Любовь моя

Еще одну прочитала с интересом. – Аня покопалась в ворохе книг. – Вот эту. Старомодное простодушие текстов с одной стороны, а с другой важность поднятых проблем. Давно не читала книг, где просто, ясно и нежно объясняется пятнадцатилетним дурочкам, что влюбившись первый раз, не стоит сразу ложиться в постель с объектом своего вожделения, потому что это плохо кончается… Очень нужная подросткам книжка. Она может положительно повернуть жизнь некоторым наивным девчонкам. Да и мальчишкам. И язык доступный, без отвлекающих от цели наворотов.

- А эта?

- Пустая, мертвая, на холостом ходу писана. Совершенно слепой текст. Как-то так.

- Жестко обругала. Живого места от автора не оставила, – удивилась Инна.

- Как умею.

- А мне эта книжка еще и эстетически не близка, – сказала Инна.

- А вот это краеведческое произведение заинтересовало? – снова обратилась Инна к Ане.

- Язык четкий, ясный, выверенный годами, без архаизмов и современных вульгаризмов. Автору отлично удается соединять документальность и прекрасную художественность. И все же журналистское в нем выпирает. Я бы, скорее всего, это произведение отнесла к жанру публицистики. И фотографии прекрасные.

- Говорят, публицистика особенно важна в периоды перемен, потому что стреляет короткими злыми очередями по близким целям. Сейчас она очень даже ко времени. А литература – оружие дальнобойное, – сказала Жанна. – У писателей есть много способов и возможностей приблизиться к человеческой душе. Для кого-то звуки природы и детский смех являются фоном для восприятия и выражения чужих мыслей, а для других…

- Ой, ли! Не придумывай, не защищай. Догадываюсь, что автор ищет. Умеет чутко уловить тенденцию, – усмехаясь, перебила ее Инна.

- Так это же хорошо. Оставь свои измышления. Умный автор.

- А эти книжки как в стопку затесались? – удивленно воскликнула Инна.

- Не наши авторы, но я их тоже читала. Вот эта дама президента охаивает. Если ее произведение рассматривать в контексте советской… российской культуры, так она совсем зарвалась. – Твердые упрямые нотки Аниного голоса выдавали глубоко внутри нее бурлящие отрицательные эмоции. – По совести надо все делать и говорить так, чтобы не противоречило природе человека. И тут выбирать не приходится, если мы считаем себя людьми.

- Природа-то наша разная, – усмехнулась Инна. – Президента ругает? Так теперь это в порядке вещей. Не клясть страну и правительство сейчас считается дурным тоном. Представляю, с каким удовольствием душу отводила!

- Я попытаюсь найти этому разумное, а не эмоциональное объяснение. Предположим… – Аня на миг задумалась.

- Предположение – мать всех провалов, – отчеканила Инна. – Появился шанс занять свое «достойное» место в литературе, так почему бы его не использовать? Ведь был же до перестройки фантастический реализм, как некий пропуск к дозволенному. Теперь надо иначе писать. Не стоит быть заложниками одного строго определенного жанра или направления, новые надо осваивать, нарушая старые каноны. Имя Лены тоже восторжествовало на развалинах соцреализма. И ей оставалось всего ничего – создать что-то присущее только ей.

Жанна не поняла, шутит Инна или всерьез оправдывает и поощряет автора.

- Аня, а эти стихи как тебе? – поинтересовалась Инна.

- Шокировали. Нет, я, конечно, понимаю: гласность, свободомыслие, полярные мнения в чести… Автор утверждает, что религия спасет Россию. Призывает к духовной революции, заигрывает с церковью. А по мне, так религия – это коллективное болото заблуждений. Нет, я, конечно, понимаю, что религия – великая сила, если она во имя добра, но… чем больше плохого я узнавала о священниках, тем меньше верила церкви. Мне не посчастливилось знаться с ее достойными представителями, многократно не везло.

- Легко тебе, Аня, живется, – кисло усмехнулась Жанна. – Все тебе ясно и понятно. Ты не задумываешься о том, что будет после кончины, потому что не предполагаешь жизни после смерти.

- Я считаю, что образование и патриотическое воспитание надо поднимать, хотя бы до послевоенного уровня дотянуть. А на церковь – на место организованного восприятия религиозных догм – люди полагаются и призывают ее в помощники, когда сами не справляются со своими проблемами, – сердито сказала Аня.

- Вот и пусть помогает. Ты же сама говорила, что на некоторых этапах развития общества она полезна, – осторожно заметила Жанна, боясь вызвать ураган упреков. – Или ты вовсе отрицаешь институт церкви? Может, народ возвращается к своим истокам? Достоевский говорил, что человек без Бога превращается в животное. Если нет Бога в душе, то все позволено.

- Без Бога, но не без церкви. Что-то я не вижу вокруг себя великих апологетов веры!

- А вот эта поэтесса Берию оправдывает! Сталина – «гения всех времен и народов» превозносит. Ее бы в ту мясорубку! Мне черный юмор тех лет припомнился. «Собиралась умереть, а вождь жить приказал, подсуетился, посадив на десять лет. Придется жить», – зло фыркнула Инна.

- Мне кажется, Берия был умным, – осторожно заметила Жанна.

- Конечно, умный! Ты о Гулаге? – пустила Инна в нее язвительную стрелу. – Ох и впаяла бы я этой поэтессе по полной, чтобы и тени сомнений не осталось у таких как ты защитничков!

- Может, многое ему приписывают, преувеличивают, оговаривают, выгораживая вождя?

- А теперь ты его? Откуда в тебе комплекс вины? Мне непонятна подоплека этого явления.

- А эта поэтесса ратует за монархию. Считает, что сильная монархическая власть – единственная скрепа нашего великого государства, и что без сталинской строгости коррупцию нам не победить, – сказала Аня.

- Имеет право на собственное мнение, – мгновенно отреагировала Инна.

- Ты умом повредилась или снова меня дразнишь? При царе не было воровства и коррупции? – разозлилась Аня.

– А вот этот писатель тянет нас обратно в социализм. Идеалист, – переключилась Инна на другую «солидную» книгу и тем ушла от Анниного вопроса.

- И что в том плохого? Была оттепель – время необыкновенных надежд, – сказала Аня.

- И как выяснилось, когда мы вступили в пору зрелости, время великих надежд и великих разочарований, – хмыкнула Инна.

- Мы верили в вечную дружбу. Нам казалось, что весь мир под нашими ногами! Мы жили на полную катушку, «яркими, крупными мазками». «Красивые и мудрые как Боги!» В нас была готовность во имя родины принять любые начинания. Я в сибирскую деревню поехала растить таланты. А сейчас невнятное время. Из людей выжимают аромат их душ, их ломают, корежат… – хмурым высказыванием закончила свою патетическую речь Жанна.

- И ты снова, не щадя себя, готова к новым идиотским свершениям? О, это таинственное русское чудо – надежда, вера и любовь! И кто из нас остался верен своим детским мечтам?

Жанна не отреагировала, прекрасно понимая, что эти слова – не оскорбление ей, а дань несносному противоречивому Инниному характеру. Хорошо, хоть без злого матерка.

- И при Брежневе нам достаточно уютно и спокойно жилось, если не считать последних лет его вынужденного правления, называемых эпохой разгильдяйства и застоя, и времени «гонки лафетов», когда один за другим умирали в правительстве генсеки и другие заслуженные старцы. Богатство нас не волновало. Ну не хватало чего-то. Не беда! Главное, что без войн на нашей территории. Один мой товарищ про наше время сказал: «Строили коммунизм, а построили бараки». А я заявляю: «И заводы строили, и квартиры давали». Нехватку в легкой и пищевой промышленности нам устраивали борющиеся за портфели чиновники Госплана. От них все наши беды, – сказала Жанна. – Вроде бы жизнь наладилась и вдруг… эти сумасшедшие девяностые.