами недовольно зашушукались:
– Недоумение одно! Чего это вдруг – ехать? Вроде бы не собирался.
Не прошло и часа, как длиннющий кортеж карет, рыдванов, возков, пошевень, саней двинулся по улицам Москвы. Под полозьями весело хрустел свежий снежок. В оранжевом диске повисло морозное солнце. Из сотен печных труб шли веселые дымы. Толпы народу стояли вдоль улиц, приветственно махали рукавицами, низко кланялись государю и молодой царице:
– Многие лета и поболее наследников! – И восхищались: – А государыня и впрямь хороша собой, краше не бывает!
Та, словно рождена была для трона, ласково улыбалась всем: юродивым, ремесленникам, нищим, торговым людям, клосным, бродягам…
Черная тайна
Спустя четыре часа, обкусывая сосульки с бород, с трудом двигаясь в тяжелых шубах, гости спешились у царского дворца в Александровой слободе.
Иоанн Васильевич, за всю дорогу не проронивший ни единого слова, ни разу не ответивший на приветствия, подозвал Никиту Мелентьева и Малюту Скуратова. Он что-то буркнул им и закосолапил в свои покои – вкусить винца и вздремнуть после дороги.
Мелентьев же засуетился, приказал:
– Бегом десятка два мужиков на пруд – полынью пробивать!
…Толпа любопытных, собравшаяся на берегах, наблюдала за работой и рассуждала:
– Не иначе как сам государь пожелал рыбку свежую к столу выловить! Вон и креслице ему служивые тащат, на лед ставят. Дай Бог здоровья Иоанну Васильевичу, добрый он у нас! Не то что в чужеземных странах короли-нехристи. А наш, сказывают, сегодня прикажет угощение в честь своей свадьбы посадским выставить. А рыба – для закуски!
Другие возражали:
– Было бы чего выпить, а закуска – лишнее! Можно из дому чего свое принести, огурец соленый али капустки.
Тем временем обнажилась ото льда темная тяжелая вода. Ратные люди, помахивая копьями и бердышами, не допускали на лед любопытных. А тех прибывало все более и более – из окрестных сел и деревень тащились: чего, мол, еще учудил государь-батюшка?