Страница 21 из 22
Далее пошли роты периферийные: Батайск, Новошахтинск... Судьба тех, кто попадал туда, определялась в двух словах: вышка и автомат.
Наконец, самое неблагоприятное место - под Элистой.
Безжизнененное пространство с промозглыми зимними ветрами, знойным летним адом, вселенским осенне-весенним болотом... Тухлая привозная вода, зверствующий гепатит...
Я быстро просмотрел стопку.
Точно! Именно в солончаки под Элисту и направлялся Анатолий Подкопаев для несения постовой службы по охране одной из зон строгого режима.
Привет от лейтенанта Басеева - вопросов нет!
Маркировка же последней стопки меня поразила:
"Москва. Инструкторы."
Я слышал, что некоторым счастливчикам после учебки удается попасть в столицу, где готовят инструкторов ИТСО - то есть инженерно-технических средств охраны объектов, специалистов по средствам связи, сигнализации и разного рода заграждениям, препятствующим побегу хитроумных зеков, но после пережитых злоключений мечта о Москве казалась столь эфемерной, столь ирреальной...
Памятуя призывной пункт, я отработанным жестом переместил свою папку в ту стопку, в которой, по моему разумению, ей и полагалось находиться, после чего, подхватив веник и совок с мусором, канцелярию покинул, полностью положившись на волю Божью.
Вечером того же дня я был вызван в знакомую канцелярию для собеседования с комиссией по распределению.
Возглавлял комиссию неизвестный мне доселе лысый подполковник с пористым красным носом и пропитым оперным басом.
- Так, - сказал подполковник, - Подкопаев... У вас, Подкопаев, что, техническое образование?..
- Работал в области авиации и космоса, - поведал я, памятуя индийскую эпопею.
- Как?.. - вопросил командир моей роты, сидевший рядом и, вероятно, именно своей волей распределивший меня в ряды постовых.
Тем более пострадавший Басеев находился с ним в отношениях глубоко дружеских.
- Но, - произнес подполковник, в раздумье листая мое дело, у вас же гражданская специальность - переводчик...
- Инженер-переводчик, - соврал я честным и твердым голосом.
И далее привел ряд зазубренных мной технических терминов, почерпнутых из рабочих бесед военных спецов.
- Это ошибка! - потрясенно произнес комроты. - Он направлялся в другой полк, в Элисту!
- Правильно! Ошибка! - согласился подполковник, глубокомысленно поджав губы. - И ее мы исправим! Это надо же!.. Специалист... буквально международного класса... едва не угодил на вышку! Вы правы, капитан, с Элистой у нас недоразумение... А вы, Подкопаев, собирайтесь: отбываете в Москву уже через два часа, так что в темпе, голубчик, в темпе... И давайте следующего, капитан...
- Есть, - сказал капитан, пронзительно на меня взглянув.
Даже, я бы сказал, подчеркнуто пронзительно. С пониманием, то есть, откуда ветер дунул.
Но поезд, что называется, уже ушел.
В Москву.
От учебки, заснеженного строевого плаца, замерзших луж, увечного горца Басеева и вообще всех ростовских военнослужащих.
Стоя в холодном тамбуре и вглядываясь в редкие придорожные огни, я, радостно-возбужденный, наивно мечтал то ли о какой-то радужной будущей реальности, то ли просто о близкой, но казавшейся невероятной встрече с родным городом, то ли о возвращении неведомым образом в прежний индийский рай...
Меня опьяняла свобода. Свобода просто стоять в заплеванном тамбуре и глупо смотреть в темноту. Сколько хочешь. Хотя бы и всю ночь.
Сопровождающий меня офицер усердно охмурял проводницу и нюансами моего времяпрепровождения не интересовался.
5.
Месяц ростовской учебки явился для меня целой вечностью, пролегшей между нынешним солдатским существованием и той прошлой жизнью, в которой выкрики: "ко мне!", "смирно!", "лежать!", "вперед!" - казались предназначенными исключительно для служебных собак, но никак не для представителей рода человеческого, однако к чему только не привыкаешь, и вскоре я смирился и с оскорбительными для слуха командами, и с тем, что к безмятежному прошлому отныне возврата не предвидится.
В справедливости же той истины, что все познается в сравнении, московская школа сержантов-инструкторов убедила меня самым наглядным образом. Ростовскую учебную роту через две недели своего пребывания в качестве курсанта я вспоминал, как санаторий.
Нет, никаких целенаправленных издевательств со стороны командиров ни мне, ни моим сокурсникам испытать не пришлось. Относились к нам ровно и без каких-либо эмоций, как к дрессируемым конвойным овчаркам. Грамотно исполнил команду молодец, плохо - будьте любезны, нарядик на всю ночь до рассвета. А в нарядике если и давалось время на роздых, то исчислялось оно буквально секундами.
В шесть часов утра без гимнастерок, в одних нательных рубахах, невзирая на январский мороз, нас выгоняли на кросс протяженностью в три километра, потом следовала основательная физзарядка, скорый завтрак и развод по учебным классам, где нам объяснялись все возможные способы побегов из тюрем и зон, методы противодействия таким способам, преподавалась последовательность оперативно-розыскных мероприятий в тех случаях, когда побег всетаки произошел, открывались секреты устройства специальных техсредств, и за час до обеда занятия завершались, после чего, от души намаршировавшись по плацу, мы шли в столовку, а из нее снова в учебные классы. До ужина, как правило, мы успевали совершить марш-бросочек с полной выкладкой, почистить оружие и после без ног свалиться в койку по самой желанной команде "отбой".
Провинившихся или же схвативших на занятиях "неуд" сослуживцы провожали в ночной наряд, как отправляющихся на страшную пытку, ибо после каторжного черного труда на протяжении всей ночи штрафникам предстояло ровно в шесть часов утра присутствовать на зарядке и умудриться затем ни в коем случае даже носом не клюнуть на уроках, иначе автоматически обеспечивался наряд и в следующую ночную смену.
Я, слабо соображавший в технических дисциплинах, вскоре досконально изучил все тонкости бессонных мытарств. Спасибо моему спортивному прошлому! Не будь его, - закалившего мое тело и, не постесняюсь сказать, волю, даже не знаю, как бы я выдержал такую муку.