Циклоп и нимфа

Испанская поэма, переведенная на французский и представленная на суд московской избранной публики, производила странное, причудливое впечатление. Словно те тени, что плясали на театральном заднике, когда сквозняк колыхал в зале пламя многочисленных свечей. Но что поделаешь – вот уж сколько лет со времен Крымской войны иностранные драматические и оперные труппы игнорировали и Петербург, и Москву, вычеркивая их из списка своих гастролей. Не было ни итальянской оперы, ни актрис из Комеди Франсез, ни французского балета. Как-то обходились своим, доморощенным. Созерцали представление последнего крепостного театра.

Но вот и представление закончилось. Все в этой жизни когда-нибудь да приходит к своему концу.

Алый бархатный занавес закрылся.

– Меланья, очаровательно, просто прэлэээссстно, – барон Модест Корф первым выразил свое восхищение владелице крепостной труппы. – Такая редкость эта испанская поэма. Где вы ее откопали?

– В архиве мужа.

Меланье Скалинской исполнилось тридцать четыре года. Она была яркая брюнетка с темными глазами, пышной фигурой и безупречным овалом лица, правда, в чертах ее проступала некая монументальность, тяжеловесность. Но все это искупали атласная кожа и губы, подобные спелым вишням. Вдовство пошло ей явно на пользу. Она словно расцвела.

– А мне показалось, вы все благополучно уснули, – усмехнулась она. – Нам с Софи так представилось. Сонное царство.

Она лукаво улыбнулась беременной жене Александра Пушкина-младшего.

– Нет, помилуйте, как можно, – барон Корф всплеснул руками. – Софи, так вы едете в Бронницкий уезд вместе с мужем?

– Мы еще не решили, – пожала плечами Софи, – как все сложится. Конечно, я бы хотела, чтобы мы на этот раз не расставались.

– Ну, он же не в полк возвращается, – заметил барон. – Он уже, считайте, в отставке. Поступит на гражданскую службу – там дела промедления не терпят.

– Он будет скучать по армии, я его знаю, – ответила Софья Пушкина. – А я даже и не знаю, радоваться таким переменам или нет.

– Господа, это еще не все, – Меланья Скалинская захлопала в ладоши и подхватила юбки своего черного атласного платья с кринолином и глубоким декольте. – Наш театрально-музыкальный вечер в самом разгаре. И я предлагаю на ваш суд не стихи, не декламацию, а чудесную музыку. Шуберт. Его трио, которое столь популярно сейчас… опус сотый.

Скалинская очень любила музыку и сама была прекрасной музыкантшей. Вот она махнула рукой, лакеи в ливреях внесли пюпитры с нотами, стулья, виолончель и скрипку в футлярах и разместили все это рядом с роялем, стоявшим в другом конце театрального зала. Меланья подошла к роялю и достала из футляра виолончель.

Рядом с ней как пришитый держался поручик Гордей Дроздовский. Клавдий Мамонтов заметил, что и во время представления он не сидел как все гости, а стоял у стула Меланьи и то и дело наклонялся к ней, сгибая стан свой, затянутый в офицерский мундир, чтобы что-то сказать ей на ухо. Левая рука его покоилась на перевязи. Со слов Александра Пушкина-младшего, Мамонтов знал, что Гордей Дроздовский храбрый офицер, прекрасно показавший себя во время последней кампании, где о его отваге и беспощадности ходили легенды. Клавдий Мамонтов заметил и кое-что еще – Дроздовский просто пожирал Меланью Скалинскую взглядом. Учитывая его репутацию, можно было нарисовать его портрет в облике этакого удалого усача-гусара, которому сам черт не брат. Но Дроздовский был невысок, чуть ли не тщедушен. Несмотря на молодой возраст, волосы его поредели, появились залысины. Нос с горбинкой на худом лице украшало золотое пенсне.

Мамонтов про себя подумал, что бравый офицер с внешностью домашнего репетитора ничего не добьется с блистательной Меланьей Скалинской. Хотя как знать? Вдовы, вдовы, что у вас на уме, что на сердце?

– Аликс, иди сюда, – Меланья царским жестом подозвала к роялю свою родственницу. – Скрипка – это тебе. Сыграем Шуберта.

– Хорошо, как скажете, – кивнула Аликс.

– Я бы хотела, чтобы мсье Дроздовский сел за рояль. Но он повредил руку на скачках, – Меланья глянула на перевязь Дроздовского. – Поэтому в аккомпаниаторы нам с Аликс придется взять…

Она оглядела зал поверх гостей и сделала такой повелительный нетерпеливый жест рукой, словно поманила охотничьего пса.

Из-за спины ливрейных лакеев возник молодой человек. Лицо его еще сохранило следы театрального грима. Мамонтов узнал в нем того самого актера, который играл Вакха в пьесе.

Однако сейчас он уже успел скинуть с себя и венок, и шкуру рыси, надел ливрею. И даже в этом своем рабском одеянии он поражал взор красотой и статью.

Молодой человек вежливо поклонился гостям, сел за рояль. Взял ноту – и Аликс тронула смычком скрипичные струны, настраивая скрипку.

– Как же, повредил руку на скачках, – язвительно шепнул барон Корф, – у него там пуля в руке. Он дрался на дуэли. Из-за нее. Скалинской. Не спрашивайте с кем. Это очень знатная особа, приближенная ко двору. Дроздовского едва не разжаловали. Только боевые заслуги и уберегли. Но его удаляют из столицы и из Москвы, переводят куда-то в глушь. В какой-то полк пехотный.

– А молодой красавец за роялем – это ее крепостной актер? – спросил Александр Пушкин-младший.

– Он ее дворовый человек, – ответил Корф. – Холоп. Что-то вроде лакея. Но видите, на все руки мастер. И декламирует на сцене, и, я слышал, хорошо говорит по-французски и музицирует.

Меланья настроила виолончель. И кивнула – начали!

Франц Шуберт.

Клавдий Мамонтов замер.

Как они играли это трио! Как они играли все втроем – слаженно и вдохновенно. Густая как мед мелодия, где столько силы и огня, страсти, но совсем нет нежности… никакой сентиментальности.

Но вот скрипка вступает, и все мгновенно меняется – нежность и страсть… нежность… и печаль… и еще что-то… Из далей нездешних… И опять словно вопрос-ответ. Но спрашивает уже скрипка, настойчиво, отчаянно, а рояль отвечает. И как-то все тщетно, размыто… И снова мелодия полна печали и страсти… Недомолвок, огня, что сжигает дотла… А затем все три голоса сливаются и ведут мелодию вместе, расходятся, сходятся, виртуозно разыгрывают каждый свою вариацию – рояль, виолончель, скрипка… Чтобы в конце уже окончательно соединиться в одно целое. И, затихая в аккордах, умолкнуть… словно умереть вместе…

Шуберт…

Клавдий Мамонтов ощутил жар в сердце.

Гости аплодировали.

– Говорят, Франц Шуберт написал это трио перед смертью, – сказал Пушкин-младший. – И никакой тьмы. Но и света нет. Словно зимние сумерки. Закат.

Барон Корф усмехнулся, видно, подумал, что для офицера лейб-гвардии Конного полка собеседник выражается чересчур поэтично. Ну да батюшка был какой… Кровь – она всегда о себе заявит.

Гости окружили разрумянившуюся Меланью – восторг, восхищение, триумф.

Ее крепостной куда-то пропал – словно его ветром сдуло. Аликс убрала скрипку в футляр.

– Как вы играли! – сказал ей Клавдий Мамонтов.

– Вам понравилось? – спросила она, оглядывая зал.

– Не то слово. Я никогда ничего подобного не слышал. Ни на одном концерте.

– Это просто все так вышло случайно. Сложилось, – на эти восторженные слова Аликс лишь вежливо ему улыбнулась.

Гостей покорнейше приглашали пройти в столовую – отужинать. Но никто не торопился покидать театральный зал. Старые крепостные актеры и актрисы, как были в обличьях нимф и сатиров, снова явились с флейтами, кларнетами и скрипками. У той, что играла нимфу Галатею, был в руках тамбурин. А у актера, изображавшего циклопа Полифема и соскочившего наконец с ходулей, барабан.

Они заиграли то, что хорошо знали и умели – Рамо Les Indes Galantes[2].

Старомодная мелодия наполнила зал. Это была уже совсем иная музыка – словно из пропахшего канифолью театрального сундука. И Мамонтову, еще полному впечатлений от шубертовского трио, хотелось, чтобы старики актеры немедленно умолкли.

Но крепостные актеры играли как умели на своих флейтах и кларнетах. И барабан отбивал четкий ритм.

2

Имеется в виду «Галантная Индия» – опера-балет французского композитора эпохи барокко Жана-Филиппа Рамо, написанная на текст либретто французского драматурга Луи Фюзелье.