Ее величество

– Жизнь Эммы – бег в роковом круге, повторяющемся в каждом поколении. Мужья ее матери и бабушки тоже нарушали седьмую заповедь и делали это с завидным постоянством. Гонимые желанием шли, куда ноги вели. А приносили они их сама знаешь куда. Быстро этим женщинам пришлось расстаться с мыслью о счастье. Они тоже посвящали себя мужьям, семье, но быть любимыми у них почему-то не получалось, – искренне сочувствуя, подметила печальную закономерность Аня. – Я бы дорого дала за то, чтобы разрушить эту «традицию».

– Истории свойственно повторяться. Дети часто идут по стопам родителей. Вот и Эмма попала в этот капкан и не выбралась. Впала в утопию, захотела быть для мужа идеальной. Причислим Эмму к лику святых? Главная святая всея Руси. Может, и канонизируем? – вклинила Инна очередную шутку. И в ответ получила неодобрительные взгляды подруг, мол, позлословила и хватит. Лене даже показалось, что она услышала сдерживающий раздражение скрежет зубов Жанны.

– Вы представляете какой лгун, какой хлыщ! Когда Эмма стала упрекать его в неверности, он ей заявил высокопарно, мол, ты, на чью доброжелательность, как мне казалось, я могу рассчитывать в большей степени, чем на чью бы то ни было, не доверяешь мне! Ты унижаешь меня! Не канифоль мне мозги. Твои подозрения беспочвенны. Призови на помощь здравый смысл!»

Очень показательная история! Вот ведь сволочь. Нет чтобы понять, прозреть, наказать себя и тем очиститься... «Совесть делает человека человеком», – писал Лотман, – закрепила свою мысль словами современного мыслителя Аня. И, вздохнув, добавила безысходно:

– Чего я захотела?! Провальная идея? Фёдор недостоин гордого звания человека.

– Чёрт возьми, Эмма его унизила! Он извратил саму суть этого слова!

«Можно подумать, у тебя, Инна, нет того же хобби – искажать, выворачивать наизнанку», – усмехнулась Лена.

– Лотман об унижении ничего не говорил? – поинтересовалась Жанна у Ани.

– Как же: «Унижение хуже смерти».

– А сам сколько терпел!

– Но жил ещё как достойно! То было другое терпение. Потому и уехал в Тарту. Умнейший человек! Его лекции – интеллектуальный перформанс, – объяснила Инна. Она считала себя обязанной донести до подруг то, что её философские знания в области осмысления сути и назначения человека находятся на самом высоком уровне.

– …Печаль быстро уходит, а вот тоска… Она надолго, – вздохнула Аня. – Боль и мука в глазах Эммы проступали, когда она мне о себе рассказывала. Радости ей в жизни не хватает. Не смеха, а именно радости.

– А кому хватает? Вот и уходим мы в глубины своих хобби или малышей нянчим, в них находим счастье. Дети отпочковались, зато внуки «привились» к нам весьма удачно и крепко. И слава Богу, – сказала Жанна. – Тебе не приходило в голову, что Эмма поступила мудро?

– У нас с тобой разные понятия мудрости. Если бы она плевала на измены, я могла бы ее понять, а так…

Аня не рискнула продолжить развивать эту сложную тему.

А у Лены Жаннино «слава Богу» вызволило из памяти недавнее событие. «Встретила в магазине знакомого профессора. Поговорили об издании книг, потом о его прелестных внучках. На прощанье я сказала: «Дай Бог вашим внучкам здоровья и всяческого благополучия». И осторожно перекрестилась, как бы закрепляя свои слова. И вдруг профессор настороженно, будто прячась, перекрестился. Но на эмоциях, истово и серьезно. На лице в один миг отобразились и счастье, и гордость, и страх за своих любимых, самых главных, и желание беречь, оградить… И я подумала: «Вот что значит по-настоящему любить, самому растить, заботиться. И женщина может защитить. И мужчина может глубоко и тонко почувствовать… А говорят, мы слишком разные…»

– …Некоторые мужчины ищут острые ощущения на стороне, чтобы почувствовать вкус жизни. Они сладко бередят им души… «И кое-что ещё, и кое-что другое…» А у меня так и не получилось быть счастливой, несмотря на мои авантюрные романы. Все они курам на смех оказались. Мужчинам для счастья нужно много меньше, чем нам, женщинам?

– Смотря каким мужчинам, – ответила Лена подруге.

– Я говорю о среднестатистических.

– Опять скулим?

– Это не всеобщее и полное отрицание мужской положительности, а выражение личной обиды на конкретных мужчин, – увильнула Инна от Лениной критики.

«Болтовня доводит меня до изнеможения. Петляют, петляют, и всё вокруг одного… Это наводит на грустные размышления. Не будет большой беды, если я опять попытаюсь чуть-чуть придремнуть, – решила Лена, прикрывая глаза.

Жанна, глядя на нее, подумала вяло, без раздражения:

«Её гордыня заела? Считает, что не следует пятнать себя участием в обсуждении ерунды? А что тогда не ерунда?»

Жанна с Аней опять шушукаются.

– И это нам не так, и то не этак… «И снег не бел, и хлеб не мил».

– Сейчас мы уже плачем слезами возраста, а не боли. Но сердчишко небось еще вздрагивает, когда случайно встречаешь кого-то из тех, кто нравился в молодости? Отрадно погреться в теплых воспоминаниях?

– Вздрагивает. Ну и что из того? Не грех и пофантазировать, сидя в затишке уютной квартирки, – не стала отпираться Аня.

– Только прекрасный профиль патриция, что был под стать Данте, оплыл, черный антрацит глаз полинял, и череп оголился.

Обе искренне рассмеялись. Поняли друг друга.

Мысли Лены путаются, перемешиваются с нечеткими образами ее воображения. Воронка сна затягивает ее все глубже и глубже. Но она еще слышит:

– …Эмма не ютилась по общежитиям и коммуналкам. Это ты, Аня, порядком помыкалась. Не бедствовала Эмма, а счастья не было. Помню, хвалилась: «Я не первая у него, но единственная». Гордилась. А он уже тогда, как бы шутя… среди прочих, интересовался ее подругами. Малосимпатичный мне человек. Не дорожил репутацией. Ему хватало собственного мнения о себе, – резко закончила Жанна.

«Мне тоже. И что из этого следует?» – сквозь пелену сна подумала Лена.

«Ох уж эта мне Жанна! Есть такой тип навязчивых людей: пока не докажет свое, не отлипнет», – рассердилась Инна, не замечая за собой той же «особенности».

– …Кто по-настоящему страдает, тот редко грешит. Разве что обидами… – скорбно сказала Аня.

– Преклоняюсь перед гением человеческой мысли, – не удержалась, чтобы не съехидничать, Инна. Ее голос окончательно вывел Лену из состояния прострации.

«Если бы эти слова вместо Ани произнесла Лена, Инка не ёрничала бы», – молча вздёрнулась Жанна.

«Аня права, эгоизм всему виной... Эмма свое одиночество с достоинством пронесла через всю жизнь. Зря она вчера откровенничала. Хотя понять ее можно. Моей боли уже сорок лет, и можно сказать о ней:       «дела давно минувших дней», а у нее она совсем свежая. Каждый день как ножом по сердцу… Врач мне советовал чаще раскрываться, чтобы стресс снимать. Наверное, и она во исполнение…» – решила Лена, уже туманясь сознанием.

– …«Как чудно жить! Как плохо мы живём». Хорошо Адамович сказал! Будь у власти, я накидывала бы срок мужчинам с нравом мартовских котов за их издевательства над женами, – сказала Аня.

– Это их выбор: терпеть или нет, – заметила Инна.

– Часто вынужденный, не свободный, отягченный ответственностью за семью, – подправила ее Жанна.

– Наказывала бы «за каждый миг, исполненный «значенья»? – усмехнулась Инна.

– Не юродствуй, не извращай первоначальный смысл прекрасных строк. Зная, что им влетит по первое число, гуляки сбавляли бы обороты.

– И вспоминали бы тебя пострадавшие с «безграничной благодарностью»… Религиозной кротостью тоже можно тиранить и даже уничтожать. В теории наказаний в веках отметились многие законодатели, да только результатов пока нет никаких. Ты могла бы и похлеще отколоть номер. Например… предложила бы кастрировать. Потому-то ты и не во власти, – рассмеялась Инна.

– Боже мой, какие тайные мысли скрывают эти старые стены! – улыбнулась Лена.

– Мысли старых клуш и ведьм, – добавила Инна. – А раньше эта квартира была местом почтительного отношения к живым и ушедшим, где решались вопросы по самим основам жизни.