Страница 12 из 23
Но Воейков ошибался. Совесть позволила Алексееву спокойно смотреть, как поезд уносит Императора в расставленную западню, откуда уже Государю было не выбраться. Все было просчитано и разыграно на уровне образцового начальника штаба. В 2 часа 10 минут ночи Николай II принял в своем поезде генерала Иванова и дал ему последние указания. «Генерал Иванов вошел в вагон вместе с Государем и оставался долго у Его Величества», – вспоминал Мордвинов86. «До свидания, – сказал на прощание Царь Иванову. – Вероятно, в Царском Селе завтра увидимся»87.
В 17 часов 28 февраля царский поезд вышел из Могилева в Царское Село88. «Императорские поезда ушли, – писал Спиридович. – На путях станции Могилев спокойно оставались вагоны с генерал-адъютантом Ивановым и с его отрядом Георгиевского батальона. Этот поезд двинулся по назначению лишь в час дня 28 февраля, через семнадцать часов после того, как Государь отдал свое распоряжение. Ставка не торопилась»89.
Таким образом, Император Николай II был оставлен в пути своей Ставкой фактически безо всякой охраны.
Покинув Могилев, Император Николай II двинулся на Петроград двумя литерными поездами «А» и «Б». Эти поезда двигались вслед за поездами с воинскими частями генерала Иванова и частями Северного и Западного фронтов, снятыми для наведения порядка в Петрограде. Чтобы не мешать продвижению воинских эшелонов, царские поезда были вынуждены идти не прямой дорогой на Петроград, а окружным путем через Смоленск, Вязьму, Лихославль, к Николаевской железной дороге, а оттуда через Тосно на Царское Село. Движение царского поезда не вызывало никаких трудностей. На ближайшей станции ехавшие на фронт солдаты встречали Государя громким «ура!» В каждом губернском городе Император принимал губернаторов, которые докладывали ему обстановку в Петрограде. Таким образом, Царь был прекрасно осведомлен о том, что происходит в столице. Когда на следующий день в Пскове, Николай II разговаривал с Рузским, то удивил последнего знанием положения в столице90.
Таким образом, поезд беспрепятственно шел на Царское Село. Известие о приближающемся царском поезде вызвало в среде бунтовщиков настоящую панику. Страх перед «безвольным и ненавистным» Царем настолько обуял «друзей народа», что они просто потеряли голову. Это хорошо описывает в своей книге Ю.В. Ломоносов: «Мои мысли были прерваны возгласом Рулевского: "Императорский поезд подходит к Малой Вишере Вскакиваю и иду будить Бубликова. Он спит. Разбудить его нет никакой возможности. Бурчит, ругается и упрямо ложится опять. Оставляю при нем Рулевского, а сам бегу к телефону.
– Гос. Дума? Соедините с Председателем. Михаил Васильевич, вы?
– Я, Родзянко. Кто говорит?
– МПС. По полномочию комиссара Бубликова, член Инженерного Совета Ломоносов. Вы меня знаете?
– Что Вам угодно?
– Императорский поезд в Малой Вишере. Что прикажите с ним делать?
– Сейчас обсудим. Позовите Бубликова!
Через несколько минут подходит Бубликов.
– Да, это я, Бубликов… Но что же делать? Везти в Царское? В Петроград? Держать в Виигере? Ждать? Чего и сколько? Хорошо, будем ждать…
– Не могут решиться, – раздраженно говорит Бубликов, вешая трубку.
Пошли длинные минуты. Из телеграфа несут записку: "Малая Вишера. В Императорском поезде генерал Фукс и помощник начальника дороги Керн. Идет совещание. Комендант Греков из Петрограда дает назначение поезду на Петроград".
Явная чепуха. Каждый делает, что на ум придет. Опять звоним в Думу: "Еще не решили". Ждем. Опять записка: "М. Вишера. По распоряжению инженера Керна в 4.50 поезд литера А отправился обратно в Бологое". Звоним в Думу.
– Задержать?
– Еще не решено. Следуйте за поездом. Когда положение выяснится, получите указания.
Я растерянно развожу руками <…>
Около 9 утра 29 февраля из Бологого сообщили, что Царский поезд прибыл туда. Опять звонки в Думу. Но этот раз решение последовало: "Задержать поезд в Бологом, передать Императору телеграмму Председателя Думы и назначить для этого последнего экстренный поезд до cm. Бологое". В телеграмме Родзянко указывал на критическое для трона положение. Телеграмма эта была передана под личным моим наблюдением в Царский поезд под расписку Воейкова, но ответа не последовало. Только что я прочитал расписку Воейкова и приказал назначить экстренный поезд для Родзянко, как раздался звонок Правосудовича: "Из Императорского поезда ко мне поступило требование дать назначение поезду из Бологого – на Псков. Что делать?". Как молния в моей голове пронеслась мысль о всей опасности этого плана: Николай хочет пробраться к армии!
– Ни в коем случае! – отвечал я Правосудовичу.
– Слушаю, будет исполнено!
Но не прошло и десяти минут, как из телеграфа мне передали записку по телеграфу: "Бологое. Поезд литера А без назначения с паровозом отправился на Псков".
Бубликов в бешенстве заметался по кабинету.
– Что делать? Говорите скорее!
– Положение серьезное, – отвечаю я, сохраняя спокойствие. – Надо обсудить…
– Обдуманное, только обдуманное…
Взорвем мост? Разобьем путь? Свалить поезд? Едва ли Дума нас похвалит! Да и кто это будет делать? Лучше забьем дорогу – две станции товарными поездами, тем более что поезд без назначения, даже Царский.
В это время в свой кабинет вошел Устругов. Бубликов стремительно бросился к нему:
– Сейчас же распорядитесь, чтобы на пути литера А по Виндавской один из разъездов был загорожен двумя товарными поездами.
– Такие распоряжения я давать отказываюсь!
– Что…о..?
У обоих в глазах было что-то страшное. Мы с Рулевским выхватили револьверы. Говорят, я приставил свой к животу Устругова, но я этого не помню. Устругов побледнел как полотно и залепетал:
– Хорошо, хорошо, сейчас…
Вспоминая эту сцену, мне всегда делается стыдно. Для чего было поручать это дело Устругову, когда можно было самому сговориться с Правосудовичем. Зачем было грозить револьвером, когда достаточно было отстранения или угрозы им?»91
А затем и Ломоносов, и Бубликов, и им подобные потеряли голову от страха и растерянности и в этой растерянности дошли до того, что готовы были перестрелять друг друга. Паника Ломоносова понятна: так называемая «революция» в Петрограде смогла произойти только благодаря полному бездействию властей. Один из самых трусливых и омерзительных типов революции, С. Мстиславский, признавался позднее: «Можно сказать с уверенностью: если бы в ночь с 27-го на 28-е противник мог бы подойти к Таврическому дворцу даже незначительными, но сохранившими строй и дисциплину силами, он взял бы Таврический с удара – наверняка, защищаться нам было нечем. Правительство не смогло, однако, этого сделать: оно было дезорганизовано»92.
Ломоносов вполне отчетливо понимал, что приезд в столицу Государя немедленно придаст силы правительству, и мятеж будет подавлен.
Сцены, приводимые Ломоносовым, наглядно свидетельствуют о той решающей роли, которую сыграла в февральских событиях верхушка армии. Сохрани она верность Государю, и, несомненно, мятеж был бы подавлен. Между тем Государь остро почувствовал нелояльность ближайшего военного окружения, и его отъезд в Псков был вызван стремлением опереться на фронтового генерала Н.В. Рузского.
Генерал Лукомский писал: «Что, собственно, побудило Государя направиться в Псков, где находился штаб Главнокомандующего Северного фронта, генерала Рузского, а не вернуться в Ставку в Могилев? Объясняют это тем, что в бытность в Могилеве при начале революции – он не чувствовал твердой опоры в своем начальнике штаба генерале Алексееве и решил ехать к армии на Северный фронт, где надеялся найти более твердую опору в лице генерала Рузского»93. Полковник Мордвинов возражает против этого утверждения: «К генералу Рузскому и его прежнему, до генерала Данилова, начальнику штаба генералу Бонч-Бруевичу Его Величество, как и все мы, относились с безусловно меньшим доверием, чем к своему начальнику штаба, и наше прибытие в Псков явилось вынужденным и совершенно непредвиденным при отъезде. Государь, стремясь возможно скорее соединиться с семьей, вместе с тем стремился быть ближе к центру управления страной, удаленному от Могилева»94.