Страница 42 из 48
Встал, прошелся, стряхивая остатки сна. Вопросы никуда не девались, зачем он остался, куда он пойдет, что он будет делать теперь, когда уклад жизни уже рухнул, а от нового, в единственном возможном его проявлении, воротит, как от тухлятины.
— Черта с два, — сказал Ян своему отражению в надтреснутом зеркале у входа.
Дурная примета, наверное. Отражение было слегка искажено, казалось, он все время то ли ухмыляется только правой стороной рта, то ли щурится только правым глазом.
В зеркале отражался бледноватый, как и все на этом острове, осунувшийся тип с глазами, какие обычно рисуют у преступников. Глаза бегали, будто недоброе он замышлял. А еще они были очень грустными. Но хоть не пустые, это Яна порадовало.
Он сообразил, что таращится в зеркало на себя уже добрых минут пять, и все это время вроде бы и видит, и в то же время — не видит совершенно. Пятно грязи на щеке, которое могло получиться, если головой упираться в облезлую стену, оказалось открытием. Ян стер его рукавом, пригляделся затем, нет ли у него еще отметин на лице, убедился- нет.
Вот только куда он собрался?
Ян решил, что глаза врут. Он не замышлял недоброго, все недоброе издохло и выветрилось вместе с тем, что было доброго. Оно ведь было, он знал. Когда подлая тварь совсем умирала, а Ян спасал, это было непередаваемое чувство. Вот тогда можно было поверить — Мартини действительно его, весь, зависел, пусть даже потому, что не имел иного выбора.
Но что поделаешь, если тому нравилось зависеть не от него. Больному нужен врач, что ж, удобно устроился, как обычно. Только ничем он не поможет. Выходит, в чем-то доктор оказался лучше. Или может быть, всегда так и было, да он, слепой и бестолковый по первости, не замечал. А ведь Яска говорил. Только где теперь Яска, а где он.
Яска — тоже на острове, похоронен в скромной персональной могилке, рядом с остальными жертвами эпидемии. Говорили, что с суши потом пришлют священника, чтобы совершить правильный обряд похорон.
А Ян — на пороге, висит, упираясь руками в косяк, изучает взглядом пустой коридор с раскрытыми дверями. На всем этаже никого не осталось. Он один стоял посреди покинутого, как тонущий корабль, общежития.
Вдруг вспомнился тот разговор с Мартином, про моряков и крыс. Крысы убежали давно, пришла очередь моряков. Он, стало быть, тот самый капитан, который уходит последним…
Когда они об этом говорили, еще было наводнение, а эпидемия казалась лишь иллюзорной угрозой. Яну было плевать и на то, и на другое. Ему было хорошо, настолько хорошо, что он и сам это чувствовал. И наивно думал, что станет еще лучше. А это, оказывается, был уже предел. Дальше — только хуже.
Мартин, наконец, признался в своих чувствах, вернее, в том, что у него их нет, не было, и вообще, все это случилось не с ним.
Яска повесился.
Академию, по сути, закрыли.
Даже чертов де ля Роса, и тот удрал в армию.
Ян разве что за голову не схватился. И схватился бы, да руки все еще впивались в косяк. Тело прогибалось, туда-сюда.
Может быть, отец был прав — всегда нужно сперва думать. Ян старался, но не всегда это получалось делать своевременно. Обычно сначала реагировало тело, сильное, тренированное, надежное. Разум же оставался разбираться с последствиями действий безупречного тела.
Ян отправился в лазарет.
Если повезет — там окажется только доктор. Помнится, у них еще оставался разговор. И в этот раз победа еще не известно, за кем будет. Потому что Ян твердо решил держать себя в руках. Доктор выигрывал только потому, что дольше сохранял контроль. Понятно, если хоть немного подумать.
А если повезет еще больше — там не будет доктора, но будет Мартин. Яну было, что сказать и ему. Тоже без нервов, так же равнодушно и логично, как было в свое время сказано и ему. Оторвать голову? Ян надеялся, что все-таки не настолько он безумен.
Не повезет только в одном случае — если в лазарете вообще никого не окажется.
44
Джейн казалось, что ее заперли в комнате с каменными дверьми. Она колотила по ним киркой, которую дали, чтобы поиздеваться. Дверям не делалось ничего, а ее валила с ног усталость, и каждый удар забирал то, что она считала своими распоследними силами.
Кто бы мог подумать, что доктор окажется таким.
Джейн ничего не могла с собой поделать. Хотелось помочь, защитить, при виде любого страдания — одна и та же реакция. В мире столько боли, столько ненужных войн, а еще вот этот человек, похожий на собственный призрак, которому тоже нужна помощь. Только Сорьонен себя спасать не позволял.
Ладно. Она не настаивала, вернее, настаивала, но до определенного предела. Джейн временно отступила, тем более, что в остальном работа у них шла хорошо. Кари, который упорно требовал, чтобы его звали доктором, бросился на организацию военного госпиталя едва ли не с большей самоотверженностью, чем она сама.
Запретил устраивать палаты в насквозь тифозном учебном корпусе.
Помог с размещением сестер милосердия в более ли менее отреставрированном общежитии естественного.
Убедил Стивенсона, что тот всю жизнь мечтал уговаривать попечителей заниматься благотворительностью в пользу жертв войны.
Сварил кофе, три раза. Раздобыл где-то бисквиты.
Раз пятнадцать спросил, не пора ли Джейн отдохнуть с дороги.
С интересом выслушал все ее рассуждения о том, что медицинская помощь должна оказываться независимо от того, к какой стороне принадлежат пострадавшие. Правда, выразил сомнение, что солдаты Восточного конфедерата, пусть даже раненые, позволят себя везти в самую глубь Северного.
Но на все вопросы о себе, и, что главное, о Франсе Мартине, отвечал в лучшем случае общими словами. Этого-то Джейн и не понимала. Очевидно же — с помощником доктора, который на самом деле оказался преподавателем классической литературы, творилось что-то страшное. Он выглядел ходячим покойником, даже хуже. А доктор ничего не хотел говорить. Сперва пытался отшучиваться, потом отнекиваться, наконец, вежливо, но так жестко, что у Джейн покраснели щеки, попросил не лезть в это дело.
— Джейн, это никак не относится к Красному кресту, — добавил он. — Более того, вмешиваться в мое лечение я вам не позволю.
Джейн на время утратила дар речи. Каменные двери, а за ними нуждающийся в помощи человек. Злость давила, как всегда, когда мисс Д" Аквино не давали делать то, ради чего она жила. Но ей было не восемнадцать, чтобы рыдать от обиды и запираться в комнате. И не двадцать пять, чтобы от безнадежности бросаться в опасные авантюры. Ей было почти тридцать пять, и в американском Красном Кресте она была третьим сверху человеком. Поэтому Джейн лишь глубоко вдохнула, приказала себе успокоиться и решила, что обязательно найдет способ помочь Мартину, вне зависимости от того, что по этому поводу будет думать доктор Сорьонен.
К тому же, Кари ошибался. Любое страдание относится к Красному Кресту, вне зависимости от того, война это или мир.
Доктор умчался в пятый раз поговорить со Стивенсоном, теперь по поводу небольшой переделки дренажной системы. Нанять на суше рабочих было уже не проблемой, а немного изменив устройство водопровода, можно предотвратить новую эпидемию. Да, в борьбе за санитарию они были с Кари единодушны.
Джейн пила кофе и задумчиво оглядывала лазарет. Впрочем, не из праздного любопытства. Медкарты сгорели, это она уже знала и даже лично помогла вымести то, что от них осталась. Но она была все же уверена — карта Франса Мартина в общей куче не лежала, а значит, уцелела. Ничего страшного не будет, если Джейн сейчас найдет ее и пролистает.
Но где же…
Картотеку Джейн уже проверила. Там только лекарства, и их недостаточно, придется распорядиться о новых.
В шкафчике были только инструменты, а вот склад коробок, похожий на остатки форума в Риме, несомненно, мог служить заветной медкарте убежищем. Джейн поднялась, воровато выглянула в коридор, улыбнулась сама себе и решительно шагнула к катакомбам. В первой коробке был гербарий да еще сушеные жуки в коробочках. К медицине подобные вещи отношения не имели, разве что Сорьонен на досуге развлекался алхимией. Во второй — учебники по ботанике. Джейн в который раз подивилась, до чего разносторонним человеком оказался это странный доктор. Затем пошли сплошные подшивки медицинских газет, пробирки, корпия и бинты…