Соколиная охота

Фальк поморщился, будто от зубной боли, и невольно втянул голову в плечи, ожидая, что в ответ на столь разгоряченную тираду немедленно грянет самый настоящий гром. Вот сейчас, сию минуту! Однако ничего подобного не произошло.

Невидимый собеседник разгневанной барышни, к чести всех мужчин, сумел сохранить завидное самообладание и произнес ровным тоном, спокойно, едва ли ни ласково, как только отец мог бы говорить с проказницей-дочерью, вздорной, дерзкой, но оттого не менее любимой:

– Причем здесь любовь! Ты пойми, Софи, Николай Спиридонович не просто какой-то там насквозь пропахший чесноком купчина. С брюхом до колен и бородой-веником. Нет! То представитель нового сорта людей. По-европейски – коммерсант. И основателен он совершенно по-европейски. Поосновательней будет даже городничего. Николаус составит тебе блестящую пару, моя милая, и укрепит весь наш род. Кстати, давеча на суаре я имел оказию говорить с ним. Любопытнейший, признаюсь тебе, вышел у нас разговор. Между нами, он делал тебе авансы. Ну, что скажешь, Софьюшка? – говоривший помолчал несколько мгновений, предоставляя сестре возможность усвоить сказанное, и продолжил, чуть подпустив в интонацию стали, точно повар приправляющий блюдо щепоткой острого перца. – Не забывай, что ты – Арсентьева! А Арсентьевы никогда не совершают глупостей.

– Скажу, что девкой дворовой стану, в ногах ваших спать буду, только не выдавайте! А что до семейных корней, так укрепляйте себе сколько угодно, женитесь на Ольге Каземировне! Эвон, какой голубушкой она за вами вышагивает. Или вы думали, я того не вижу? А что касается глупостей, которых, как вы утверждаете, не делают Арсентьевы, я бы на вашем месте вообще промолчала! Мне удивительна даже мысль, что кто-то в здравом уме решит с нами породниться. Учитывая созданную вами репутацию…

Раздался резкий глухой стук, будто кто-то с размаха хватил кулаком по безвинной деревянной поверхности. Столу или дощатой стене.

– Своенравна ты, сестра! Сил моих нет! Только Господь-Бог знает, что ты там себе навыдумывала, – грянуло вслед за стуком. – Чем ты у нас грезишь? Петербургом? Парижем? Весьма дальновидно, ничего не скажешь! А что за несносная блажь эти твои полуночные гулянья в саду! Клянусь, если хоть один только раз я увижу в твоих руках сочинения господина Пушкина… Постой, быть может, виной всему этот твой велеречивый обожатель? А ты лучше за него выйди, то-то распотешишь!

– Ах, да причем здесь… – всхлипнула девушка и беспомощно умолкла, чувствовалось, что еще мгновение, и барышня не сможет сдержать слез.

Слушать дальнейший разговор становилось бессмысленно. Отставной штаб-ротмистр вежливо, но непреклонно отстранил нахмурившегося Владимира Матвеевича, а затем нарочно громыхнул свертком о саквояж. Звонко лязгнули отточенные клинки, и голоса тотчас смолкли, будто и не было.

Стремясь сохранить лицо, а заодно не поставить в еще более неловкое положение хозяев особняка, таковое суждение об участниках диалога следовало из контекста беседы, Фальк неторопливо преодолел ступени высокого крыльца, позаботившись придать своим чертам учтиво-приветливое выражение. За спиной его послышалось недовольное сопение, молодой человек украдкой обернулся. Позади сердито вышагивал Холонев.

Изнутри терраса оказалась не столь уж громоздкой. Учитель фехтования попутно отметил, что так оно даже комфортней. То была укромная пристройка с превосходными видами. В углу темнел небольшой круглый столик, крытый узорной скатертью, поверх горделиво высился пузатый тульский самовар. Тучные бока его густо отливали медью. Веселым хороводом пущены были вокруг стола затейливо плетеные стулья. То-то замечательно, должно быть, коротать здесь вечерние сумерки за кружечкой горячего душистого чаю! Что еще нужно для повседневного отдохновения?

Как и следовало ожидать, на веранде находились двое. Облокотившийся на вычурные перильца мужчина и молодая женщина, замершая прямо напротив окна. Приглушенный шторами свет позволял рассмотреть ее огромные голубые глаза, казалось бы, вовсе не предназначенные для слез. Трудно было поверить, что еще минуту назад это миловидное создание метало здесь гром и молнии, всем сердцем сетуя на брата.

Не красавица, подумал Фальк, разглядывая капризно поджатые губы и насмешливо вздернутый веснушчатый носик, однако и впрямь не лишена некоторой притягательности и очарования. На плечи ее был накинут легкий ватерпруф – тонкой шерсти летнее девичье пальто. Белая шляпка с причудливой окантовкой прикрывала золотистые локоны.

Волосы мужчины, гладко зачесанные назад, были ровно того же золотого оттенка, что и у сестры, разве серебрились кое-где благородной сединой и заметно отступали от высокого круглого лба. Тонкий нос, чуть заостренный книзу подборок и бакенбарды песочного цвета – все выдавало в облике его истинного хищника. Худощавое тело князя было облачено в брусничную венгерку, зауженную в талии и богато украшенную витыми шнурами на груди и рукавах. Всякому известно, как любят отставные офицеры наряжать себя в такие вот точно гусарские курточки, особенно те из них, кто оседает в провинциях. Длинные со штрипками панталоны также наводили на мысли о былой кавалерийской службе.

Арсентьев с молчаливым любопытством взирал на неожиданно появившегося гостя. Едва заметные стрелки морщин несколько оживляли его бесстрастный лик, наделяли отпечатком ума и самоуверенности. Отняв руки от перил и скрестив их на груди, помещик выпрямился, перевел взгляд куда-то за спину штаб-ротмистра. Вопросительно приподнял бровь.

– Ваше сиятельство, перед вами прибывший по именному приглашению мастер над шпагою из Петербурга – Иван Карлович Фальк. Имею честь и удовольствие рекомендовать-с! – каркающим вороном отрапортовал Владимир Матвеевич, затем сделал шаг вперед и указал раскрытой ладонью перед собой. – Иван Карлыч, разрешите представить вам радушных и благодетельнейших властителей сих земель. Вот-с, познакомьтесь, их сиятельства Дмитрий Афанасьевич и Софья Афанасьевна Арсентьевы. Как говорится, прошу любить и жаловать!

– Здравствуйте, ваше сиятельство, – проговорил Иван Карлович, привычным движением приподнимая цилиндр, – знакомство с вами для меня большая честь!

Промолвив эти слова, он повернулся к княжне и с полным достоинства поклоном произнес:

– Софья Афанасьевна, слухи о вашей красоте более чем правдивы, fasciné (франц. «очарован»)!

– Благодарю, вы невероятно добры ко мне, сударь! Сomme un vrai gentleman (франц. «как истинный кавалер»), – музыкой прозвучало в ответ.

***

Пожалуй, не было еще на свете женщины, которая не обратила бы внимания на наряд впервые увиденного ей человека. В особенности если сей человек – молодой статный мужчина. Фальк физически ощутил на себе изучающий дамский взор и готов был буквально провалиться сквозь землю, прекрасно представляя, во что превратился его костюм после давешнего лесного приключения.

Однако на людях барышня владела собой ничуть не хуже грозного брата и, если и подивилась странному внешнему виду петербургского гостя, ничем этого не выдала. Одарив присутствующих вежливой улыбкой, она склонилась в элегантном книксене.

Здесь, да простит нам читатель необязательное, быть может, для хроники излагаемых событий, но совершенно необходимое для разъяснения персоны Ивана Карловича отступление, нужно заметить, что когда-то, еще в гимназическую пору, Фальк решил для себя, что всякий порядок зиждется, прежде всего, на традициях и мудрых установлениях предшествующих поколений. Трижды глупец заявляющий, что правила придуманы для того, чтобы их нарушать. Ведь стоит лишь единожды не последовать им, проявить малодушие и незримо зашатается что-то в человеке. Обрушится нечто такое, что делает его порядочным. Боязно даже и подумать, к чему способно привести пренебрежение правилами не одной отдельно взятой личностью, а целым поколением. Уж верно, культурному наследию человечества и вовсе наступит тогда неминуемый конец. Настанут первобытные времена. Без установления, безо всяких социальных условностей. На радость, господам нигилистам. Все мироздание рухнет, будто карточный домик. Не о том ли на свой лад толкуют святые отцы и самая православная церковь? Русскую расхристанную душу можно удержать в узде только духом.