Страница 4 из 13
Уже попав в советский мединститут, я познакомился с клятвой Гиппократа. Ничего не скажешь, красивая клятва, дающая к тому же весьма практичные советы: как обучать врачебному искусству, как лечить, как относиться к больным. Говорится там и о том, чего не нужно делать: не лезть не в свое дело, не болтать попусту, не позволять себе лишнего с пациентками. В общем, правильная клятва (Гиппократ не забыл отметить даже то, что необходимо почитать того, кто тебя научил врачебному искусству), только я, увы, видел не так много врачей, которые следовали этим заповедям. Видимо, им объясняли не так доходчиво, как мне объяснял Ван. И не так наказывали, если кто-то чего-то не понял…
Впрочем, это обычное дело. В школах У-Шу тоже есть масса наставлений о том, как должен вести себя человек, практикующий воинское искусство, а тем более сам обучающий ему. Там есть не только запрет на драки на улице, это подразумевается само собой; там есть даже наставление «будь сладок в речах». При этом практически все, без исключения, вьетнамские хулиганы очень усердно занимаются боевым искусством (это ж каким надо быть идиотом, чтобы браться учить эту босоту), а сладкими в речах они бывают только когда запугаешь их до полусмерти. В общем, правильные наставления – это одно, а их реализация – совсем другое.
Возможно, именно ввиду моей «безотказности» ко мне стали заходить люди. Прием у меня был очень скромный, потому что врачебной лицензии у меня не было и принимал я дома. Дома у меня, кстати, тоже не было, так что спасибо мастеру Мо, в квартире которого я жил после того, как он уехал.
Набор игл у меня всегда был с собой, поэтому кроме кушетки, на которой мог бы лежать пациент во время сеанса иглоукалывания, мне больше ничего не было нужно. В общем, я завел несколько чистых простынь, после чего решил, что вполне могу начинать лечить.
Видимо, лечил я достаточно успешно, потому что, несмотря на полное отсутствие рекламы (интересно, как бы я мог себя рекламировать, не имея лицензии), поток пациентов постоянно увеличивался. Один «излеченный» сообщал обо мне своим друзьям и знакомым и постепенно пациентов стало столько, что иногда мне приходилось работать целых полдня, что для такого лентяя, как я, было подвигом.
Определенной таксы у меня не было. Для каждого человека цена была своей. С богатых пациентов я брал не слишком большие, но заметные деньги, тут деваться некуда, мне тоже нужно жить. Если мне казалось, что у человека затруднения, я лечил его бесплатно. Своих хороших знакомых я, разумеется, тоже лечил бесплатно. А если ко мне приходили совсем бедные люди, я сам давал им деньги на хорошее питание. Логика вполне понятна. Если я врач и взялся за лечение, то должен сделать все, чтобы достичь результата. Если ему нужна еда, я должен сделать так, чтобы она у него была. Кстати, ничего нового я тут не придумал, именно так поступали дед и учитель Ван. Дед говорил мне так: «Все люди одинаковые. И если врач для того, чтобы он мог хорошо лечить, должен быть сыт, то и больной для того, чтобы он мог хорошо выздоравливать, тоже должен хорошо питаться». Логика была железная, с такой не поспоришь.
Откуда у меня появилось чувство противника вполне понятно: меня с детства учили рукопашному бою лучшие учителя Вьетнама – мой собственный дед и мастер Ван. Откуда у меня взялось чувство опасности тоже понятно – я воюю с восемнадцати лет и не будь у меня такого чувства, меня самого не было бы в живых, причем давно. Откуда я безошибочно знал когда человек мне врет, как я мог чувствовать его эмоции тоже было ясно, – я же мастер Ци-Гун. А вот откуда у меня было «чувство денег» было совершенно непонятно. Впрочем, почему это непонятно? Богатый человек излучает вовне некую уверенность, я бы еще назвал ее энергией богатства. Возможно, именно ее я и чувствовал. Кстати, когда я во время войны был «шпионом» в Сайгоне, у меня была своя собственная денежная единица, которую я называл «полные карманы денег». И когда я говорю «полные карманы», то имею в виду именно это. И под словом «деньги» в те времена я подразумевал только доллары. Откуда у бедного шпиона могло быть столько наличных? Тут было все просто: я отбирал их у американских офицеров, которые не в то время и не в том месте решали прогуляться пешком перед сном. Не спрашивайте, что случалось с ними, когда они, на свою беду, встречались на пустынной улице с мастером Минем. Скажу только, что у каждого из них была при себе приличная сумма наличных и ни разу я не нарвался на «пустого клиента». В общем, «чувство денег» у меня совершенно безошибочное, причем как на наличные, так и «на вообще». Но, честно говоря, я на эту свою способность не обращал никакого внимания. Во-первых, деньги меня не слишком волновали, ибо я человек к накопительству совершенно не склонный. А во-вторых, и дед и мастер Ван учили меня так: «В Ци-Гун не принято обращать внимание на так называемые особые способности. Если человеку положено иметь какие-то дополнительные возможности, нужные ему для работы, то они у него будут. Например, если мастер Ци-Гун занимается лечением, то он должен «видеть-слышать-чувствовать» болезнь или травму, ведь рентгеновского аппарата у него нет. Так что особые способности для работы – это нормально. Если человек думает о них, стремится к ним, гордится и хвастает ими, то это плохо, ибо вполне может отвлечь его от главного, может возвысить его гордыню, направить его по кривому пути. Есть они у тебя – благодари Небо, пользуйся ими и помалкивай. Нет их у тебя, значит они тебе не положены. В общем, есть они у тебя или нет, не имеет никакого значения. В любом случае наплюй на них и забудь».
Именно так я и поступил: наплевал, забыл, но пользовался. Так что система оплаты у меня была простая: люди побогаче платят столько, чтобы я мог не думать о собственном пропитании и помогать тем больным, которые в этой помощи нуждаются. Никаким благотворителем я себя не считал. Копить деньги мне не нужно, на кусок хлеба я себе всегда заработаю.
Кстати, о богатых пациентах. Это была достаточно непростая публика. Дело было в том, что азиатские врачи здесь никакой популярностью не пользовались. И не потому, что они плохие, а потому, что про них тут никто не знал. Так что если богатый человек решался пойти лечиться к «дикому азиату», то это означало, что все возможности здешней медицины для него были уже исчерпаны. Да и не только здешней. Большинство таких людей уже объездили всю Европу. Особенно мне нравилось выслушивать их рассказы о том, как они лечились у такого-то профессора в Италии, у такого-то профессора в Германии, у такого-то профессора еще черт знает где. Конечно, я человек терпеливый и ни разу не сказал, что, во-первых, я не знаю этих людей, а во-вторых, если это такие знаменитые врачи, то зачем было идти к скромному вьетнамцу вроде меня?!
Мало того, они притаскивали мне свои рентгеновские снимки, пачки анализов и рецептов. Вот тут-то мне и пригождалось медицинское образование, полученное в Союзе. Учили нас хорошо, а я, зная, что это моя специальность, старался изо всех сил. И теперь я был на коне. Это был мой козырь: я одновременно был и восточным, и западным врачом. А на стыке наук, как известно…
Вообще я немало размышлял о различии между европейским и азиатским врачами. Европейский врач – это человек «системы». У него есть возможность послать человека на анализы (крови, слюны, мочи, кала, всего чего угодно), отправить его на рентген, УЗИ, фиброскопию. Он может отправить пациента на консультацию к врачам смежных специальностей: кардиологу, хирургу, гастроэнтерологу и так далее, и так далее. Если он не «управляется» с больным амбулаторно, он может положить его в стационар. И, наконец, за ним стоит могучая фармацевтическая промышленность, в которую «вбуханы» миллиарды.
А что стоит за азиатским врачом? Кроме древней традиции, его учителя и его собственного мастерства – ничего. Конечно, он тоже может проконсультировать больного с коллегами, но они такие же специалисты «широкого профиля», как и он. В общем, он остается один на один с болезнью. Говорят, раньше и в Европе были такие врачи – мастера на все руки. Но где-то в начале XX века они стали исчезать и их постепенно заменила «система».