Страница 7 из 154
Алиса как-то рассказывала мне: «В моих бедах просматриваются социальные мотивы. Загнали, буквально затолкали проблемы в нищету».
– А твой принцип жизни: не отодвигать их в сторону, а взваливать на себя», – заметила я.
– Для организации бизнеса потребовалась мне сумма, немыслимо большая по тем временам. Для получения ссуды пришлось прибегнуть к услугам чиновников. Я-то и раньше о них слышала нелестное: будто бы все беды идут от них и что львиная доля прибыли предпринимателей прилипает к их рукам. Их алчность, продажность, нежелание ничего менять, пассивность, поиск лёгких путей – вечные враги любой личной инициативы. Ещё будто бы они всегда дают понять, как сильны, что в сговоре с судами и милицией. Но при Советах они боялись воровать по-крупному и до нитки инициативных людей не обирали».
«С чиновниками заводиться – дохлый номер. Себе в убыток», – согласилась я.
«Едва-едва я наскребла кое-какие деньжата и загорелось мне поскорее фирму зарегистрировать. «ООО», сама понимаешь. Я не имела ни малейшего представления о том, как общаться с чиновниками. Чего только со мной не выделывали эти наши «пастухи» – гнилая лицемерная элита, думающая только о себе, – пока я обивала пороги их кабинетов! Какие только препятствия не ставила, какие препоны не чинила мне их орда! Обложили со всех сторон. Идёшь, бывало, трясёшься: а ну как опять откажут!»
«Я технарь, и для меня элита – не чиновники, не гламурные артисты, а наши великие ученые», – подчеркнула я свое согласие с подругой.
«Простой народ понимала, профессоров тоже, а вот чиновников – не получалось. Стоит им занять кресло, как они тут же забывают, что не мы для них, а они для нас существуют. Они считают не только возможным, но и необходимым душить всякого, кто просто выражается не так, как им хочется, и это даже при условии, что суть произносимого их вполне устраивает. А если не устраивает, они ищут в твоих словах такой подтекст, который ты и вообразить себе не можешь. Они мыслят другими, непонятными и неприемлемыми для нас категориями. И фразы говорят какие-то округлые, скользкие: есть мнение, есть видение, есть понимание…
У них там все вежливо, чинно, любезно. Прекрасно встречают, прекрасно провожают, но ничем не помогают. Обещания иного слушаешь – ну прямо пир души. Соловьём заливается. Отлично симулируют добродетель. И это данность. Поначалу безоговорочно веришь всему, что говорят. Но толку нет. Потом начинаешь приглядываться, соображать. У кого выражение святости в лице, у кого завышенное чувство собственного достоинства просматривается. Таким надо непременно окоротить посетителя надменным взглядом, продолжительным молчанием или мерным постукиванием карандаша по столу. Это тебя сразу настраивает по-иному: превращает в трусливого просителя.
«Изысканная», капризная публика. Помню одну особу. Раньше была директором школы, где училась моя дочь. Хотя она рядилась под порядочную, мы уже тогда понимали, что она блатная, из бывшей партийной элиты. Видно, потеснили её наверху и временно спустили в нашу школу, где она и пересиживала трудные времена, выжидая лучшего места. И дождалась. В своё время она горячо кляла коррумпированность, а сама стала самой жесткой из всех встреченных мной женщин-чиновниц. Сполна проявила свой непотребный характер. Максимально торговала возможностями, данными ей новой властью, давила поборами, требовала улещивать подарками, очевидно считая их неотъемлемой частью своих доходов. Понятное дело, не одну тысячу положила в свой карман. Настаивала на оскорбляющем просителей чинопочитании. Чувствовала себя на своём месте. Наконец-то нашла себя! Но с чего она такая борзая?
Выслушала меня с холодным любопытством, посмотрела долгим презрительным взглядом и надменно отфутболила, поняв, что я бедна как церковная мышь. Ты бы видела убогость её лица, говорящую об отсутствии интеллекта. Одна хищная наглость, высокомерие и превосходство, навеянное должностью. Тогда у меня ещё не было чувства страха перед начальниками, потому что не знала об их подлой мстительности. А подобострастием я и сейчас не отличаюсь. Может, поэтому достаточно спокойно, даже с долей юмора перенесла эту первую встречу.
Я всегда с некоторым подозрением относилась к людям, которые слишком уж точно совпадают с ориентирами своего времени. Я не имею в виду наш социализм, о переходном периоде говорю. Мне кажется, что они становятся такими, перечеркнув своё прошлое, отказавшись от всего, что с ним было связано и хорошего, и плохого. Внешне они полностью отмежевываются от него, что не делает им чести, а на самом деле просто перекрашиваются, оставив своё пакостное нутро прежним. А дальше дело техники: варьируют своими знаниями в угоду новому времени, новой ситуации в стране, суждения меняют как перчатки, льстят, это уж как водится, и нашим, и вашим. И, естественно, сходят за своих. На полную катушку используют старые связи, которые вдруг становятся новыми. У них это как «умение внашиваться в любую обувь». Хаос в стране, мутная водичка – это и есть их родная среда. Не чиновники, крепкие профессиональные эксперты должны нами командовать».
«Поставила клеймо на всей чиновничьей братии и яркий ярлык повесила, мол, будьте бдительны: эти люди – совершенно особая статья. И никаких на этот счёт иллюзий? – фыркнула я неодобрительно. – И всё же ты связывала с ними определённые надежды. Думала: а вдруг помогут?»
«Коммунисты – молодцы, даже перекрасившись, своих верноподданных холуев, «делающих под козырёк», не бросают. Хорошо отлаженная десятилетиями система. Неустрашимы, потому что неуловимы, или крепки круговой порукой? Есть ли у них совесть? Смешно поднимать этот вопрос. Обмелевшие, остывшие души, усохшие от постоянной коварной подковёрной борьбы за портфели и кресла, не могут понять страждущих, им подавай «заслуженное»… С гнильцой народец».
«Подпорченные, с душком, – поддакнула я. – Но не сломать им хребет. Живучи, как вирусы. Жестоко борются за своё место под солнцем. Амбициозны, деспотичны. Постоянно мутируют».
«А у некоторых чиновников слышится этакая стервозная ласковость в густом вальяжном баритоне. Мол, тут такое дело… надо бы… а как же без этого… при этом, заметьте, я вам советую… предупреждаю… Их не мучают размышления на предмет удобно-неудобно, страшно-нестрашно, ни на мгновение не омрачит их ум совестливость. Тот, кто начинает ласковостью, заканчивает властью над тобой. Мнимой заботой будто бы оказывает тебе услугу и тут же командовать начинает. Знавала я таких умников. Деньгами их оскорбить невозможно. Помню, стою перед одним, ног под собой не чувствую, ватными стали. И чего тряслась? Пытаюсь честно следовать голосу совести, но хитрые переплетения его слов заставляют пугаться, трепетать. Меня заклинивает, и я отвечаю зомбированно и коленопреклоненно, украдкой поглядывая из-под полуприкрытых ресниц: «О чём речь, конечно, пожалуйста». Он бесстрастно выслушивает и кивает, мол, идите с миром. А сам искоса остро всматривается в моё лицо и оставляет в «счастливом неведении».
Тем не менее я почему-то ухожу от него полная надежд, хотя и «поджав от волнения хвост». А ведь если рассудить, что моя зарплата по сравнению с его запросами? Слёзы, а не деньги. Иду и думаю: «Должен же замолвить словечко перед тем, кто выше стоит, к кому мне, бедолаге, как до Луны самой не добраться. Мы – старшее поколение – привыкли верить на слово. Нас учили профессора советской выделки.
Но что удивительно: время шло, а дело с места не сдвигалось – хоть расшибись об эту стену. Одна говорильня и пустая чиновничья круговерть. Зачем тогда было мурыжить понапрасну? Конечно, и там, наверху, человек человеку – рознь. Всякие встречались, особенно среди женщин, с их накрашенными губами, искривленными презрительными улыбочками: и гниды, и такие, что ничего ещё, просто прибеднялись, хитрили, хотя всё ясно было – белыми нитками шито. И вспомнилось мне тогда смешное замечание моего друга о чиновниках – ему довелось попасть на завод, где управленцев было больше, чем рабочих, – о том, что они – «чудесный пример размножения людей неполовым путём». Они там все перегрызлись, подглядывая друг за другом и стремясь доказать свою значимость в работе, используя основной лозунг: «Знание – сила, особенно если знать кое-что плохое о ком нужно».