Страница 7 из 8
– Патрика… – словно мгновенное эхо, подхватил мою прерванную мысль и направил ее в совершенно иное русло гулкий раскатистый бас, тут же вернувший меня к реальности. То был знакомый мне голос – голос святого отца, в чьих устах это неумолимое слово прозвучало с такой ясной отчетливостью, какая будто бы специально предназначалась для самого позорного крушения моих призрачных иллюзий.
Это стало последней каплей: имя, произнесенное священником, резко оглушило меня, словно на мою голову внезапно обрушился тяжелый удар молотка; в глазах моих мгновенно потемнело, и, совершенно утратив контроль над собой, я почувствовала, что теряю равновесие…
***
Довольно долго я не ощущала отчетливой грани между сном и бодрствованием. Все как-то странно смешалось в моем зыбком, постепенно и мучительно пробуждающемся к новой жизни сознании. Оцепенение и пустота, во власти коих оно пребывало неведомый мне срок, должно быть, подарили вожделенное отдохновение моей обездоленной душе и изнуренному телу. Но, помимо моей воли, им суждено было восстать из небытия; увы, они вновь окунулись в невыносимо опостылевший леденящий склеп повседневной обыденности.
Когда я очнулась, вокруг было темно и тихо; только крохотный отблеск, словно легкая призрачная искорка, смутно мерцал предо мной, выступая из тьмы; и как-то слишком комфортно ощутила я себя – впервые за долгое время. Мое теперешнее ложе вдруг показалось мне каким-то неправдоподобно мягким, сухим и уютным: будто бы я внезапно оказалась в просторной чистой кровати, согретая приветливым теплом домашнего очага. К немалому своему изумлению я очень скоро убедилась в подлинной правдивости своих ощущений.
Я пребывала в полном недоумении, вызванном столь разительной переменой обстановки. Мне даже явилась благая мысль, что я попала в загробный мир. Но, убедившись в слишком ясной живости своих ощущений, абсолютно чуждых чему-либо потустороннему, я могла утешиться лишь робкой надеждой, что, возможно, меня постигло счастливое пробуждение от страшного кошмара, – ощущение, схожее с тем, что довелось мне испытать когда-то давным-давно, в далекие детские годы. Как сильно переменилось все с тех пор! Впрочем, очень может быть, все осталось по-прежнему; изменилась я сама, мои собственные чувства, помыслы и представления – как знать?
– Как ваше самочувствие, сударыня? – неожиданно услышала я незнакомый голос, звучавший где-то совсем близко.
Я еще не настолько оправилась от потрясения, чтобы обрести утраченную способность осознавать и оценивать происходящее, однако смутно догадывалась, что вопрос адресован именно мне. Вглядевшись во мрак, нарушаемый лишь мягким отсветом, исходящим от невидимого источника, я различила пару неясных силуэтов склоненных надо мною женских фигур. В следующее мгновение я ощутила легкий толчок: чьи-то руки осторожно приподняли мою голову и бережно поправили лежавшую подо мной подушку…
«Где я?!» – мысли мои были всецело поглощены одним лишь мучительным вопросом. Недоумение, поселившееся во мне с самого начала, возрастало с каждой секундой и в конце концов достигло крайнего предела. Будучи не в силах более выносить столь тягостного неведения, я произнесла этот вопрос вслух.
– Успокойтесь, сударыня. Все в порядке: вы попали в надежные руки, – последовал ответ, ничуть не развеявший моей отчаянной тревоги, а, напротив, еще более усугубивший ее.
Я сделала попытку приподняться, однако все те же заботливые руки настойчиво возвратили меня в прежнее положение; при этом мне наконец-то выдалась возможность как следует разглядеть лица моих благодетельниц. Я тут же узнала их: это были те самые дамы, которых мне довелось увидеть в церкви. Одна из них – та, что помоложе – стояла возле моей кровати с зажженной свечой в руках (эта-то свеча и испускала то золотистое сияние, что озаряло густые сумерки). Другая – женщина почтенного возраста – сидела в старинном кресле возле моего изголовья. Третьей – самой яркой и запоминающейся участницы похоронной процессии – здесь не оказалось.
«Значит, все-таки это не сон, – подумалось мне. – Стало быть, и кладбище, и церковь, и отпевание – словом, все то, что мне пришлось лицезреть, – было натуральным. А следовательно, и все мои собственные злоключения, равно, как и предшествующие им трагические события – отнюдь не результат бредового вымысла. Все это – часть страшной реальности».
– Ну вот, хвала Всевышнему, вы начинаете понемногу приходить в себя, – сказала женщина со свечой. – Может быть, вы чего-нибудь хотите: поесть, например? Вы, должно быть, очень голодны, ведь так? Правда, у нас тут не особенно богатый выбор блюд: нам-то самим – что нужно? Все – хозяевам… Да и наш-то хозяин не слишком взыскателен к еде: довольствуется насущным. Это наш теперешний хозяин, тот, что остался. Другой-то, главный, значит, наш – упокой, Господи, его душу – скончался на днях… Так вы хотите поесть? Я могу разогреть овсянки…
– Нет, Марта, – вмешалась другая дама, – она слишком слаба – настолько, что, вероятно, овсянка будет для нее тяжелой пищей. Принеси лучше теплого молока и немного хлеба – это то, что нужно.