Страница 65 из 79
И я, на какой-то миг, оцепенев от ужаса, что не смогу произнести ни одного слова, едва слышно, но все же выговорила:
— Мама…
И все изменилось мгновенно.
Резко повернулась ко мне прекрасная Ринавиэль Уитримана королева Оитлона, в чьих глазах едва ли промелькнуло узнавание. Она узнала кесаря. Все узнали кесаря. Его в принципе сложно было не узнать, но меня… Я видела непонимание в глазах мамы, во взгляде казалось сломленного отца, меня не узнали Мейлина, Аршхан и даже Рхарге, но не Динар и папа. В огромных карих полных доброты глазах орка появились слезы, и он прорычал тихое:
— Утыррка.
И отпустив ладонь кесаря, я подбежала к папе и мгновенно была сжата в самых крепких, самых бережных, самых осторожных объятиях. И прижавшись лицом к такой знакомой шкуре, скорее на ощупь узнала безрукавку, которую вышила для папы, и запоздало поняла, что она сейчас вся будет мокрая от моих слез.
— Утыррка, — с нежностью и болью произнес папа, успокаивающе гладя огромной лапой по голове.
Я внезапно осознала, что чувствовал кесарь, когда обнял свою мать… Потому что это он прожил триста лет с пониманием что все кончено и осознанием, что больше никогда не увидит Элисситорес, а она этого не знала. Я вспомнила их встречу, и его сдержанность – сдержанность, имевшую целью сберечь ее чувства, не дать осознать, как тяжело пришлось ему, потому что… мы всегда бережем чувства тех, кто нам дорог, потому что их боль, давно стала нашей болью.
И потому я солгала с чистой совестью:
— Все хорошо, папа.
Я сказала это на оитлонском, запоздало осознав, и торопливо добавила на оркском: — Утыррка скучать. Утыррка не знать, что шенге узнать Утыррку.
— Разве можно не узнать Утыррку? — папа отстранил от себя, вытер мои непрекращающиеся слезы и произнес: — Душа Утыррки светится, всегда светится, как бы сильно не изменилось лицо.
Я невольно улыбнулась, но слезы… они словно жили своей отдельной жизнью и все текли и текли по моему лицу, а шенге… он всегда был самым умным папочкой на свете и он догадался почти сразу:
— Сколько лет Утыррки не было в Рассветном мире?
— Оу, — я призадумалась, начала считать и не слишком уверенно ответила, — чуть больше пятидесяти.
Шенге прищурил глаза и прорычал:
— Утыррка думает сердцем. Сердце не хочет боли тех, кто дорог. Утыррка вернулась в момент своей смерти.
И почти сразу, шенге, перевел взгляд на кесаря, и произнес:
— Ледяной Свет дал слово. Связывая свою жизнь с дочерью Лесного племени, ты дал слово! Мне!
И указав на кровавое пятно, практически прорычал:
— Это твое слово, Ледяной Свет?!
В ответ на вопрос, кесарь молча сложил руки на груди и посмотрел на меня.
— А вот это уже подло, — не выдержала я.
— Мне озвучить мою версию событий? — саркастично поинтересовался кесарь.
О нет, в его версии все будет явно не столь приглядно, как может быть в моей и в общем:
— Это я порезалась, — нагло солгала папе. — Случайно.
Шенге неодобрительно покачал головой, и выдал очередную оркскую истину:
— Путь лжи широк и удобен, но ведет к пропасти. Путь правды тернист и суров, но ведет к вершине горы. Какой путь выберет Утыррка?!
Дохлый гоблин, стоило только вернуться домой, как получите и распишитесь — вот вам порция очередных нотаций. Но правду сказать пришлось:
— Шенге, этот, — я указала на мужа, — коварно промолчал, не сообщив, что потом оживит Динара. А этот, — я указала уже на Динара, — коварно почти сдох. В общем, это все они виноваты. Правда. Утыррка вообще вела себя очень хорошо и даже дошла до того, чтобы слушать свое сердце.
На это кесарь произнес на элларийском:
— Интересный способ прослушивания своего сердца.
— Сказал любитель таскать ржавые кинжалы в спине, — не осталась в долгу я.
И посмотрела на папу. Большими честными глазами.
Шенге мой взгляд не обманул ни на миг, и он спросил прямо:
— Утыррка убивать себя?!
Так, что-то мне уже не очень хочется оставаться в этом мире, и вообще там на Сатарэне еще дел полно, и…
— Немножко да, — тяжело вздохнув, сообщила я.
— Немножко?! — прорычал шенге.
И вот я не поняла, с каких пор самоубийство это вообще что-то осуждаемое у орков? Нет, ну я понимаю там девичья честь и все такое, связанное с тем, что если назвался груздем, не вопи, что ты подберезовик, но это про честь, об убийствах меня любимой речи вообще не шло.
— Утыррка спасать Динара, — сдалась я.
И тут Мейлина не выдержав, закричала:
— Динару не грозила смерть!
И тут уже я не выдержала, и рявкнула ведьме Вишневого острова:
— Надо было как-то раньше об этом сказать, вы не находите?!
Мейлина вытерла уже злые слезы, и прошипела:
— О чем с тобой вообще можно разговаривать, если единственная мысль, которую ты вынесла из нашего последнего разговора, была — «кесарю следует отрубить голову, потому что с отрубленной головой еще никто не выжил»?!
Невозмутимо пожала плечами — все таки здравая, между прочим мысль была, но… едва ли я теперь хоть кому-то позволю ее привести в исполнение.
— Могла бы хотя бы Динару сказать, — вполне резонно заметила я.
— Я НЕ МОГЛА! – Мейлина пошатнулась, отошла к алтарю и оперлась о него. – Араэдену требовалось сильное, безумно сильное желание жить, для того, чтобы открыть портал. Я не могла сказать. Все что мне осталось – объяснить Динару случившееся после того, как вы покинете этот мир. А ты, — ведьма стремительно возвращала себе молодость и черный цвет волос, — ты взяла, и вогнала в себя эту ржавую железяку!
— А вот давайте без оскорблений реликвий рода Мрано! — возмутилась я.
И поняла, что не могу смотреть на папу. Не могу. Просто вот не могу. Не могу и не буду. Не…
— У Утыррки не было выбора, — наконец выговорила я, ощущая на себе злой папин взгляд. Подумала и добавила: — Утыррка больше так не будет. Честно. Наверное…
«Мне конец», — промелькнула отчетливая мысль.
Но… как оказалось иметь мужа, это так же здорово, как и настоящего папу – кесарь подошел, взял меня за руку, привлек к себе, и произнес на оркском, глядя на шенге:
— Утыррка иметь большое сердце. Я недооценил ее силу и отвагу. Моя вина.
И тут шенге прорычал:
— Ледяной Свет давать клятву. Обещать ценить жизнь Утыррки больше собственной!
— Я сдержал клятву, Великий Джашг. Моя Черная Звезда жива, и живет. Но у Кари большое сердце, и она рискнет своей жизнью снова… ради вас. Не допустите этого.
При этих словах, я даже как-то напряглась. Запрокинув голову, посмотрела на кесаря и сообщила:
— Не поняла.
Кесарь улыбнулся мне, очень нежно, с легким оттенком снисходительности, но так, как улыбаются, глядя только на очень любимого… ребенка, и пояснил:
— Мы вернулись в прошлое, нежная моя.
— В смысле в прошлое Рассветного мира? – не поняла я.
— В прошлое, — многозначительно произнес Араэден.
Нервно сглотнув, прошептала:
— Я вот сейчас не поняла, у нас что, на Сатарэне все осталось по-прежнему? То есть как до моего появления?
Император Эррадараса величественно кивнул.
— Ты издеваешься?! — не сдержалась я.
Судя по взгляду Араэдена – он не издевался. Он поставил меня перед фактом.
— Тысяча дохлых гоблинов! — выругалась я.
— Катриона, что ты себе позволяешь?! — возмутилась мама.- Где твое воспитание?
Не знаю где сейчас мое воспитание, но с удовольствием бы узнала где заныкалось душевное равновесие.
— Это мне что, всех оживлять по новой? — я возмущенно смотрела на кесаря. — А Адрасик? Ты обещал сделать меня матерью! Где мое непорочное зачатие? Где мой ребенок? Где?!.. Это в смысле мы сейчас вернемся и начнем все заново?!
У меня слов не было.
Но кесарь, улыбнулся, с легкой укоризной глянув на меня за то, что все вышеуказанное я произнесла на оитлонском, и уверенно произнес:
— Мы справимся.
Затем оглядел присутствующих и добавил:
— И здесь, и там.