Страница 9 из 13
Вообще-то я не совсем понимаю, почему на меня так реагируют местные женщины. По здешним меркам я беден и не слишком красив, к тому же у меня нет «официальной» профессии. Иначе говоря, у меня нет лицензии «западного врача», а «восточный врач» и «мастер рукопашного боя» здесь вообще профессией не считаются. И вообще я «чужой», я даже говорю не так, как они. Так что на роль «выгодного жениха» я никак не подхожу, что меня более чем устраивает. Впрочем, никто из моих здешних, как бы это сказать, «хороших подруг» и не стремился за меня замуж.
Я мог только догадываться, почему так происходит. Если я по всем «внешним социально значимым» параметрам не должен был бы интересовать здешних дам, а я их интересую, то значит должно быть что-то внутреннее, что привлекает их. Вообще женщины тоньше чувствуют энергию. А я – мастер Ци-Гун и ее во мне «пруд пруди».
Честно говоря, я бы даже не задумывался об этом (ну, есть такое и спасибо), если бы не один разговор с Ваном. В последний вечер, который я провел с ним, мы сидели перед его хижиной, глядя на заходящее солнце. Говорить было не о чем, и мы просто молчали. Молчать Ван мог сутками, можно было провести с ним неделю и не услышать от него ни слова. Просто так, без повода, он никогда не говорил. Только когда учил меня или когда я задавал ему такой вопрос, который он считал достойным ответа. И тут он сам неожиданно спросил меня: «Как ты думаешь, почему ты нравишься женщинам?» Прежде о таких вещах Ван с мной никогда не разговаривал. Видимо, пришло время.
Тогда, во Вьетнаме, мне было очень легко ответить на этот вопрос:
– Я из знатной и, по нашим понятиям, из весьма состоятельной семьи. Я врач, мастер Ци-Гун и рукопашного боя, ученик самого господина Вана. Я Герой Вьетнама. Я, наконец… – тут я запнулся.
– Договаривай, договаривай, – усмехнулся Ван, – который всегда «вычислял» меня и еще ни разу не ошибся. – Ты, небось, хотел сказать, что ты ко всему этому еще и красавец?
Я благоразумно промолчал, и старик продолжил.
– Все так, даже то, что девки считают тебя очень красивым, хотя лично я предпочитаю другое выражение для описания твоей внешности. Ты знаешь какое.
Конечно я знал, старик весьма часто называл меня «наглой мордой». И в зависимости от контекста это могло означать что угодно: порицание, поощрение или просто обращение, что-то вроде «эй ты, иди сюда».
А Ван тем временем продолжал.
– Так вот, помяни мое слово: когда ты уедешь в Европу, все останется по-прежнему, хотя там ты никак не сможешь считаться красавцем. Тебя так же будут любить женщины и так же будут не любить и бояться мужчины.
Тут мне стало интересно. Почему меня будут не любить и бояться мужчины – это понятно. Так было всегда: они чуют силу и полное отсутствие страха, потому и боятся. А почему меня будут любить западные женщины, если по идее они вообще не должны будут замечать меня, хотя бы ввиду моей малорослости?
Когда я задал этот вопрос Вану, тот только тяжело вздохнул.
– Ты уже совсем взрослый, а до сих пор не понимаешь простых вещей. Они будут любить тебя по той же самой причине: они тоже чувствуют силу и полное отсутствие страха. А ты, как бы это сказать, внутри больше чем снаружи, потому что энергия и внутренняя сила распирают тебя. И это им нравится. Они этого не понимают, но чувствуют это очень тонко: ведь именно это и есть суть мужской сути.
Впрочем, никаких отношений с Дамочкой я заводить не собирался. Женщина она, конечно, была очень интересная, всегда изысканно одетая и холеная до невозможности. Мало того, она была еще и умная. Все было хорошо, но только я прекрасно знал, как будут развиваться события, если я «поведусь». Дамочке будет казаться, что она чувствует себя лучше, она помолодеет лет на десять и все будет хорошо до того момента, когда я решу (а я так решу очень скоро), что с меня хватит. И тогда у Дамочки наступит депрессия хуже нынешней. И у нее снова начнет болеть живот или что-то еще. В общем, все станет очень плохо. Кстати, в клятве Гиппократа (как сейчас помню) сказано совершенно определенно: «В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами».
А я взялся ее лечить, так что я – врач, а она – пациентка. И никаких «посторонних» отношений. Умная Дамочка, надо отдать ей должное, поняла все с полувзгляда. Кстати сказать, ее это не очень расстроило. А вот за свое питание она собиралась бороться всерьез. Не вызывало никаких сомнений, что, увидев то более чем скудное «меню», которое я ей предложил, она начнет качать права.
Критический момент наступил, когда она поняла, что стенания по поводу ее слабого желудка, не способного переваривать такую простую пищу, не производят на меня никакого впечатления. Честно говоря, я едва удерживался от смеха. Здоровая тетка (сам лечил, я за свою работу отвечаю), просто ей хочется привычной дорогой еды «с выделываниями», еды от французского шеф-повара. За такую еду она готова была сражаться, как тигрица.
– А что, «как тигрица», это идея, – неожиданно пришло мне в голову. – С пациентами я этого еще не пробовал. Будет «новое слово в медицине».
И я посмотрел на Дамочку «фирменным» взглядом нашего семейного стиля тигра. Взгляд этот назывался «тигр смотрит на курицу». Я знал, что чувствует обычный человек, на которого смотрят таким взглядом. Он ничего не чувствует… Кроме животного ужаса. Опробовано поколениями моих предков, да и мной лично. Так что с Дамочкой главное было не перестараться. Видимо, мне это удалось, потому что она всего лишь обалдела.
И тут я использовал свой главный аргумент.
– И за ту неделю, которую вы будете так питаться, вы похудеете килограмма на три. Фигура будет…
Как по мне, так у Дамочки была прекрасная фигура, именно такая, как мне нравилось, но сама она считала, что у нее лишний вес, о чем мне, как «лечащему врачу», неоднократно сообщала.
В общем, мы договорились так: если всю эту неделю у Дамочки не будет болеть живот и если она действительно похудеет за эти дни килограмма на три, то она будет продолжать питаться в том же духе. А если нет, то вызывает своего повара из Парижа, а я больше не заикаюсь ни про какую свою диету.
Так я стал «калифом на час», а точнее, Дамочкиным поваром на неделю.
За первый день, проведенный в обществе Дамочки, я совершенно одурел и когда я пришел в зал на занятия, капитан О’Коннор, который по старой полицейской привычке (вдруг пригодится) замечать все, тут же стал расспрашивать меня, что произошло.
Узнав, что ничего не произошло, просто я на неделю «нанялся в рабство» (интересно, а можно «наняться в рабство» или в рабство можно только попасть?), он сначала долго смеялся, а потом предложил развлечься – сходить с ним в тир. Мол, он поучит меня стрелять из револьвера.
Я бы сказал, что насчет «поучить» он слегка погорячился. С одной стороны, он был прав: к револьверу я не был приучен. Честно говоря, я по-настоящему пострелял из него только один раз: когда привез огромный роскошный кольт в подарок Вану, чтобы тот на старости лет при охоте на тигра рассчитывал не только на лук и нож. А то получалось какое-то средневековье: человек выходит на тигра практически с голыми руками.
Но Вану револьвер не понравился, так что я сам отстрелял все патроны, которые привез, после чего Ван положил подарок в один из своих бездонных сундуков, и мы забыли про эту штуку.
Разумеется, стрелять я умел. Из автомата Калашникова. Вот тут я был спец. Хотя Ван учил меня стрелять из лука. При этом он был совсем не дурак и не думал, что в наши дни кому-то кроме него может пригодиться это искусство. По этому поводу он говорил мне так:
– Ты делай, что велено. Старый Ван – практичный человек, он не станет тратить попусту свое драгоценное время, которого у него не так много осталось, на то, чтобы обучать юных идиотов, – тут он косился на меня, – бесполезным вещам. Твердая рука и глаз, приученный видеть цель, еще никому не помешал.