Реквием

Одно у него в голове – жёнушке угодить. Стервозная она у него. Её орудие пытки – слезы. Никогда не оставляет мужика в покое. К тому же заставила его забыть о мечтах молодости и принудила вкалывать на нелюбимой работе. Говорят, с годами она несколько поубавила пыл желаний, но столь же властна, как и в молодые годы. А он со зла наладился к одной вдовушке. Её имя замнём для ясности. Прибавлю: втюрился он в неё крепко. Я была поражена этим открытием. Сколь ни велико было моё удивление, но изумление жены было неизмеримо больше! Надо же, подкаблучник – а туда же! Дело ясное, что жизнь у него тёмная. Жена бегает за ним, едва на пятки не наступает, но пока не поймала на месте преступления, – не без злорадства добавила Инна.

«Инна Григорьевна, конечно, говорит правду, только кому она нужна и какая от неё польза? И зачем она жену Симонова трогает? Это же сплетни, – думает Лиля, инженер из группы Лены. – Ох, достанется ей сейчас от Елены Георгиевны!»

А та напрягает слух, но едва различает отдельные слова. Инна продолжает:

– Этот Симонов доставил мне много неприятных минут. Не могу обойти молчанием тот факт, что от него можно ожидать чего угодно. Вот вам случай, лучше сказать, скандальный казус, расставляющий всё по своим местам, он, кстати, очень его характеризует. В ту пору мы вместе в «ящике» работали. Никогда не забуду, как он однажды перебил договор у конкурента и застолбил за собой, – удалось протащить свою идею, хвала ему за это – ловкий был ход. Обделал свои делишки, действуя с помощью лести и мзды, – и в дамки. Только оказался хапугой. Всё себе заграбастал. Наши советы выслушивал и за нашей же спиной всё по-своему проворачивал. Весьма немногие считали происшествие делом его рук, а я всё разнюхала, раскопала и разгадала. Ему хорошо, но мы-то – зубы на полку на целый месяц. А он и в ус не дует. История неожиданно выплыла наружу, и Симонов слетел с должности. И всё было бы ничего, только результаты его афёры оказались совсем неожиданными. Вышло ещё хуже, чем я предполагала: нас всех отправили в бессрочный отпуск. А через год я ушла из-под его начала и вот теперь у вас в НИИ вкалываю. Спасибо, подруга детства выручила, не бросила в беде, её стараниями я тут. Не пришлось мне скитаться в поисках работы.

Смотрю, и Симонов сюда перескочил. Теперь, естественно, я с ним не в ладах, – повысила голос Инна на последних словах. – Не с лучшей стороны он продолжает проявлять себя и здесь. Я нисколько не удивлюсь, если снова услышу о нём нечто этакое. Не зря говорят, что от обозлённого труса можно ожидать самой жуткой подлости. Кожей чувствую: подведёт он вас под монастырь. И как шеф не разглядел этого льстеца? Зачем принял его на работу? Женщин на лесть не возьмешь, а мужчины быстро на неё покупаются, даже самые умные. Необъяснимый факт!

Елена Георгиевна услышала последние фразы из монолога подруги и сразу дипломатично отреагировала:

– Позволь не согласиться с тобой. Ты вольна рассуждать, как хочешь, я не навязываю тебе своего мнения, но зачем о коллегах так огульно и бездоказательно? Конечно, мужчины часто не оправдывают наших ожиданий, только начальству видней. Вряд ли мне стоит говорить о том, что нам всем сейчас трудно. Но сильные люди в будущее смотрят, а слабые за прошлое цепляются.

Раньше предприятия обязаны были наукой заниматься, и всем нам работы сверх головы хватало, а теперь молодёжь обманом вырывает и без того редкие договоры. Конкурсы ведь выигрывают те, кто за разработку проекта меньшую цену запросит. Но ведь какие деньги, такое и качество. А мы на совесть привыкли трудиться, вот и маемся за гроши, лишь бы не потерять работу. Но не будем предаваться унынию, – добавила Елена Георгиевна и прислушалась к словам мужчин-спорщиков.

«Что-то сегодня прелюдия слишком затянулась. Болтают как заведённые, душу отводят. Шеф ещё «на проводе с Москвой», – поняла Елена Георгиевна и, зябко поведя застывшими плечами, закрыла глаза и как бы отключилась.

Почему-то перед глазами поплыли картины лета шестьдесят восьмого года, волнения в Чехословакии, беспокойство за подругу, вышедшую замуж за чеха. (Интригующая история!). Потом была странная осень. Очень рано ударили морозы. Двадцать пять градусов! И зелёные обледенелые листья деревьев представляли неестественную, сюрреалистическую картину… В то утро ветер ошеломлял, душил, хлёсткая снежная крупа опаляла щёки. Ей холодно, очень холодно бежать на лекции в тонком пальтишке из кожзаменителя. По лицу текут леденящие струйки таящего снега, они будто жёстко ощупывают его. Она прячет лицо в ладонях и поворачивается к ветру спиной. Не помогает. По пути забегает в магазины перевести дух и немного погреться…

Её мысли вдруг перескочили на совсем недавнее. «Она идет по площади Ленина. Перед памятником вождю стоит жалкая кучка людей с красными флагами, которые рвет у них из рук холодный порывистый ветер. Молча стоят, без всякой рисовки. С жадным любопытством их разглядывают идущие в школу дети. Ей неловко за «демонстрантов», за то, что не понимают они нелепости и бессмысленности своей акции. Даже озноб по спине пробежал при виде их унылого стояния. Но судить – это удел других. Люди имеют право высказывать своё мнение. Теперь можно. Как там, в шестидесятые годы в студенческой песне пелось? «Свобода, брат, свобода, брат, свобода…».

Это на работе я никогда не ошибаюсь в своих симпатиях, и всегда действую наверняка, а тут… Зачем пришли? Им уже успели надоесть вошедшие во вкус новые политические демагоги? Надо же, будто насмерть стоят. Один из демонстрантов начинает грубо поносить сегодняшнюю власть, отчаянно заслоняясь от милиционера красной книжкой члена коммунистической партии. Обветренное лицо молоденького стража порядка дрогнуло. Опустив голову, он отошел от старика на почтительное расстояние. Мне показалось, что посмотрел он на выступавшего уважительно, как на человека, бросающегося на амбразуру.

За спиной молодого милиционера находился пожилой. Меня поразило его мрачное грубое величие. Стоял словно памятник прежним временам.

Я сделала над собой усилие, решительно прервала эти ненужные для меня, неожиданные переживания, и слегка притормозив, прошла мимо. Меня ничем не удивишь, ничем не собьешь с толку. И всё-таки горько, безрадостно стало на душе, обидно за стариков, за их героическое прошлое, за теперешнее слепое упорство… Их жизнь прошла между революцией семнадцатого года и девяносто первым годом, а моя – началась великой Победой и… всё продолжается. О чём из своей жизни я чаще всего вспоминаю, наблюдая за демонстрациями коммунистов? Как «плечом к плечу отважно» шептались на кухне в брежневские времена? Потому что в прессе ни слова об ошибках, только о победах. Но не хулили, не кидались топтать, не присваивали себе права унижать. Терпимость проявляли по отношению к тем, кто открыто возникал. Но пальцем не пошевелили, чтобы что-то изменить. Непреднамеренно пассивными были в политике, зацикленными на работе. Шли по пути отказа от всего, кроме науки. Так, нехотя, в проброс иногда упоминали, конечно, о проблемах в стране… А у женщин ещё домашние заботы, дети. Не до политики.

Свернула за угол. Когда фигурки на площади пропали из поля зрения, я с облегчением восстановила дыхание. Даже самой себе не хотела признаваться в том, какое тяжёлое впечатление производят на меня подобные встречи. Чтобы как-то переломить смутное состояние души, я в тот день обернула душу покрывалом бытовых забот и подальше затолкала её в надёжную скорлупу – спрятала от жестокости жизни, совсем как в детстве».

6

Недавнее прошлое из головы Елены Георгиевны исчезло как след от упавшей звезды. Но охватившему её наплыву чувств не было конца. Этому способствовала монотонная, нескончаемая дробь дождя, доносившаяся с улицы через форточку. Наконец её отвлёк резкий хлопок двери. Стряхнув с себя столбняк воспоминаний, она подумала: «Старею, коль тянет в прошлое. Рановато мне сдавать позиции».