Страница 4 из 85
С «истинно верующей» Ингрид, конечно, погорячилась. Особой набожности в ней ранее не замечалось. Впрочем, как и склонности к греховному. Она просто жила по законам божьим, радовалась жизни, сестрам, мужу и даже мужниной семье. Вполне искренне, между прочим. Ее любили и уважали, и все было хорошо до того дня, пока распаленный полуголый муж не обозвал ее «святой воблой», заявив, что вся ее преданность не стоит и ногтя на пальце ноги его новой избранницы. Лежавшей, кстати, под ним в течение всей этой пламенной речи в совершенно срамном виде. И тогда Ингрид поняла: это был знак богов.
За толкованием она обратилась к человеку, которому больше всех доверяла – учителю слова божьего, который много лет верой и правдой трудился в семинарии, просвещая Ингрид и ее сестер по вере.
«Слушай душу свою, - сказал ей тогда учитель. – Душа пришла от богов и к ним уйдет. Ни один святой отец не близок к богам так, как твоя душа. Ни один не решит вместо тебя, как лучше поступить, дабы не очернить себя. Ежели чувствуешь в себе силу прощения – прощай. Ежели хочешь бросить – уходи. Быть может, образумится он и вернется на путь истинный».
Ингрид подумала и решила, что она уйдет не от, а к. К новой жизни и людям, что нуждаются в ее помощи, к свету и Служению. Ведь она пять лет серой мышью сидела в замке и ждала, когда муж осенит ее любовью, а боги – детьми. Но муж предпочел грех. Тот день что-то всколыхнул в ней, растревожил душу и заставил посмотреть на свою жизнь со стороны. И что же Ингрид увидела? Сильную душу, желавшую любить и заботиться, как того требуют законы божии. Сильную, но никому не нужную и запертую в четырех стенах. Ее нужно было выпустить, дабы мир обрел в ее лице новую мать Игилию или, на худой конец, просто хорошего человека. И тем больше сейчас Ингрид требовалось Служить, дабы принести в этот мир свет и за себя, и за грешного мужа. Потому-то она и одергивала теперь каждый свой неправедный шаг, дабы не сбиваться с пути к этой светлой цели и собственному очищению. Хотя в душе, разумеется, признавалась, что нет в ней особой святости. Но ведь дело не в титулах священников, а в искренности, верно?
«Какой большой и холодный кабинет, - подумала она, оглядываясь. – Наверное, тому, кто тут живет и работает, очень одиноко».
Ингрид провела рукой по темному лаку длинного стола для совещаний. Пыли не было, но по идеально расставленным пустым чернильницам, по уже начавшей желтеть стопке чистой бумаги и плотно задвинутым стульям она поняла, что совещания здесь проводятся редко. Точнее – никогда. Гораздо чаще работники или посетители оказываются в кабинете поодиночке и садятся вон на тот жутковатый стул напротив хозяйского кресла. Садятся на краешек, чтобы не чувствовать себя в ловушке жестких подлокотников и прямой спинки.
Поддавшись неожиданному порыву, Ингрид тоже присела на стул. Он был высокий, жесткий и ужасно неудобный. Обитое кожей вроде бы мягкое сиденье было мягким только в центре, к краю же набивка сходила на нет, и у стула был ощутимый наклон: стоило сесть поглубже, и посетитель сползал к спинке, стоило сесть вперед, и человек начинал соскальзывать к краю. К тому же свет, бивший из трех арочных окон в толстенной, как в монастыре, стене, светил прямо в глаза, и если бы сейчас хозяин кабинета сидел в своем кресле, Ингрид бы не смогла разглядеть выражение его лица.
Помаявшись еще немного на странном устройстве, девушка отчаялась найти удобную позу и решила, что при необходимости будет вежливо стоять.
Спрыгнув обратно на пол, девушка выпрямилась и, представив себе встречу с неизвестным шефом, присела перед хозяйским креслом в вежливом книксене. Потом гордо вздернула носик, подошла и положила резюме на стол. Кресло не торопилось его разворачивать. Ингрид услужливо раскатала немного помятую бумагу и прижала уголок хрустальной чернильницей. Ну вот, так уже неплохо. Или плохо?
На всякий случай она обошла стол и заглянула в бумагу с хозяйской стороны. Нет, видно хорошо, сразу в глаза бросается. Особенно затейливый почерк с завитушками, так не вязавшийся с холодной массивностью кабинета. Ингрид представила себя на месте шефа и вчиталась в бумагу. Покраснела. С новой точки зрения автор текста казалась наивной дурочкой, благородной пустышкой, едва-едва закончившей семинарию (судя по завитушкам, для будущих невест). И никакого опыта работы, кроме послушного сидения в мужнином замке, у нее не было, а фразы вроде «почетный волонтер» и «диплом с отличием» как будто еще больше подчеркивали ее полную никчемность. Ингрид вздохнула. Конечно, еще не поздно было переписать резюме. Но что она могла добавить? Наврать с три короба?
Еще раз поправив лист, чтобы придать ему идеальное положение относительно письменного стола, Ингрид совсем было собралась уйти, как взгляд ее упал на массивную книгу, лежавшую на бархатной подставке с левой стороны стола. На обложке не было ни оттиска, ни надписи, только инкрустация агатами в виде какого-то знака – вроде священных знаков богов, но совершенно незнакомого. Она была похожа на учебник Слова Божьего, только очень уж старая. Блок страниц был неровным, разошедшимся от времени и частого использования. Кое-где торчали раскрошившиеся уголки и кусочки бумаги. Листы были даже не желтыми, а желто-серыми, близкими к последней стадии книжной жизни – тлену.
Заинтригованная, Ингрид протянула руку.
- Не советую, - последовало негромкое предупреждение, от которого девушка подскочила, как совсем недавно подскочил мастер Лёкинель. Смущенная, она отдернула руку и огляделась в поисках источника звука. Оказалось, книжные полки, что тянулись справа и слева от входа, вовсе не приникали к стенам, а были двусторонними, и с обеих сторон помещение продолжалось, но видно это было только с хозяйского места. Ингрид же, ослепленная игрой света и тени, заметила это только сейчас.