Свет Черной Звезды

Нежное прикосновение к моим губам и сказанное почти беззвучно:

— В отличие от тебя, я умею лгать, Кари. Рожденный и выросший в Эрадарасе, я более чем великолепно овладел этим искусством, в ином случае, Джашг никогда не отпустил свою едва обретенную дочь с Аршханом, потому что за тебя, твой отец… не родной, а тот, кто стал настоящим, сражался бы до конца.

И подхватив меня на руки снова, кесарь отнес к ванной, опустил в теплую воду и сел на бортик, с улыбкой глядя в мои потрясенно распахнутые глаза.

— Когда все вот это закончится, я хочу узнать о тех событиях подробнее, — наконец справившись со смятением, решительно заявила.

— Ты всегда сможешь спросить у шенге.

— А он расскажет? — с сомнением уточнила я.

— Не уверен, — откровенно признал кесарь.

Я тоже не была уверена, но одно знала точно – иногда, те кто очень страшен снаружи, бывают удивительно добрыми внутри. По –своему добрыми, конечно, у обоих доброта была своеобразная, но была… И как-то невольно при мыслях о доброте, я вспомнил того, кто в далеком детстве был добрее всех — моего дедушку. Дедушку, которого кесарь просто убил.

И я посмотрела в глаза, ледяные глаза кесаря, в которых… в которых не сумела прочесть ничего.

И вот вопрос, Кат, не сумела, или не захотела?

— И первое, и второе.

Араэден нервным движением руки отбросил прядь платиновых волос назад, посмотрел почти с ненавистью куда-то в никуда и резко, даже как-то зло заговорил:

— Мне не было нужды убивать Уитримана, нежная моя, и тебе как никому известно об этом. Зачем убивать, если я мог просто выпить его силу?

— Эммм… — почему-то об этом я как-то ранее не подумала.

И тут кесарь хрипло добавил:

— Но вина за его смерть лежит на мне.

Его рука сжалась в кулак, несколько секунд молчания, и едва слышное:

— Триста лет, нежная моя, триста лет… В какой-то момент я практически сдался. Яд я изготовил для себя.

Одна из великих мудростей, поведанных мне когда-то давно министром Авером: «Людям нравится иметь причины для того, что они делают». Но я смотрела на своего супруга, заклятого, ненавидимого, вызывающего ужас, и отказывалась вообще думать о причинах, по которым, протянув руку, прикоснулась к его лицу. Прижала ладонь к его щеке и, ощутила, как дернулись мышцы от моего прикосновения… Он удивительно остро, реагировал на мои прикосновения, и в то же время не отстранялся, даже рефлекторно, словно мои прикосновения, были для него значимее всего на свете, важнее жизни, значительнее всей той прорвы магии, которой он теперь обладал…

Улыбка, невольно скользнувшая по моим губам, и ощущение своей власти над тем, кто всю мою жизнь был чудовищным, непобедимым и жутким Злом Рассветного мира.

— И кто здесь чудовище? — прошипел естественно прочитавший все мои мысли кесарь.

— Я! — гордо ответила супругу. — Даже скрывать не буду — я! Нравлюсь?

— Ты знаешь ответ, нежная моя, — тихо ответил Араэден.

Знала. Видела. Читала в его взгляде, и в его желании, и в той нежности, которую ощущала почти физически рядом с ним. Но, я, конечно знаю, уже практически уверена в том, что меня любят, но… верилось во все это с трудом. С основательным гоблинским трудом. С… ощущением фантастичности происходящего, нереальности…

— Почему «нереальности»? — осведомился кесарь.

— Нет, ну знаешь, достаточно странно поверить в то, что ты в принципе способен любить, — честно призналась супругу.

Подумала, и, вспомнив события в башне, добавила:

— Впрочем на практике все конечно уже несколько… ммм… неоспоримо, — я едва ли могла подобрать словесное описание самого акта исполнения супружеского долга, — но в теории… О теории я подумаю завтра.

И устроившись удобнее на постели, подумала и о том, что нужно все же поспать. Грядущий день обещал быть сложным. Не таким сложным, как тот, в который мы перенеслись в Эрадарас впервые, но все же сложным. Впрочем, пугает лишь неизвестность, а неизвестности больше не было.

— Удивительное ощущение, — прошептала я, обнимая подушку и позволяя кесарю обнять меня. — Меня всегда учили, что для истории нет сослагательного наклонения, в ней неуместно «а если бы», неимоверное удовольствие осознавать, что теперь я могу исправить все ошибки прошлого, — и я закрыла глаза, проваливаясь в сновидение и чувствуя, что все будет хорошо.

И даже больше чем хорошо — все будет, по-моему.

— Арахандара в расход,- уже совсем сонно, прошептала или подумала я.

***

Он услышал легкие шаги, укрыл любимую и поднялся прежде, чем Элиситорес вошла в спальню.

Его мать была прекрасна. Так же прекрасна, как в тот день, когда его практически убили, вышвырнув из Нижнего мира на более чем триста лет. Его мать… Араэден шагнул к остановившейся пресветлой и улыбнулся той единственной, кто до рождения его Черной Звезды был достоин его любви и уважения. Той, кто была слишком умна, чтобы не заметить, произошедших в нем изменений.

— Сын… — голос пресветлой сорвался.

Сама она остановилась, вглядываясь в ребенка, ради которого отказалась от магии, и находя в нем новое… так много нового. Элиситорес чувствовала силу, она ощущалась и ранее, заставляя тех, кто называл его грязной кровью за спиной, все же склоняться перед императором Эрадараса, но сейчас… Сейчас она смотрела на сына, и ощущала магию, равной которой не чувствовала никогда. Он словно светился силой. Он словно стал центром мира. И он улыбался, ничего не спрашивая, не задавая вопросов, не спрашивая о ней… словно знал.

— Сын, — она подошла ближе, с замиранием сердца вглядываясь в императора, и в то же время понимая — что-то не так. Что-то не то… что-то…

— Этот разговор, — она приблизилась к нему, вскинув ладони, обняла его лицо, — он происходит впервые?

— Нет, мама, — на тонких хищных губах появилась полная нежности улыбка, — не впервые.

Элиситорес приняла ответ с достоинством дочери Света, ее руки соскользнули на грудь сына, ладони замерли, улавливая размеренное биение его сердца. Спокойное, и размеренное. Так много вопросов… они роились в голове безжалостными заррами, смертоносной магией, подвластной только ее сыну, ее гордости, ее силе, ее надежде, ее дыхании. Она сдержала порыв обнять его, и так позволив себе больше, чем полагалось элларе, и лишь спросила:

— Ты позволишь мне узнать истину, сын?

Араэден сделал шаг, и обнял ее сам, впервые позволив себе, императору Пресветлых, проявить чувства. И Элиситорес растерялась, не зная как принять, как поступить, как повести себя в данной ситуации, великая книга «Шепот шагов дочерей света» запрещала проявление любви и заботы по отношению к выросшему сыну, но… Но что-то в его движениях, что-то в нем, заставило ощутить, что его не было долго. Безумно долго, а не те двое суток, что она сходила с ума от тревоги.

— Сколько тебя не было? — обнимая сына, тихо спросила Элиситорес.

— Больше трехсот лет, — тихо ответил он.

И пресветлая задохнулась на миг, перестав дышать от ужаса.

— Триста лет… — эхом повторила она. — Но… но как?

Он не ответил, взяв за руку, подвел к окну, создал два кресла и, опустившись в свое, указал матери на соседнее. Его прекрасная мать… Великий император Эрадараса смотрел на элару, грациозно опустившуюся в кресло, и думал о том, что никогда не расскажет ей, и так много вынесшей в этой жизни, что его не было в Нижнем мире более года. Что, Элионей, ее младший сын, окажется слабохарактерной мразью, позволившей своему «двору» публично предать его мать остракизму и заточить в темницу, оставляя практически без еды и воды, в условиях, в которых едва ли была способна выжить человеческая женщина, но смогла существовать пресветлая. Он знал, что не расскажет, но… Как сказала его любимая: «Меня всегда учили, что для истории нет сослагательного наклонения, в ней неуместно «а если бы», неимоверное удовольствие осознавать, что теперь я могу исправить все ошибки прошлого», и Араэден в полной мере разделял ее мнение. И мнение, и неимоверное удовольствие, и осознание того, что сегодня никто не погиб. Ни Великие орлы, ни драконы, ни дриады, ни песчаные демоны. Никто.