Страница 20 из 22
А жаль.
Цыгане ведь барону в пиджак карты положили, целых две колоды. Были бы у него на том свете партнеры в буру там или в очко сгонять. А так что ж, покойнику одни неприятности – обобрали как липку, все спиртное выпили и смылись. А поговорить?
Среди обитателей кладбища пересудов было много. Люди ведь и после смерти остаются людьми, их больше интересует то, что происходит с другими, сами знаете, что нужно даже покойникам – если не хлеба, так зрелищ. Некоторое время события, что происходили в цыганском склепе, были главной темой бесед, что велись в ночи.
Как сказал покойный, но заслуженный деятель искусств Кабардино-Балкарской АССР Заславский, лежавший на десятом участке, если бы цыганского барона не было, то его следовало выдумать, уж больно сценична была история, уж больно большой общественный резонанс среди покойных душ она вызвала.
Старики на погосте
Они жили долго, счастливо и не очень и умерли в один день.
Даже памятник из гранитной крошки у них был один на двоих, он стоял между двух холмиков, на которых ржавели венки от родственников.
Все началось в дождливый и оттого сиротский осенний день. Нет, так будет неправильно. Началось все сразу после регистрации их брака в загсе. В сиротский осенний день все закончилось.
– Лазарь, – строго сказала Эсфирь Наумовна. – Перестань курить в туалете. Порядочные люди ходят на лестничную площадку.
– Интересно, – сказал старик. – Почему я не могу покурить в туалете собственной квартиры? Почему я должен идти мерзнуть на лестничную площадку? С какой стати, Фира?
– Меня тошнит от дыма, – отрезала старуха.
– Странно, – насмешливо задумался Лазарь Александрович. – Для беременности уже поздновато. Тридцать лет ты терпела, а теперь говоришь, что тебе не нравится дым.
– Всякому терпению приходит конец. Всю жизнь ты делал все, что хотел. Ты никогда не считался с моими интересами, – сказала старуха. – Даже в молодости, в постели, ты никогда не интересовался, хорошо ли мне. Важно, чтобы было хорошо тебе!
– Послушай, – сказал Лазарь Александрович. – Все хорошее ты получала тогда от директора филармонии. Ты даже не особенно скрывала, что у тебя есть любовник. И мне приходилась с этим мириться, потому что твой папа работал в НКВД.
– Да, – вздохнула старуха. – Семен Гедальевич был настоящим мужчиной. После концерта он мне дарил такие розы! А от тебя за всю нашу жизнь я получила всего три цветка, и то это было в тот день, когда мы пошли в загс.
Старик включил телевизор.
– Пошли бы мы туда, – проворчал он, ожидая, когда нагреется кинескоп и на экране проступит изображение. Телевизор был стар, они его купили на пятнадцатую годовщину семейной жизни. Телевизор назывался «Рубин», его собирали на заводе уже несуществующего государства. – Пошли бы мы туда, – усмехнулся Лазарь Александрович. – А все твой заботливый папа!
– Не трогай отца, – сказала старуха. – Он был настоящим мужчиной. Теперь таких не выпускают.
– Да, – согласился старик. – Их перестали выпускать после пятьдесят третьего года. После смерти Сталина их стали сажать.
Эсфирь Наумовна гневно вздохнула, надела очки и принялась шуршать газетой с программой.
– Переключи на третий канал, – сказала она. – Там идут «Окна». Боже, как мне нравится Димочка!
– На первом будут показывать фильм, – упрямо сказал Лазарь Александрович. – Я давно хотел его посмотреть.
Эсфирь Наумовна поднялась и вышла на кухню. Слышно было, как она раздраженно гремит там посудой.
Через некоторое время она заглянула в комнату.
– Будешь пить чай?
– Нет, – сказал старик.
– Ты всегда пытаешься спорить, – сказала Эсфирь Наумовна. – Глупо. Очень глупо. В конце концов, все это было уже давно. Семен Гедальевич умер в шестьдесят восьмом.
– Да, – Лазарь Александрович старательно делал вид, что смотрит телевизор. – Я помню, как ты рыдала. И я помню, как ты два месяца ходила в трауре.
– Можно подумать! – повысила голос старуха. – Можно подумать, что ты всю жизнь сам был примерным семьянином. Мне не хватит пальцев, чтобы вспомнить все твои привязанности и симпатии, даже если я разуюсь.
– Но я никогда не выставлял их демонстративно напоказ, – отрезал старик.
– Мог бы уйти тогда, – подумала вслух старуха.
– Когда? – Лазарь Александрович печально улыбнулся. – В пятьдесят втором? И стать участником сионистского и контрреволюционного «Джойнта»? Интересно, сколько бы лет мне пришлось отсидеть в лагере за супружескую неверность? Твой папочка недвусмысленно предупредил меня тогда о последствиях, как он сказал, любого непродуманного шага! Но почему не ушла ты?
– А зачем? – удивилась Эсфирь Наумовна. – Плохо или хорошо, но мы нашу жизнь прожили. И еще неизвестно, что было бы, уйди я от тебя к Семену. Он ведь был женат на дочке второго секретаря обкома. Ты же помнишь Касьяника? Он всегда был решительным мужиком!
– Замолчи, Эсфирь, – сказал старик. – Что меня всегда раздражало, так это твой непроходимый цинизм!
– Ох-ох-ох! – проговорила Эсфирь Наумовна, но все-таки замолчала.
Ближе к ночи она постелила.
– Не кури на ночь, – строго сказала она. – Иначе ты всю ночь будешь кашлять и я, как всегда, не высплюсь. Мне утром в поликлинику идти.
Уже засыпая, Эсфирь Наумовна спросила:
– Лазарь, тебе не кажется, что в доме пахнет газом?
– Я ничего не включал, – сказал старик, и это было чистой правдой. Чайник включала жена, она и забыла про него. А чайник закипел, выплеснулся и затушил конфорку. Поэтому, когда мучающийся бессонницей Лазарь Александрович все-таки встал около двух часов и пошел покурить, газу уже набралось вполне достаточно, и воспламенившаяся спичка сделала свое дело – от взрыва вылетели стекла в соседних домах, а вспышку взрыва заметил даже израильский шпионский спутник «Экзот-244».
Маленькие разногласия всегда ведут к большим недоразумениям, которые обычно заканчиваются только на кладбище.
Они лежат под одним памятником – серым, невзрачным, сделанным из гранитной крошки. Понятное дело, все богатые родственники уже уехали, а оставшиеся бедные не могли поставить роскошное надгробие.
Иногда слышно, как Эсфирь Наумовна укоряет мужа:
– Лазарь! Ну что ты все лежишь и лежишь? Прогулялся бы! Погода какая!
– Ты опять ходила к Семену Гедальевичу? – скрипуче интересуется старик.
– Да нет же, нет! – сердится старуха. – Разве ты забыл, что он на Ворошиловском кладбище лежит? Лазарь, восстань! Весна на улице! Сирень уже вовсю цветет!
Последнее время они ссорятся все реже. Все больше молчат. И это понятно – что ссоры тому, у кого впереди Вечность?
Бесконечная история
– Домовинами поменяться? – взвизгнули в непримечательной густо поросшей травой могилке на трех человек. Даже памятник у нее был из гранитной крошки, а по нему выбиты имена с фамилиями и даты. – А ты на нее заработала, на хорошую домовину? Нет у меня дочери, нет! Пропила ты родство, Люська!
– Боря! Боря! – укоризненно и печально вмешался женский голос.
– А ты не встревай не в свои дела! – уже мягче сказал мужчина. – Ишь, стрекоза прилетела! Кто ее только к нам подзахоронил, бесстыдницу эту?
Я тридцать лет на моторном заводе! Да я мальчишкой у станка встал, в четырнадцать лет цену рабочему поту узнал. А эта разлетелась на все готовенькое. Всю жизнь за нашими спинами прожила и здесь разохотилась: гробами, видите ли, ей поменяться захотелось!
– Боря! Боря! – глухо и безнадежно пробубнила женщина.
– Что, Боря? Ну, что – Боря? – сказал мужчина. – Вот и жили так же: ей бы задницу для воспитания надрать, а ты за нее все вступалась. И добилась своего – ее подняли и трех внуков тоже нам растить пришлось, пока она подолом махала, мужика очередного завлекала!
– Молчал бы, папашка, – визгливо сказала еще одна женщина. – Воспитывал он! Не просыхал ведь, от проходной до пивной, а от пивной до дома – так вся твоя жизнь и прошла.