Тина

– Жанна, не бери в голову, – успокоила подругу Аня.

– А мне НИИ вспомнился, тот, в котором я студенткой в шестидесятые подрабатывала. Там никакой техники безопасности не было. Образцы травили в царской водке без вытяжки, по локти в дихлорэтане купались, когда мыли детали вакуумных установок. А потом узнали, что это яд. СВЧ-излучение свободно «гуляло» по лаборатории, где мы исследовали датчики. Мою руководительницу выживали за то, что она добилась шестичасового рабочего дня и молока для сотрудников. И чего руководство бесилось? Ведь не из своего кармана.

– Но ведь хоздоговора… – напомнила Жанне Аня.

– Работая, я понятия не имела о вредности. Вокруг тишь и гладь – божья благодать. А когда уезжала, женщины-инженеры предупредили, чтобы я хотя бы год не беременела, пока кровь в организме не сменится. Говорили, что я вовремя «соскочила» и мои зубы не успели рассыпаться. И я с трудом удержалась от того, чтобы напоследок не устроить погром. Женщины запретили. Мол, отступись, ты уйдешь, а нам здесь еще работать, диссертации делать.

– На хоздоговорной работе бесправие было такое же, как теперь, при капитализме, – подтвердила Аня. – Но люди все равно были дружнее и добрее.

– Это трудности роста любой страны. Недостатков, недочетов и обидных случаев при желании везде и во всем можно накопать. Я тридцать лет на своем факультете в комиссии по охране труда и ТБ состояла, к каждой мелочи придиралась. У нас до перестройки идеальный порядок в лабораториях был. Любо-дорого посмотреть. И за вредность прилично приплачивали, – строго сказала Лена.

– А я, читая классику, пришла к выводу, что в Америке, Германии и других вроде бы благополучных странах, перечисленные Инной «мелочи» принимали и принимают более дикие формы. И они считают это нормой. Только в кинофильмах у них все благополучно и пристойно. И то нет-нет, да и промелькнет для внимательного зрителя то фраза, то сюжетик, раскрывающий их грязные реалии. Правда и ложь у них часто переплетается с такой поразительно виртуозной достоверностью! А на самом деле многое до ужаса переврано и сильно приукрашено. И полицейские у них обирают простых граждан… – сказала Инна.

– За этим и у нас дело не станет, – усмехнулась Жанна.

– Да уж точно, – поддакнула ей Аня.

– Там наказывают за то, что не шпионишь и не докладываешь на соседа! – ужаснулась Жанна.

– Менталитет у нас разный.

– То приступ гордости за свою страну нас одолевает, то в дерьмо ее окунаем, – заметила Аня.

– Твой грозный ум «изрек жестокой правды стих», – насмешливо отреагировала Инна.

– Я живу с ощущением, что все у нас постепенно наладится. Доживем до светлой полосы. Вон уже автомобильные заводы выпускают новую современную продукцию.

– Лукавством было бы утверждать, что это российские автомобили. Они собираются из деталей, купленных за границей. За доллары, между прочим, – возразила Ане Инна.

– Но это только первые шаги привлечения чужих инвестиций. Китай на них поднялся.

– …Стабильности уже не будет никогда. При капитализме это в принципе невозможно. Диалектика – закон развития любого общества.

– Вот ты Инна все СССР ругаешь, а он ведь в разные периоды был разный. Мы жили в прекрасное высоко гуманистическое время и чувствовали себя наследниками ренессанса. Когда полетел в космос Гагарин, американский президент сказал, что русские нас победили не в лабораториях, а за школьными партами. Мы гордились страной!

– Это немцы в сорок пятом сказали, – заметила Жанна. – А мы теперь закрываем глаза на все положительное, что было у нас, и видим только недостатки. Особенно ты, Инна, склонна к драматизму. Только болевые точки в жизни нашего поколения помнишь.

– Так уж устроены у меня ум и глаза, что в первую очередь я вижу плохое.

– А у меня потеря родителей в страшные сталинские годы, детдомовские детство, юность и тревожный отсвет войны определили всю мою дальнейшую жизнь. Они до сих пор меня беспокоят, не позволяют замечать и сохранять в памяти более отрадные моменты, властно напоминают о себе и держат в постоянном, глубокомысленном унынии. Эти болезненные люминесцентные вспышки-воспоминания… Иной раз беру в руки свежий белый хлеб, а перед глазами тот, черный черствый… и свора собак… Мелькает мысль: «Вот и конец… разорвут…» И так реально вижу, что вздрагиваю, все внутри сжимается в холодный комок… Детские травмы догоняют, накрывают и я понимаю, что те раны до сих пор не зажили… Говорят, если понимаешь и принимаешь мир вокруг себя, значит, стал взрослым. Но я в душе все та же испуганная девочка. А кто-то рано повзрослел.

Знаешь, Инна, многие Ленинградцы, пережившие блокаду, так за всю жизнь и не смогли поправить свою худобу. А у меня душа не расправилась. Ощущение великого народного горя осталось в ней навсегда. Я никогда не качала права, но пыталась сохранить свою индивидуальность и достойно держать удар. Не всегда получалось… А может, виной тому еще и моя нескладная неустроенная личная жизнь.

Аня смущенно улыбнулась.

А Кира, слыша через дверь отрывки из разговоров подруг, подумала: «Что-то в нашей жизни предопределено судьбой, что-то зависит от собственных желаний, а есть то, что происходит по воле случая. К какой категории отнести явление Сталина в судьбе моих и Аниных родителей? Неразрешимая проблема».

– Березовский хвалился тем, что мы в девяностые создали законы, по которым можно безнаказанно грабить свою страну, – донесся до Киры высокий голос Ани.

– Свалить бы ему, чтобы и духу его у нас не было.

– Один свалит, другие как грибы из-под земли явятся.

«Аня с Жанной заспорили? Тогда это надолго», – подумала Кира.

– Все наши проблемы от того, что мы не признаем наши собственные недоработки, замалчиваем ошибки. Проще все беды свалить на предшественников и забыть о них. Еще в пятидесятых нам надо было покаяться в чудовищных жертвах сталинского режима, в разного рода перегибах, а мы все крайних ищем. Вот потому-то социализм у некоторых ассоциируется с Гулагом, а демократия с развалом СССР, – вздохнула Аня.

– А Хрущев?

– На счет Сталина он прав. Но у нас обычное дело, когда новый руководитель не только полностью отрицает заслуги предыдущего начальника, но еще и охаивает его, чтобы свои деяния возвысить, чтобы его было за что хвалить, – Ответила Аня Жанне.

– Хрущев много хорошего сделал для страны и для народа. Но и дури в нем хватало… Ты предлагаешь коммунистам покаяться? Ха!

– Верхи виноваты – им и каяться.

– А ведь по сути дела социализм был гениальным проектом. Мы ощущали себя великой семьей!

– А путь к нему?

– Путь никогда не бывает гладким.

– Жили не задумываясь. Нас приучали верить партии, а не себе. Как в Бога. Сердцем жили, а не рассудком.

– Веру в Бога заменили на веру в партию, – хмыкнула Инна. Но умные не верили. Не любила я партию с детства. Она – зло. Она – орден меченосцев. Вокруг враждебная среда, а они за стенами. Я не о рядовых членах, о верхушке.

– Ты не права. Сильная власть в государстве необходима для обеспечения достойной жизни своих граждан, – заявила Аня.

– ???

– Любая власть хорошо начинает, но со временем портится, – усмехнулась Инна.

– Не любая, – заупрямилась Аня.

– А закон развития… Я была за Советы без коммунистов. Я сознаю и признаю, что советская сталинская власть нанесла страшный урон генофонду нации. Надо было обеспечивать равенство возможностей, а не равенство между отдельными людьми.

– С нашими коррупцией и блатом ни то, ни другое невозможно. Лучше стало при капитализме? Наелись колбасы, напробовались? Побаловали себя? В промтоварных магазинах покупателей по пальцам можно пересчитать. Цены запредельные, – возразила Инне Аня.