Путь к Небу

– И это вот так прям висит в открытую, у всех на глазах? – недоверчиво покачал головой я.

– Ну, исходную-то формулу, один-восемь-один-восемь – точнее, к чему она применима – отсюда не вычислишь, – заметила Антонова.

– К чему она применима, мы и сами пока не знаем, – бросил Пашка.

– Наверняка, к Царь-колоколу. «Когда придет пора бить в колокол», – не согласился с ним я, процитировав Дэйсьюк-сана.

– «Черед», – поправила меня Маша. – «Придет черед», а не «пора». В остальном – поддерживаю.

– Ну, может быть, – не стал спорить мой приятель.

– Но все же странно, – проговорил я, задумчиво потерев пальцами начавшую вдруг чесаться переносицу. – В самом центре Москвы, прилюдно – такой явный намек – и люди его не замечают? Ладно, у Дэйсьюк-сана народ не был – но явное же исправление! Неужели никто не задастся вопросом – почему так? И как, кстати, после стольких реставраций памятника, след от «семерки» тупо не затерли за двести лет?!

– Может, потому и не затерли, что это намек, – предположила Антонова. – Лишний довод в пользу того, что я права… Ты нашел дверь? – осведомилась она затем.

– Еще нет, – мотнул головой я. – Все на циферки пялился. Сейчас начну искать…

Дверь нашлась быстро. Она располагалась с тыльной стороны памятника, перед самым барельефом, изображавшим изгнание из Москвы поляков (нельзя, кстати, не отметить, что позади постамента, несмотря на достаточно широкий проход, не было сейчас никого, кроме нас четверых – вид на Минина и Пожарского со спины туристов, на наше счастье, не особо привлекал). Все выглядело точно так же, как вчера на Тверской площади: светящийся прямоугольный контур, пара серебристых иероглифов и щель под ними. Разве что последняя оказалась короче – ну так и купюра-«десятка» была куда меньшего размера, нежели давешняя двухсотрублевая!

– Вот она! – прошептал я, остановившись и доставая припасенную банкноту. – Вика, ты лучше куда-нибудь подальше отойди! Остальные – беремся за руки!

– Я уже! – послушно попятилась моя сестрица.

Машина ладонь мягко легла в мою, с другой стороны к девушке уже подцепился Пашка, и свободной рукой я аккуратно просунул купюру в щель. «Десятка» растворилась в воздухе, призрачная дверь отворилась, и мы нырнули в открывшийся проход.

Внимание!

Вы вошли в оффлайн-данж «10»!

Удачного прохождения!

Помятуя о том, что произошло с Машей в прошлый раз, я приготовился ее подхватить, когда исчезнет коляска – но нежданно получил чувствительный тычок в бок, отбросивший меня в сторону на пару шагов. Коротко ругнулся Пашка – с ним, по ту сторону от Антоновой, вышел аналогичный конфуз. Маша же, вместо того, чтобы упасть на мостовую, наоборот, стремительно вознеслась на уровень наших голов, оказавшись верхом на уже знакомой всем нам кобылице.

– Фига се! – присвистнул Иванов. – Красиво жить не запретишь!

Я же, убедившись, что у спутницы все более чем в порядке, поспешил оглядеться.

Мы стояли в самом центре Красной Площади – мощеной разномастным булыжником и совершенно безлюдной. Позади нас возвышалась кремлевская стена – не красная, а, скорее, белая – с буро-серыми проплешинами в тех местах, где краска облезла от времени. Впереди – стояло узнаваемое здание ГУМа, а прямо перед нами – гранитный постамент памятника Минину и Пожарскому, перенесшийся сюда вместе с нами через полплощади – от входа в Собор Василия Блаженного. Причем, на бравых героев Смутного времени мы снова смотрели в лицо, а не в затылок.

Обнаруженная зоркой Антоновой цифра «7», в реальности едва заметная, здесь горела золотом, тогда как основная надпись, словно для пущего контраста, оставалась темной.

– Похоже, ты была абсолютно права, – проговорил я, сдвинувшись ближе к нашей всаднице и кивнув на золотую «семерку».

– Я и не сомневалась, – пожала сверху плечами девушка.

Тем временем на постаменте впереди возникло движение. «Гражданин Минин» опустил поднятую до того правую руку и бесцеремонно высвободил из десницы продолжавшего сидеть неподвижным изваянием князя рукоять вложенного в ножны меча. Затем вдруг молодцевато спрыгнул с этим оружием с пьедестала, шагнул к нам – и замер в поклоне. На русского «мещанина», как величал его Пушкин (да, я подготовился – пока ехали в такси, прочел пару статей в интернете!), он был теперь ничуть не похож: ни лицом, ни одеянием. Скорее – смахивал на Такахаси-сана, торговца сакэ из игры. Впрочем, имени над головой у него не значилось никакого.

Мы трое ответили на приветствие – Маша, понятно, не спешиваясь – после чего «Минин-Такахаси» сделал еще несколько шагов в мою сторону и, возложив ножны на ладони обеих рук, с новым поклоном протянул оружие мне. А вот у меча, в отличие от его владельца, имя имелось: «Муракумо-но Цуруги», – прочел я над его рукоятью.

Постойте! Ведь так же назывался и меч, полученный мной в виртуальном данже после победы – если, конечно, можно так ее назвать – над Ямато-но Ороти!

– Возьмите, Мастер, – заметив, что я медлю, с хрипотцой проговорил «Минин-Такахаси». – Он по праву ваш!

– Э… Благодарю… – пробормотал я, принимая оружие (на ощупь ножны были шершавыми и теплыми, почти горячими), и зачем-то добавил: – Аригато годзаимас!

– До итасимаситэ! – улыбнувшись уголками губ и в третий раз поклонившись, ответил мой собеседник, после чего, уже безмолвно, отступил к постаменту, прыжком вспорхнул на него, занял свое место возле князя Пожарского и, как прежде, застыл с поднятой рукой.

Одновременно справа от памятника прямо из пустоты возникли тории – кажется, нас недвусмысленно приглашали на выход. 

– И это все? Даже кино не показали! – с оттенком разочарования в голосе спросил Пашка, когда мы снова оказались в обычной реальности, в тылу у недвижимых «гражданина» и «князя», не то передающих друг другу, не то вырывающих друг у друга меч.

Обретенный в данже Муракумо-но Цуруги был при мне, висел у пояса – в отличие от Машиной кобылицы, снова обернувшейся инвалидным креслом, он не исчез и даже не изменился внешне, но, предусмотрительно скрытый Маскировкой, для любого человека со стороны оставался сейчас невидим.

– Тебе мало? – бросила тем временем Иванову Антонова, тщательно оправляя плед на коленях. – И цифра подтвердилась, и меч…

– А вот мечу я бы как раз не радовался, – заметил мой приятель. – Дали меч – дадут и чудовищ…

– Что за меч? – тут как тут подскочила к нам раздираемая любопытством Вика.

– Потом покажу, – ответил я сестрице. – А сейчас поспешим к Царь-колоколу! – тут же предложил спутникам. – Время – как раз первый час пошел, все по Дэйсьюк-сану!

– Ты думаешь, «первый час» из той формулы – это время, когда нужно быть у колокола? – с легкой ноткой сомнения в голосе уточнила Маша.

– Как вариант, – кивнул я.

– Ой, я же вам не рассказала! – воскликнула Вика, когда мы уже двинулись сквозь толпу через площадь в сторону входа в Александровский сад. – Пока вас не было, я знаете кого видела? Егора Черных!

– Где? – едва не споткнувшись, быстро спросил я. – У памятника? Он к нему подходил? И вообще, как ты его опознала – вы же с ним, вроде, раньше не пересекались?!

– Мне Маша утром скриншоты показывала, – объяснила девочка. – Из своего каратистского додзё. Я его – Егора вашего – сразу узнала! И нет, к памятнику он не подходил – просто мимо прошел. Еще с одним парнем из додзё – не помню имени…

– Они тебя видели? – опередив меня, задал вопрос Пашка.

– Нет… Не думаю. Я сразу за постаментом спряталась.

– И куда они пошли? – поинтересовался уже я.

– Туда, – махнула Вика рукой в сторону ГУМа.

– Вряд ли это просто совпадение, – покачала головой Антонова.

– Наверняка – нет! – кивнул я, непроизвольно ускоряя шаг. – Давайте-ка на всякий случай поспешим!

Однако, как вскоре выяснилось, торопились мы зря: павильон кремлевских касс в Александровском саду оказался закрыт.