Реквием

– Взнуздал Ивонова шеф. Смотрите, присмирел, выслушал обвинения со спокойствием приговорённого к смерти. Слезу чуть не пустил! Как вы, конечно, догадываетесь, по большому счёту Ивонов далеко не гигант мысли. Не светит бедняге быть крупным руководителем. Нельзя ему доверить принятие решений в чрезвычайных ситуациях. Поставленный перед выбором, он теряется. Такое с ним случается сплошь и рядом, а это небезопасно. К тому же не умеет подчинять себя жёсткой необходимости. Сам может «выплывать» только благодаря невероятно счастливым обстоятельствам. А в этом конкретном случае он преследовал только личные цели, на группу ему было наплевать, – не без злорадства, тихо, так, чтобы её могла слышать только Елена Георгиевна, поделилась своим мнением Инна.

Всё это она выпалила одним духом, явно довольная возможностью продемонстрировать свою логику.

– Не твои же цели, – с быстрой усмешкой, означавшей несогласие, шёпотом откликнулась Елена Георгиевна.

– Я говорю об общественных, – обиженно отреагировала подруга. – Придёт же вам, в самом деле, такое в голову.

«Молодец, прилюдно «выкать» не забывает», – удовлетворённо подумала Елена Георгиевна и строго уточнила:

– А я сейчас думаю об Ивонове, об индивидуальной ответственности, которая никогда себя не исчерпает.

– Эх, молодёжь пошла! – ударился Иван Петрович теперь уже в лирическое отступление. – В толк не возьму, почему я должен всё перепроверять? То указание не выполнят, то недостаточную профессиональную ответственность проявят и поставят под удар работу всей организации, а у нашего отдела и так шаткое положение. Ивонов, ваш проступок затмевает ваши прошлые заслуги и причиняет моральное и материальное неудобство не только вам. Вы понятия не имеете о чувстве локтя, о чувстве коллективизма.

«Старые мотивы сгодились. Велика инерция советского мышления», – усмехается про себя Елена Георгиевна.

– Я угораю! Не верю собственным ушам. Всё-таки грешит наш шеф непростительной болтливостью. (На себя оборотись!) Мастер заливать. Опять впал в неуместное красноречие. Чем на этот раз запудрит нам мозги, что втюхает? – закатив глаза к потолку, шёпотом возмущается Инна.

А Иван Петрович вдохновенно продолжает монолог:

– Нет теперь розового оптимизма шестидесятых, а в памяти остались идейное единение людей, их моральная чистота, чувство надёжности, стабильности. Я, конечно, не затрагиваю глобальных государственных проблем, с точки зрения среднего обывателя говорю: шестидесятые были и остаются в наших сердцах.

– Иван Петрович ностальгирует по Союзу, на лирику его потянуло, – неодобрительно шепчет Инна, склонив голову к уху Елены Георгиевны. – Не перестаёт всматриваться в своё прошлое и выискивать положительное. В трудные дни мысли шефа всегда возвращаются к тем временам, когда он был молод, успешен и счастлив. Хотя это как раз я могу понять. Все мы жили с чувством глубокой веры в социализм.

– В полной мере твое замечание применимо и ко мне, – вздыхая, кивает Елена Георгиевна.

Иван Петрович повышает голос:

– Какие теперь идеалы? Машина, жена с фигурой, породистая собака, дом с бассейном и фонтаном – и всё?! Где они, истинные ценности, выверенные веками? Представление о чести быстро поменялось. Некоторые производители товаров, возможно, и могут позволить себе сбагрить халтуру не очень притязательному заказчику или незатейливому потребителю местного разлива, но у нас НАУКА! Об этом нельзя забывать, товарищи. И никто не заставит нас уважать откровенную подделку.

Раньше за идею работали лучше, чем теперь за деньги. (Хотя какие там были зарплаты!) От прекрасной мечты словно крылья вырастали. Для интеллигенции материальные блага не были определяющими, главное – сколько ты успеешь сделать людям добра, сколь близко сможешь приблизиться к истине. Какой полёт, какая радость были от удачно содеянного! Ушло это от нас. Всё делаем на бегу, нет сочувствия, нет сострадания к человеку. То было время, в котором нормально жилось и доверчивым идеалистам, и фанатам коммунизма, потому что это была их родная среда.

Сейчас происходят тектонические, не всегда правильные сдвиги в головах людей даже старшего и среднего возраста. Следуя логике прошлых лет, нам трудно связать воедино всё свалившееся на нас многообразие. Всё в стране происходит по прихоти кучки олигархов. Прут на нас, а трактор хворостиной не остановишь. Будь он трижды неладен, этот капитализм! Такой вот поворот-водоворот!

Нас учили, что если хочешь, чтобы с тобой считались – иди в ногу со временем. Вот поэтому, раз невозможно качнуть весы в другую сторону, нам требуется тотальная, глубинная перестройка собственного мировоззрения. Лихие девяностые прошли, пора серьёзно задуматься о будущем нашей страны и о себе. Мы же понимаем, что ничего чудесным образом само не изменится, тем более что рост температуры социального недовольства ещё не прекратился. И так как нас не привлекает перспектива оказаться за бортом жизни, решение напрашивается само собой: надо учиться думать и работать на опережение, иначе останемся на задворках истории. Согласитесь, я прав? И всё-таки на нашу долю выпало богатое событиями интереснейшее время!

Он мельком взглянул на Елену Георгиевну и еле заметно улыбнулся. Искал её одобрения и поддержки.

– Хорошо поёт. Разыгрывает перед нами маленький спектакль или от души говорит? – вслух, но очень тихо засомневалась Инна, вслушиваясь в слова шефа.

– Каждая эпоха выводит своих героев, – попытался подсказать Ивонов дальнейшее направление разговора и, не дождавшись приглашения, тяжело опустился на стул, сердито скрипнувший под ним.

Ивонов знает: чем больше горьких слов выплеснет шеф на «общие темы», тем меньше оплеух полетит конкретно в его адрес.

– Капитализм у нас, да только не настоящий, имитация его. Это, я вам скажу, не одно и то же, – подхватывает Иван Петрович.

– И жизнь наша – имитация, – сладким голосом подпела шефу Серафима Игнатьевна и посмотрела на него счастливыми глазами.

– Есть или была? – внимательно уточняет Иван Петрович.

– И есть, и была, – грустно выражает своё мнение обруганный Ивонов, тем самым давая шефу возможность продолжать высказываться и спорить.

В приоткрытую дверь зала заглянул запыхавшийся вахтер.

– Иван Петрович, зайдите, пожалуйста, в кабинет. Москва на проводе. Срочно, – доложил он.

2

Шеф с заместителем проследовали в кабинет. Но разговоры, шёпотом начатые в зале, не затихли, а перешли в громкую фазу.

– Если мне не изменяет память, в Париже не скажешь по внешнему виду, богатый человек идёт или нет, а у нас жуткое расслоение, пугающая разница, – осторожно произнёс грустный, нелепый, исковерканный долгим приспособленчеством инженер Белков из группы Ивонова. Высказался и трусливо замолчал.

– Можно подумать, во Франции бывал. А может, и в Америке? – ехидно фыркнул другой инженер, Власьев Борис, который был намного моложе Белкова. – Что с вами? Накатило?

Белков недоумённо заморгал, пожал плечами и отреагировал на неожиданный выпад коллеги смущённым смешком.

– Нарвались на грубость? Досталось, разделал вас Борис под орех! Выпад получился отменный. Сказал, будто по спине огрел. Молодежь и раньше не всегда была снисходительна к старикам, а теперь в особенности. Норовит нанести удар по чувству собственного достоинства и даже испытывает стыдливое удовлетворение, узнав о неудаче соперника. А некоторые и нестыдливое – не постесняются воспользоваться затруднительным положением соседа, друга, даже родственника, не ощущая при этом ни малейших угрызений совести. Не стану ехидничать, хлеб у Бориса отбирать.