Город вторых душ

– Брешет? Так и знал! – проскрипел глава семейства.

Северьян сморщился, будто от невыносимой вони.

– Не можете вместе – расходитесь нахрен! Ребенка в покое оставьте!

– Э! – мгновенно набычился Руденко и попытался встать, но вместо этого врезался плечом в стену, от чего разозлился еще больше. – Ты, поп… Ты чё вообще сюда приперся?

Полезь он в драку, у Северьяна не было бы шансов. Он не мог причинить вреда живым. А если б мог – врезал бы этому уроду так, чтобы тот головой расколошматил бы телик свой дурацкий. И курица с синими перьями следом бы полетела. Но Северова воля крепка. Север даром что хлипкий никчемный бездельник, а попытайся сейчас Северьян просто сжать пальцы в кулак, предназначенный руденковской харе, его самого так сожмет – мало не покажется.

«Иди уже, – попросил он себя. – Просто иди».

И пошел – обулся, отпер дверь, закрыл ее за собой не попрощавшись. А на душе было тревожно, словно забыл, оставил в чужой квартире что-то свое. И правда оставил. Ее, девчонку эту с плюшевым медведем в обнимку. Но нельзя же просто взять и привести ее к Вике и Северу, поставить пред их светлы очи – нате вам дочку, любите ее и друг друга. Дурак ты, Северьяшка. Вот же дурак.

А Игнат – с ним-то что делать? Вопрос, конечно, риторический: у Игната отсюда одна дорога – на изнанку города, вот только не сейчас, нет, слишком много всего навалилось, не сейчас.

Северьян подошел к машине. Брат и сестра так и сидели рядом, взявшись за руки. Марина дремала на плече Игната. Заметив Северьяна, тот что-то шепнул ей на ухо, и она сразу открыла глаза.

– Я домой, – буркнул Северьян в опущенное стекло. – Не провожайте. Найду вас завтра, – прибавил он в ответ на их вопросительные взгляды. – По-до-мам!

Что-то большое и темное шваркнуло по крыше машины и отскочило дальше. Северьян отыскал предмет глазами одновременно с тем, как из салона с руганью вылетела Марина.

Это была москитная сетка.

Он догадался чуть раньше, чем Оля коснулась земли и перестала быть Олей. Схватил в охапку Марину, втолкнул ее обратно в автомобиль: «Не смотри! Уезжайте! Не смотри!» Мелькнули огромные испуганные глаза Игната. Когда Маринина «селедка», шлифанув асфальт, сорвалась с места, он уже пытался нащупать пульс на запястье разбившейся девочки – пульса не было, не было и Егора, больше не было ничего.

– Моя вина, – с трудом пробормотал он искривленными губами. – Прости меня, маленькая. Если сможешь, прости.

В следующую секунду он вывалился из полупути где-то, кажется, посреди дома, да, это точно был его дом с запахом сонных тел и белья, разложенного Викой на сушилке. Разжал ладонь. Выронил клетчатый прямоугольник ткани с окровавленным уголком, сразу же подобрал его, прижал к лицу – пахло Олей.

Так и остался.

Перед уходом Вика всучила ему бутылку виски, не иначе как позаимствованного в «Яде», – для себя они настолько дорогого не покупали. Вооруженный этой бутылкой, Север сел в первую утреннюю маршрутку до Автозавода. Он будто бы и не просыпался вовсе: все, что случилось ночью, не тускнело, не забывалось, не переставало пугать, как это обычно бывает с кошмарными снами.

Вчера Северьян открыл окно, и в окно выпал ребенок. Если бы он этого не сделал, все вышло бы иначе. Рама крепилась замком-фиксатором, с которым даже Северьян возился с минуту. Оля ведь не могла отпереть его сама. Значит, не могла, раз попросила о помощи. А тут – такой спаситель, ба-а; с такими спасителями даже смерть не страшна, потому что они эта смерть и есть, о чем ни попроси – все исполнят по доброте душевной!

Север закрывал глаза и видел эту девочку. Думал о том, что Северьян не может ударить человека, потому что он, Север, боится возможных проблем, однако всего не предугадаешь, и вчера Северьян стал убийцей. И что теперь будет с ними всеми, с самим Северьяном – неизвестно, но таким он еще не возвращался: Вика нашла его лежавшим на полу в обнимку с грязным носовым платком, а когда попыталась спросить о чем-то, он заплакал. Это Северьян-то. Лежит, взгляд целлулоидный, молчит – и слезы. Север тогда подумал, что слезы того, кто напрочь лишен эмоций, – это и есть приговор. Знак к тому, что фарш не прокрутить назад: по-прежнему уже не станет – а как тогда?

Еще он думал о том, что скажет этим людям, родителям девятилетней самоубийцы. С чем придет к ним сейчас. «Тут мой брат… Вчера…» – «О, ваш брат. Знаменитый отец Северьян, который всем помогает. Вот и нам тоже… помог». Да, приятель, наворотил ты делов… а ведь хорошо бы они умолчали о том, что был у них в тот вечер некий священник. С какой, правда, стати они должны молчать? Из благодарности за вискарь?..

К дому шел как на каторгу. Знал, куда идти – не потому, что все детство прожил в Автозаводе, а потому что здесь побывал Северьян. Дождя бы… Под подошвами хрустели целые гроздья тополиного пуха – Север наступал на них специально. Хряп. Хряп-хряп. Будто высохшие кости, если можно себе представить целую кучу таких костей. Мимо проехал парень на велосипеде. Строгий такой. Серьезный, будто за все в этом мире отвечал, включая бомжиху, сидевшую на бордюре с видом величайшей задумчивости. Вслед за велосипедистом Севера обогнала девушка на почти таком же – голубоглазая, волнистые волосы, шорты цвета хаки. Глянула на бомжиху, улыбнулась и поспешила догонять своего серьезного. Оба были из какой-то другой жизни.

Фасад девятиэтажки пестрел ржавыми тарелками спутникового телевидения, и выглядело это так, будто их владельцев заранее обязали повесить ржавые, дабы не портить внешний вид дома. Сверху мелкими брызгами поплевывали трубки кондиционеров. Несмотря на утро, жарило немилосердно. Если б только у Руденко был такой кондиционер. Если б Северьян не распахнул окно. Если бы, если бы…

Север набрал номер квартиры. Открывать не спешили. Ему пришлось сделать это раза три после того, как сбрасывался вызов. Успел понадеяться, что Руденко не дома, и обернуться туда, где лежала Оля (пятно замыли), и снова понадеяться, и собраться уйти с чистой совестью, но тут из-за плеча появилась незнакомая рука. Незнакомый палец набрал на кнопках домофона те же цифры.

Север обернулся. Не поверил глазам, но таращиться постеснялся. Быть того не может, ошибся, ведь это даже не совпадение, а…

– Арсеньев? Ты?

Чистой воды рок.

– Влад, – сказал он, уже не отваживаясь на уменьшительно-ласкательное «Владик», и уж тем более на «маленький» – достаточно того, как исправно косячил Северьян. Кому-то из них двоих нужно быть осмотрительным.

Обменялись рукопожатиями и:

– Тоже к Руденко? А ты их откуда знаешь?

– Да мы однокашники, он теперь у дочки моей в классе физрук. А ты?..

Тут Север замялся – легенды у него не было. В поисках подсказки бегло глянул на маленького, а теперь уже здоровенного бугая Владика еще раз – это в каком же он, получается, звании?

– А ты, стало быть, в полиции?

– Участковым. Я еще тогда решил. Ну, ты понимаешь… Решил для людей…

– Толь, я, – коротко оповестил он в домофон, который на сей раз, как почувствовали, откликнулся почти сразу.

Владу открыли. Несмотря на рост, размах плеч и явно перебитый в прошлом нос, его лицо осталось тем же – детским, с наивным выражением круглых, со светлыми ресницами глаз. Время ничего с ним не сделало. Разве что, в отличие от Севера, он не только не перестал быть здесь своим, но сделался еще роднее всем этим работягам и склочным бабкам, мамашам с колясками, школоте, что сперва в поисках кайфа душит друг друга шарфами, а после находит способы подейственней и подороже. Почти что отец родной. Бомжиха и та кивнула – но не ушла. Страху, значит, не нагоняет.

– Беда, беда, – приговаривал Влад, пока поднимались в знакомом лифте на знакомый этаж. Забавно он выглядел – то ли ребенком, то ли мужиком. Когда створки разъехались и сердце Севера ухнуло вниз от понимания, что он совершенно не готов к встрече с Руденко, Влад вдруг посмотрел на него знакомым взглядом затравленного в лагере мальчишки и сказал: – Я ведь тебе жизнью обязан.