Эльфийский Камень Сна

Холод поселился в его душе, и камень жег сердце, как кусок льда. Он вспомнил дерево, сияющее, как луна, как тысячи лун, светящееся самоцветами и плодами эльфийских рук.

— Нет, не всегда, — ответил он. И снова нахлынуло тепло, а с ним и уверенность, и он стряхнул руку Смерти, как паутину. Камень потеплел. — Я уверен в этом. Это то, что Ши по собственной воле делает со своим камнем — в этом вся разница. Я помню, госпожа Смерть.

В камне нарастала сила горькая, как слезы, как крик, рвущийся сквозь лес, и снова все отхлынуло, оставляя его холодным. Он обернулся в поисках исчезнувшего прикосновения, долетевшего до него, словно снова открыли дверь и впустили тепло, добро и все остальное, о чем давно позабыло это место. Но Смерть вновь опустила ему на плечо свою руку и застлала собою все.

— Безумный и слуга безумной! Используй власть, которую имеешь. Если есть оружие, доставай его. Тебе потребуется все, что есть. Нет, не отворачивайся от меня. Это все твоих рук дело, это ты освободил эту чуму. А купил ты за нее тысячу с лишним человеческих жизней и среди них свою. Кер Велл мог пасть, да, мог пасть в тот день; но представь — нет, ты выслушаешь меня, не поворачивайся ко мне спиной — представь, что ты не поднял весь Элд на помощь, и Кер Велл пал. Король уже шел к вам и рано или поздно добрался бы, если б вы достаточно обменяли своих жизней на воинов Ан Бега. Он бы напал на врага разрозненного, при дележе добычи, за сломанными воротами. Тогда бы король Лаоклан был бы королем по праву, он добился бы этого собственными руками и не правил бы в страхе перед тобой, полукровкой, женатым на его родне. Но нет, ты не захотел умирать там, ты спас свою жизнь и тысчонку других душ, разбудив все это зло — вот цена спасенных тобою жизней. Ты обрек мир на погибель, человек, и все, что могло в нем родиться, ради спасения собственной жизни!

Киран рванулся в сторону, но колючки вцепились в его плащ, одежду, руки, и Смерть так и осталась стоять перед ним.

— Ты разбудил силы, человек, и не хочешь использовать их, ты погубил мир, короля, мать и отца, скончавшихся от горя, и брата, боящегося тебя. Стоит протянуть руку, и ты стал бы господином Донна. Ты мог бы убедить своего отца и брата, сняв с себя овечью шкуру, но ты предпочел ждать от них гонцов. Ты мог бы поехать в Дун-на-Хейвин и предстать перед Лаокланом: кто мог помешать тебе, если у тебя тогда был камень и ты пользовался им? Твой король боялся тебя. Сплетники рядом с ним рассеялись бы как олени. Ты держал бы его в своих руках на благо и на зло — у тебя было время для жалости. Ты мог сделать его великим, таким, каким захотел бы, мог вписать его имя в века, завоевать ему королевство, больше, чем у всех предшествовавших королей. Но страх перед тобой уничтожил в нем даже то малое, что было, сделало его воском в чужих руках, но не твоих. Ты отмел его прочь, как и все остальное. Ты остался дома выращивать лошадей и капусту. Этот твой мирок, разве ты не сделал его славным? Но какой ценой?

— В королевстве царил мир благодаря мне.

— Ах ты так добродетелен? Лучше бы ты убил отца, брата, короля и гостя и после всего этого принес бы миру куда больше добра, чем своим миром. Лучше бы ты громоздил горы трупов, сжигал замки, мучил и грабил, чем твой мир.

— Так где же тогда была ты? Почему ты не протягивала ко мне свою руку? — во рту у него был вкус пепла и слез. Тернии не давали ему вырваться. — Было время, когда я не имел ничего. Я был такой незначительной персоной. Я поджидал тебя в лесу и в схватках с Ан Бегом, где-нибудь на лестнице… Где же ты была, что ж не могла сделать такую мелочь, если судьба мира зависела от этого?

Смерть молчала, она отпрянула назад и начала таять.

— Вы не одни здесь безумцы и глупцы. Я связала себя обещанием, старый приятель. Она попросила. И я обещала.

— А мой брат? Он тоже был вне твоей власти? Или король? Любого из нас было бы достаточно, не так ли?

— Но на них я не претендовала. Я просила ее — я! — «убей этого Донкада». Один удар и мир спасен. Но она не хотела. Ши безумны и непредсказуемы. Твое отречение — это, верно, в крови, — Смерть придвинулась. — Послушай. Ночь назад твой брат вышел из Кер Донна, направляясь в Дун-на-Хейвин, где умирает король — давно умирает, поверь мне. Всех удивляет, что один человек может снести столько смертельных ядов. Но эти методы не по ним — они нетерпеливы. Ты понимаешь меня, человек? Лаоклан был дурным королем. Они отделили его от тебя, который мог спасти его, и убили господина Бана, который был лучшим из них. И не просто они. А Донкад. С самого начала — твой отец и Донкад.

Он упрямо потряс головой.

— Мой отец — никогда. Можно ждать такого от брата, но не от отца, нет, не было человека вернее его королю.

— Твой отец был полукровкой, как и ты, и проклятие было разбужено в Донне. Ты пробудил его. И оно поджидало, когда он вернется домой, хоронясь в камнях, земле в самом фундаменте Кер Донна. Я скажу тебе его имя, я прошепчу его: Далъет. И, несомненно, дроу нашептывал ему: «Полу-Ши, полу-Ши, родня, где твой младший сын? Более могущественный, чем король, чем его собственный отец? Что мешает ему прийти сюда? Сила должна бороться с силой, а это место обладает силой. Копай, ищи, укрощай». Но он сам правил Донном. Конечно, он это мог. Он нашептывал и разрастался без колебаний. Король уже боялся тебя; и когда подданные начали нашептывать ему друг против друга, родня против родни — отчего же, тайнам король Лаоклан легко поверил, ибо никогда не верил в добродетель. «Сила против силы, — говорили они. — Волшебство для победы над Ши, сидящим в Кер Велле. Как нам иначе спастись?» Ты женился на двоюродной сестре короля и родил наследника, когда король твой потерпел неудачу. Эвальд умер к твоему счастью. «Как он получил Кер Велл? — нашептывали они. — И отчего столь безвременной была кончина Эвальда?»

— О боги.

— Но что тебе до богов, полукровка. Я не могу слышать твои молитвы. У тебя есть камень. Твой брат в пути. Ты можешь мгновенно оказаться рядом с ним. Против Ши я не имею власти, а я знаю, что жизнь его теперь охраняется. Дроу завладел им. Через две недели дроу посадит Донкада на трон, и все войска будут ему подчиняться. Ты владеешь силой — используй ее! Призови ее имя, а не мое!

Сомнения обуревали его, они сминали его под собой. Он покачал головой.

— Нет. Звать ее сюда — никогда. Я попробую иное — сам отправлюсь к ней, — он не выпускал камень из руки, но тот оставался холодным и безжизненным. — И если я найду ее, я передам ей твое послание.

— Ну, сделай так, — сказала Смерть, и тьма отодвинулась в сторону. — Если это все, чего я могу добиться, — пусть будет так. И веди себя мудро. Опасность грозит не на границе. Я послала сон Барку, сыну Скаги, о его отце. «Возвращайся домой, — просила я его. — Ты нужен своему господину». И помни мои слова — он вернется.

— Держи свои руки подальше от моего люда! Они тебе не посыльные, чтоб посылать их туда и сюда.

— Они принадлежат мне, когда я их призываю, когда приходит их час. Одного я нашла заплутавшим и доставила тебе в руки. А где благодарность за это? — и голос ее замер в порывах ветра, который стучал сухими ветвями и разносил вонь стоячей воды. — Нет. Но ты даже не подозреваешь, как схожи мы в своих желаниях. Прощай и веди дела лучше, человек, чем ты вел их до сих пор.

Он вздрогнул. Как-то он вышел снова в свои леса, менее жуткие, чем покинутое им место, и солнце здесь сияло сквозь переплетение ветвей и летние листья. Ничто его не держало: колючки здесь не росли, и у ног его тек Керберн.

И вдруг с замиранием сердца он понял, где находится, — он тут уже однажды встречался с госпожой Смертью — это был брод рядом с Вороновым холмом. Он находился от дома на расстоянии полдневного пути. По крайней мере, он знал дорогу отсюда, этим путем шел, наверно, и Ризи, а когда-то он бежал здесь, преследуемый псами Охотницы. Отсюда отходила дорога в самое сердце Элда, в ту рощу, где он впервые встретил Ши под деревом, которое вросло корнями и в его землю и в ее.