Страница 15 из 23
Князь Иван преобразился. Это не значило, что он стал грозен и нетерпим в обращеньи с тоболянами и прочими добрыми сибиряками. Нет, с тоболянами он остался таким же, каким был и раньше, но сумел он как бы по волшебству превратить Тобольск в некую часть Москвы. Установив теснейшую связь с родней и друзьями своими — боярами из войска, посылал на нужды этого войска целые обозы пушистого золота — мангазейских мехов. Катырев заставил москвичей понять, что Сибирь — ее люди, ее сокровища — это страна скажет еще свое слово на великом совете русских людей, когда будут решаться судьбы родины. И увидели бояре из войска, что там, в Сибири, у Катырева мощно растут города, растут в те годы, когда здесь, в России они рушатся под ударами иноземцев и грабителей. Там, в Сибири, нет шатости, люди дружны.
В Сибирь к Катыреву отсылали знатные люди жен своих и детей, чтоб не попали семьи в плен к неприятелю. В Сибирь к Катыреву отсылали купцы московские свой товар, чтоб сохранить его от грабежа и пожара. Объявились приказчики этих купцов на правах хозяев. Бродячие торговцы — офени — сотнями появлялись на тобольском базаре. Всем им Катырев повелел не дорожиться, уступать гостеприимным тоболянам товар подешевле.
Прознав про такой наплыв купцов из Москвы, снарядили в Тобольск свои караваны гости из сопредельных стран востока — из царства джюнгорского, из царства ташкентского, самаркандского, бухарского.
Знай принимай гостей, держи в безопасности дороги из Москвы, дороги с востока.
Многие тобольские купеческие фамилии берут начало именно с этих лет — с 1611–1612 года. В эти годы прижились в стольном городе сибирском и москвичи, и ярославцы, и ташкентцы, и бухаретяне.
И рос город. В то время, когда за Камнем царило всеконечное разорение, когда чуть ли не вся русская земля опустела и люди не чаяли впредь себе спасенья, когда поляки выжигали Москву, — день за днем богател и укреплялся славный город Тобольск.
И кто не ломал шапки перед князем Иваном, виновником сего необычайного благополучия!
Летом 1612 года обратился к Ивану Михайловичу Катыреву с посланьем, прося совета насчет важных государственных дел, сам предводитель народного ополчения князь Пожарский. Муж честный, стоявший в твердости разума своего крепко и непоколебимо безо всякой шатости, самозванцу не служивший, в Тушино не ездивший, Шуйскому не изменявший, с поляками не сговаривавшийся, — князь Пожарский писал тому, кого сослали когда-то в Сибирь за измену. Князь Иван мог быть доволен.
Вскоре последовало еще одно обращенье Москвы к Тобольску. Это был призыв Минина и Пожарского дать людей земскому войску для окончательного изгнания поляков и шведов. На этот призыв откликнулись не только русские сибиряки, но и многие люди Азии. Однако нашлись и мыслящие иначе. Некоторые предводители пелымских, лозвинских и верхотурских вогулов решили извлечь свою выгоду из этой войны. «Чем, де, нам идти на Русь воевать на войну, мы, де, и здесь повоюем в в сибирских городах. Государя в Москве нет. Ныне в Сибири одни воеводы, а людей русских мало во всех сибирских городах!» Словом, затвердив, что в Москве нет царя, князьки позвали народ идти походом на русскую Сибирь и на Россию — на Пелым, на Пермь, громить русских.
Это было пострашнее, чем затея храброй княгини Анны идти на Березов. Как тогда к остякам, теперь к вогулам примкнули татары. Словно по волшебству, одновременно заволновались и племена далекого севера — уральское эхо долетело до Мангазеи. Медлить было нельзя. Это прекрасно знал Катырев.
«Спешно, на конях, полем, или в суднах, но как можно и как бы то ни было скорее» бросить войска на Пелым предписал князь Иван тюменскому воеводе Матвею Годунову. Из Тюмени туда пошла артиллерия и несколько сот воинов русских и верных русским татар. Одновременно пошли войска из Туринска.
Вогульский поход на Пелым и на Пермь был предотвращен. Нечего говорить о том, какой помехой в деле восстановления русского государства был бы захват мятежниками Пелыма и Перми, как помешало бы такое восстанье в тылу борьбе русского народа с поляками и шведами.
Вовремя были предупреждены и волнения в Сургутском и Мангазейском районах. Сибирскую шатость удалось пресечь в корне. И шли на запад к Москве обозы, полные сибирских мехов, и превращались соболя в золото, столь нужное славному русскому народному ополчению в великой борьбе против интервентов.
В конце 1612 года князя Ивана Катырева-Ростовского вызвали в Москву друзья его, бояре из полков, Так кончилась сибирская ссылка князя Ивана. Вез он из Сибири в числе прочих пожитков и некую рукопись. А что было написано, знали и многие тоболяне.
Проводили они князя Ивана, а встретили взамен его тоже князя Ивана и из того же самого ростовского дома — князя Ивана Буйносова-Ростовского, попавшего в Сибирь на воеводство за какие-то мелкие провинности. Ничего доброго не сумел сделать Буйносов и здесь, в Тобольске, а вскоре выплакал себе разрешение вернуться домой и уехал, передав воеводство своему родственнику — шурину и опять же опальному человеку — князю Ивану Семеновичу Куракину. Этот боярин, один из заметнейших русских военоначальников начала XVII века, в годы крестьянской войны склонился к тому, чтоб посадить на русский престол поляка — «с польскими и литовскими людьми на разоренье Московскому государству советником стал». Вот почему после победы над интервентами и отправили Куракина в Сибирь на службу, то-есть в опалу. И этого человека приняли привыкшие ко всему тоболяне без удивленья. Кто знает, — может быть, ошибся боярин, может быть, оговорили боярина злые языки. И, может быть, окажется князь Куракин еще лучше князя Катырева. Тот ведь тоже явился когда-то в Тобольск с темным ликом, опущенным взором. Смотрел на храбрых сибиряков не как на людей. Однако выбили сибиряки «кислую шерсть» из князя Ивана Катырева. Авось, мол, и с Иваном Куракиным народ сговорится.
Но вышло не так — не сибиряки выбили «кислую шерсть» из князя Куракина, а сей боярин, замаливая старые свои грехи перед Москвой, начал наводить в Сибири невиданные порядки. Сперва тоболяне молчали, тем более, что князь затеял любопытное дело — послал двух казаков Ивашку Петлина и Петуньку Киселева для разведки в Китай! И привезли из Китая Ивашка да Петунька от китайского царя грамоту о том, что русские могут в Китай ездить и торговать. Эту затею Куракина тоболяне одобрили. Но дальнейшие действия Куракина им не понравились. Принялся князь сибиряков всячески зажимать. Что есть сил выбивать стал подати. Отобрал у торговых людей в казну всякие доходные предприятия, вроде торговли вином, содержания бань. Запретил вывоз пушнины с ледовитого побережья на том основании, что, де, мол, иначе нельзя прекратить насилий торговцев над самоядью. А самое главное, напоминал он настойчиво и многократно о том, что Мангазея снюхалась с иноземцами, которые могут совсем прибрать ее к рукам; из Тобольска, де, в случае чего, Мангазею не защитить, придут морем не торговцы, а воины и отберут Мангазею и надо, мол, морской ход в Сибирь запретить вовсе не только для иноземцев, но и для русских. Он добился, в конце концов, своего — разорил Мангазею. И неслучайно то, что в годы упадка Мангазеи пришли в упадок и некоторые другие северные сибирские города, а в том числе и сам стольный город Тобольск. На рубеже 20-х годов, когда Мангазея оказалась наполовину покинутой жителями, уходящими на восток, замерли, опустели и посады вокруг Тобольска. Осталось в Тобольском посаде немногим более полсотни домов. Не ужились сибиряки с князем Иваном Куракиным. Грозные пожары почти одновременно разразились в Мангазее и в Тобольске. Там и тут красный петух был пущен на страх воеводе. Вскоре же после этих пожаров отбыл из Сибири Куракин. Его отозвали поспешно. В общем, он оправдался перед царем Михаилом, а вернее, перед отцом царя патриархом Филаретом. Горько плакал князь Куракин перед патриархом, жалуясь на трудность сибирской службы, на воровство и развращенность сибиряков. Мол, не соблюдают они законов ни божеских, ни человеческих. Пошлин платить не хотят, мягкую рухлядь утаивают, крестов не носят, постных дней не хранят, стали заодно с дикарями, перенимают одежду и обычай их и едят вместе, живут с некрещеными язычницами, живут с кумами и сестрами своих жен, девок из России сманивают, а то и выкрадывают, продают, при отъездах закладывают на срок, словно не жены, а шубы; не имея денег выкупить, женятся на других. Распустились! В годы смуты, мол, не было в Сибири шатости. И без них, мол, сибиряков, Русь погибла бы. Если б, мол, не они, сибиряки, то вогулы Пермь, а татары, пожалуй, и Москву взяли бы. И не есть ли сия гордыня последствием того, что управляли Сибирью мягкотелые воеводы, всякие там князья ростовского дома.