Страница 7 из 13
Отец учился в Далматовском духовном училище, но он никогда не вспоминал об этом периоде своей жизни. Единственным напоминанием об его учёбе в духовном училище было то, что когда я учился в старших классах духовного училища, он мне иногда писал по-латински: «Ora et labora» (молись и работай), причем при устном произношении он делал ударение lábora, а не labóra, как правильно нужно было бы сказать. Это было, очевидно, то немногое, что осталось у него в памяти от изучения латыни.
Учился ли отец в Пермской духовной семинарии или нет; если учился, то сколько времени и почему выбыл из семинарии – осталось не известным, потому что он никогда не вспоминал об этом. Что он какое-то время учился в семинарии, об этом мне рассказывал хозяин квартиры, на которой я жил в 1908 г., бывший семинарист примерно одного возраста с отцом – Удинцев Константин Антонович, но он утверждал это не категорически, очевидно, не надеясь вполне на свою память.[84] От этого времени, т. е. от того, которое следовало бы отнести на учение в семинарии, у отца сохранились другие яркие воспоминания о том, как он был келейником у пермского епископа Нафанаила.[85] Келейник – это слово лучше бы было переименовать в слово лакейник, мальчик-служка. Из рассказов отца было видно, что келейников у архиерея было двое.[86] Как какой-то анекдот отец рассказывал о мелочах своей жизни в роли келейника. Архиерей, по его рассказам, был вспыльчивый, что, очевидно, не раз испытывали на себе его келейники. В числе странностей, которые у него были, была одна чисто детская: он любил котят, этим и пользовались келейники как противоядием от его гнева, а именно: всякий раз, как гнев архиерея дойдёт до точки кипения, они подсовывали в его опочивальню котёнка, и «громовержец» превращался в мягкий воск. Фантастика, анекдот, но чего только в жизни не бывает у людей с неограниченной властью да ещё по существу оторванных от жизни в нормальных условиях. Рассказывал ещё отец о том, как он в качестве келейника участвовал в поездке архиерея Нафанаила в Верхотурье, как архиерей в дороге умер, и какой от этого получился в «поезде» переполох. На этом рассказы отца о периоде его жизни холостяком оканчиваются, и дальше уже относятся к периоду семейной жизни.
Мать, её родословная
Наша мать – Александра Ивановна Игнатьева, урожденная Тетюева, была моложе отца на год или два и родилась в селе Покча Чердынского уезда, Пермской губернии (по современному административному делению – Пермской области) и происходила, вероятно, из духовного сословия. Приходится сказать об этом предположительно, потому что о родителях её мы абсолютно ничего не знали.
В семейном альбоме у нас сохранилась карточка, на которой сняты братья её, впоследствии ставшими священниками.[87] Такая направленность судьбы материных братьев даёт основание думать, что родители её были духовного сословия. Можно предполагать, что родители матери по национальности были обруселые пермяки, на что указывает и фамилия – Тетюева. Оба брата матери в своё время окончили Пермскую духовную семинарию.
Старший Иван был священником и законоучителем в Екатеринбургском горном училище, а затем в соборе у Верх-Исетского завода. Наша старшая сестра – Александра Алексеевна, учась в епархиальном училище, одно время жила у него и, приезжая в Свердловск в [19]40-ые годы, показывала дом, в котором жил этот дядя. Он был бездетный, и они воспитывали приёмного мальчика – Бориса, который, оставшись сиротой, без надлежащего присмотра, пошёл по грязной дороге пьянства, распутства и затем совсем исчез из поля зрения родственников. Последней с ним иметь дело пришлось сестре матери – Антонине Ивановне, к которой он приходил вымогать якобы оставленное ему наследство. Навещал он и наших родителей в селе Теченском, что не составляло особенного для них удовольствия.
Младший брат матери – Василий Иванович – был человеком высокой музыкальной культуры и в своё время прославился как регент и даже как композитор.[88] Его «в непогоду ветер воет» было популярным среди певцов-семинаристов. Он же оказал значительное влияние на музыкальное развитие нашего брата Алексея, который в свои семинарские годы навещал дядю в разных местах его службы. Семейная жизнь этого дяди сложилась не совсем удачно, он стал злоупотреблять выпивкой, схватил туберкулёз и преждевременно умер. Дочь дяди – сирота Милица – училась в Пермском епархиальном училище, на каникулы приезжала к нашим родителям в село Теченское, но после окончания епархиального училища, оторвалась от нашей семьи и потеряла всякую связь с нами.
Сестра матери – Антонина Ивановна Тетюева – была крестницей матери и больше всех поддерживала связь с нашей семьёй, очевидно, потому, что осталась одинокой на всю жизнь. Никто из нас не знал, как и когда она обучилась работе медицинской сестрой, но сколько мы её помним она, будучи на пенсии, время от времени приватно, по случайным предположениям работала сестрой милосердия, как тогда называлась её специальность. В качестве такой сестры она была участницей несчастной японской войны. Тётушка Антонина Ивановна страдала туберкулёзом лёгких и летом иногда ездила на курорт в Усть-Караболку, с которого на обратном пути заезжала к нам, в Течу. Во время учения в семинарии все мы, братья, навещали в Перми Антонину Ивановну. Умерла она преждевременно, не справившись с туберкулёзом.
Как выше было указано, родиной матери было село Покча, в шести верстах от Чердыни. Там же, очевидно, проходили и её юные годы.[89] Мать наша не имела образования: она умела читать, но никогда не писала. Как и почему это так получилось, нам было неизвестно. Всю письменную переписку вёл отец, но со стороны родных матери переписку поддерживала только тётушка Антонина Ивановна, а братья никогда не писали.
Брак родителей и первые годы семейной жизни
Отец как-то вспоминал, что он, как претендент на руку матери, проходил некий искус: нужно было вдёрнуть крючок в какую-то петлю на потолке, и он это выполнил удачно. Было ли это сказано в шутку или всерьёз – так и осталось у нас не решённым. С другой стороны, мать как-то обмолвилась о том, что один из знакомых нам людей по селу тоже претендовал на её руку, но она остановила своё внимание на отце.[90] Делались и отцом, и матерью намёки на то, что в сватовстве какую-то роль сыграл наш дедушка со стороны матери, впоследствии протоиерей Пермского кафедрального собора – Иван Алексеевич Никитин, и он же содействовал дальнейшему жизненному устройству наших родителей. Нам было ясно одно, что у родителей наших было особо близкое чувство и отношение к деду нашему И. А. Никитину: о нём они чаще вспоминали, чем о ком-либо другом из наших родственников.
В нашем фотоальбоме сохранились карточки с родителей в период начала семейной жизни. Как видно из снимка, и мать, и отец в молодые годы не были обижены внешностью.[91] Мы иногда уже в пожилые годы видели отца с гитарой в руках играющим и поющим его любимую песню «Ивушка», причём, он особенно выразительно пел. «Тятенька с мамонькёй неправдами живут»; или когда он играл какую-либо залихватскую песню и дробью подыгрывал пальцами по верхней доске гитары; переносясь мысленно от этого наблюдения к виду на фотокарточке, можно было понять, чем была обеспечена его победа над сердцем матушки. От этих времён на дне сундука сохранялись ещё наряды матери: платья с кринолинами, ботинки на высоком каблуке с тупым носком, шарфик и др., на основании чего можно думать, что и наша матушка в девушках имела привлекательный вид, чем и покорила сердце батюшки.[92]
84
Там же: «[Он] знал нашего батюшку по Далматовскому дух[овному] училищу, но встречался ли он в семинарии, которую он окончил, этого я так и не выяснил» // Там же. Л. 12.
85
Здесь автор перепутал имена епископов Екатеринбургского Нафанаила (Леандрова) и Пермского Неофита (Соснина). Имеется в виду Неофит (Соснин) (1794–1868) – архиепископ Пермский и Верхотурский в 1851–1868 гг.
86
Из очерка «Parentes nostri (из семейной хроники Игнатьевых)» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автора: «(Я подозреваю, что это [второй келейник – ред. ] был Кокосов, впоследствии известный медик и писатель)» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 386. Л. 13.
Кокосов Владимир Яковлевич (1845–1911) – русский писатель и врач. Исключён из Пермской духовной семинарии в 1861 г. Окончил С.-Петербургскую медико-хирургическую академию в 1870 г.
87
Из очерка «Parentes nostri (из семейной хроники Игнатьевых)» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автора: «Были карточки с матушкиных братьев – Ивана Ивановича и Василия Ивановича Тетюевых, очевидно, с первого во время его свадьбы, потому что он снят со своей молодой женой ещё до принятия священного сана, а со второго – в его семинарские годы» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 386. Л. 4.
88
Тетюев Василий Иванович (1869–1904) – окончил Пермскую духовную семинарию в 1889 г. Надзиратель и регент хора Пермского духовного училища. Священник Васильевской церкви села Нердвенского Соликамского уезда в 1898–1904 гг. См. «Памяти священника Василия Ивановича Тетюева». // «Пермские епархиальные ведомости». 1904. № 35 (28 августа) (отдел неофициальный.). С. 426–427.
89
Из очерка «Parentes nostri (из семейной хроники Игнатьевых)» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автора: «Матушка иногда вспоминала о своей северной родине и рассказывала нам о Прикамье, близком к Чердыни. Рассказывала она кое-что и о своих бытовых условиях жизни в детстве и девичестве, например, о том, как семья её ездила за Каму на сенокос. Она хорошо знала Прикамье до Перми и с любовью рассказывала о своём родном крае. И опять никогда не было речи об её родителях» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 386. Л. 14.
90
Там же: «Матушка же наша уже в старости, юудучи вдовой, однажды призналась, что был ещё претендент на её руку – Анатолий Бирюков, впоследствии священствовавший в Тече, но она ему отказала. Из рассказов матушки мы узнали, что встретились они с батюшкой в Зауралье, что она гостила здесь где-то у своих родственников чуть-ли не [в] б[ывшем] Шадринском уезде, и здесь и произошла встреча, но не понятно, как здесь оказался наш батюшка, уроженец Харловой. Теперь опять-таки с досадой приходится пожалеть, почему мы в своё время не «изучили» этот важный момент в жизни наших родителей» // Там же. Л. 19.
91
Там же: «Теперь приходится с болью и стыдом за своё прошлое сожалеть, что мы не сохранили старинных фотоснимков с наших родителей от времён их молодости, а также и вообще снимков с родственников от тех давних лет. В бурные годы жизнь трепала и бросала в разные стороны, и вот результат: многие семейные реликвии были затеряны. Эти снимки, помнится, первоначально хранились в коробке, а потом собраны были в альбом, который и был утерян. Как сейчас, вижу на одной карточке нашего батюшку, ещё до женитьбы, в подряснике с поясом поверх него, очевидно, бархатным с цветами. Лицо молодое, чуть вьющиеся волосы, без бороды и усов – всё, что потом мы видели у брата Алексея. Снимок, очевидно, был сделан, когда он состоял келейником у пермского архиерея Нафанаила.
Матушка, очевидно, снята была перед венчанием. Наша старшая сестра восторгалась этим снимком и с гордостью замечала: «Наша мама была красавица!» Все мы разделяли мнение своей сестры, хотя на снимке матушка была так закутана каким-то платком, что лицо было сильно прикрыто им» // Там же. Л. 2–4.
92
Из очерка «Теченское «житие» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминания автора: «У него были серебряные часы с эмалиевыми украшениями и при них длинная серебряная цепочка. Он надевал их в торжественных случаях не столько для определения времени, сколько для официального вида. Они (часы) всегда висели на видном месте, а в юбилей серебряной садьбы сестра подарила ему бархатный «подчасник» с художественной вышивной работы верх-теченской монашки-мастерицы, и с этого времени часы висели не открыто на стене, а в «подчаснике». В семейном сундуке, который был, очевидно, приданым матушки, батюшка хранил свою «кассу» – бумажник со многими отделениями, который извлекал оттуда тайком, но нам иногда удавалось подсмотреть, как он из него извлекал красивые, голубые, зелёные или жёлтые бумажки, или вкладывал их в него. Увы! Бумажник был чаще всего худосочным. В том же сундуке хранилось приданое матушки и, между прочим, её венчальное одеяние, а нас больше всего занимали её ботинки с высокими каблуками и широкими тупыми носами» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 386. Л. 34–35.