Колыбель моя

Фашисты велели жителям поселка убираться. В один день они превратились в беженцев. Иечка с матерью собрали девчат, дали каждой по узелку – на случай, если потеряется. Вместе с соседями, знакомыми потянулись по направлению к Федоровскому саду. Еще вчера и позавчера здесь шли бои. Обходили обгоревшие трупы, перешагивали через оторванные руки, ноги. Ночевали в степи. Через несколько дней дошли до Калача, переправились через Дон. В Нижнем Чиру фашисты устроили сортировочный лагерь, огородили его колючей проволокой. Молодых и здоровых – в одну сторону для отправки в Рейх, остальных – в другую. Мать покрыла Иечку платком, как казачку, до бровей, велела взять за руку четырехлетнюю Юлю, будто бы дочку. Помогло.

Так начался их путь под дулом автомата – путь длиною в год. Суровикино, Белая Калитва, станция Ахтырка Сумской области. Затем Котельва под Полтавой. Здесь несколько сотен оккупированных беженцев поселили в здании клуба. Прошел слух, что начальник сель-управы должен отправить в Германию по разнарядке шестьдесят молодых женщин и девушек. Своих, местных, посылать не хотелось. Да и зачем, если можно отправить каких-то пришлых сталинградцев? Иечка по всем статьям попадала в разряд дешевой рабочей силы для Германии. К счастью, и на этот раз помог случай, выручила ее другая сестра, Вера, неожиданно заболевшая тифом. Боясь распространения инфекции, чиновники оставили семью в покое. Но ненадолго.

Мать с тетей Марусей ездили на работу в соседний хутор, лущили кукурузу. Приносили домой кукурузные зерна, варили кашу. Иечка устроилась на работу на молокозавод – говорили, что оттуда не забирают в Германию. Появились новые подруги, друзья. Иечка уже хорошо говорила по-украински. Вечерами хохлушки пели задушевные песни, и она с удовольствием подпевала. С тех пор полюбила она украинские мелодии на всю жизнь.

Однажды воскресным утром появились в их доме чужие люди. Иечка испугалась, может, опять из сельуправы за ней? Оказалось, это сваты. Приметил приезжую певунью самый завидный жених Котель-вы – тракторист, сбежавший из армии. Услышала об этом Иечка – ну смеяться: милый, мне жених-то нужен, чтоб орденов во всю грудь! А у тебя что?

А из сельуправы действительно вскоре пришли. Соседи спрятали Иечку в подвале. Чиновник ругался, грозил, что всю семью отправит в лагерь. Что делать? Обидно быть отправленной в Германию, когда бои шли уже рядом, под Харьковом. В одно прекрасное утро загремела канонада поблизости. Немцы спешно грузились в машины, минировали мост. Вскоре начался бой. Село несколько раз переходило из рук в руки. И наконец, фашисты были выбиты из Котельвы. Но не все. Досужая и всезамечающая Иечка знала, что в одной хате прячется диверсионная группа – человек десять вооруженных немецких солдат. Тайком от матери разыскала она командира подразделения, освобождавшего Котельву, сообщила ему. Группу взяли, а смелая девушка получила благодарность от командования.

Наконец на улицах села воцарилась русская речь. Было лето сорок третьего. Шло активное наступление советских войск. До Победы было еще далеко. Но для Иечки она была уже несомненна, она была у нее в душе. Иечка ликовала – пусть впереди еще голод, трудности, пусть надо восстанавливать разбитый Сталинград. Главное то, что туда можно вернуться, что впереди мирная счастливая жизнь. И пусть она всегда будет такой!

…Миновали годы, десятилетия. Недавно на встрече ветеранов один пожилой усатый хохол затянул свою любимую «Нш яка мкячна». Неожиданно песню подхватила седовласая женщина с озорными молодыми глазами. Получился замечательный дуэт, им аплодировали, просили еще спеть.

– Так мы с вами земляки? – спросил хохол.

– Нет, я сталинградка.

– А откуда же знаете украинские песни?

– Да так, приходилось бывать…

Очи черные

Рассказ

Поезд, бесконечно длинный, уставший, поджидал своих пассажиров. Надпись «Сталинград – Брест» красноречиво намекала, что до конечной станции нужно трястись в вагоне долгих три дня и три ночи. Но это обстоятельство нисколько не смущало семилетнюю Милку, которая была дочерью человека с погонами майора и потому успела привыкнуть к жизни на колесах. Вот и теперь она отучилась в первом классе только один месяц, и нужно было ехать к месту нового назначения папы – в Польшу. Она радовалась тому, что целых три дня, и даже дольше, не надо будет спасаться от клякс и видеть в тетрадях эти противные красные тройки.

Милка шла по перрону первой, отыскивая нужный вагон. Ранец с книжками нисколько не мешал ей, тем более авоська с заветной шкатулкой. Эту старинную расписную коробку-шкатулку бабушка называла «ателье», потому что в ней Милка хранила трех маленьких пупсиков в сшитой ею самой одежке, а также цветные лоскуты, нитки, иголки, ножницы. За Милкой следовал папа с двумя объемистыми чемоданами.

Самая драгоценная ноша была у мамы – годовалая Лариска, которой пока было все равно, куда ехать и зачем. Мама, тонкая и красивая, в модном крепдешиновом платье и туфлях на высоком каблуке, с трудом скрывала досаду – только получили квартиру и более-менее обосновались в большом городе, и вот нужно все бросать и опять куда-то ехать…

Был последний день сентября 1956 года.

Вагон составляли в основном офицеры с семьями. Милка видела, как папа останавливался, здоровался с кем-то, улыбался. Все рассаживались, устраивались. Поезд наконец тронулся. Милке не терпелось выглянуть из купе, чтобы разведать обстановку. Но мама сказала строго:

– Людмила, лучше подумай, как будешь исправлять тройки в новой польской школе.

Милка на секунду задумалась, но тут же решила, что эти неприятные мысли надо оставить на потом. Тихонько приоткрыв дверь, она выглянула в коридор. И вдруг увидела, что из соседнего купе на нее смотрят черные-пречерные любопытные и озорные глазищи. Некоторое время они рассматривали друг друга. На голове незнакомой девчонки двумя смешными баранками лежали тоненькие косички. Атласные ленты никак не хотели держаться в них, и волосы задорными колечками выбивались по всей голове.

«Ага, глаза у меня, конечно, не черные, а какие-то там серые, но зато косы толще и красивее», – быстренько оценила практичная Милка.

Знакомство состоялось, и уже через несколько минут Милка рассказывала родителям, что в купе по соседству едет девочка Галя. Папа ее офицер, а маму зовут тетя Марина. И есть у них еще одна маленькая девочка и – что самое потрясающее! – зовут ее тоже Лариса. И едут они тоже до Бреста, а затем в Польшу, в город Свинтошев.

Новая подружка Милки, как выяснилось, была озорницей и артисткой, каких свет не видывал. Она уже знала всех пассажиров, из карманов у нее торчали конфеты, яблоки, подаренные «очаровательной девочке». Галя уже успела проверить, всамделишная ли борода у деда, ехавшего в последнем купе. Она умудрилась даже встать на руки и сделать несколько шагов по коридору вагона. Коровы на лугу провожали поезд печальными глазами, а Галя в ответ делала такую же грустную физиономию и мычала… Милка была в восторге, она никогда так не хохотала.

К вечеру, когда обе Лариски уже спали, их родители, умостившись вокруг маленького вагонного столика, наливали в бокалы шампанское за знакомство, и разговорам не было конца. Милка и Галя, предоставленные самим себе, устав веселиться, склонились над шкатулкой с пупсиками. Русая и темная головки соприкасались, но тогда они еще не знали, что волею судьбы не просто подружатся, а сроднятся надолго, на всю оставшуюся жизнь.

В Бресте было много суеты: бутерброды в придорожном ресторане, хлопоты с документами, утомительные часы в зале ожидания. Наконец семьи офицеров погрузились в другой состав – польский, и от границы началась дорога по чужой, таинственной и на первый взгляд не очень приветливой стране. Поезд то мчался мимо огромных вязов, которые, словно нахмурившись, угрюмо вопрошали: кто вы? зачем пожаловали? То нырял в стройные ряды вековых сосен – равнодушных и молчаливых. Как-то сразу наступила осень – назойливый дождик ехидными струйками стекал по вагонным стеклам. Яркий, залитый солнцем Сталинград представлялся нереальным, далеким.