Тина

– Он, как обычно, был в глубоком подпитии? – перебила, желая уточнить, Жанна.

– Трезвый был, ни в одном глазу, видно, дружки не поднесли еще опохмелиться. Но крепкий густой дух вчерашнего злоупотребления висел над ним и окружал привычным ореолом. Довольно унылое, пожалуй, даже зябкое впечатление произвел, скажу я тебе.

Наши взгляды встретились. Мои глаза сказали ему, что мне скрывать нечего, его – что я не застала его врасплох. Пошутила, конечно, мол, ищешь к кому прислониться или шел ко мне с сокрушительным покаянием, в надежде, что я вырву тебя из объятий отчаяния? Похоже, дела у тебя из рук вон плохо. Если хочешь меня удивить, то напрасно, не старайся, меня теперь трудно чем бы то ни было впечатлить. О чем я могу услышать из того, что еще не знаю? Что башку пригнул, совесть проснулась или опять дал деру из семьи? Ведь повод неважен, правда? Сбежал, струсил или Тина сама тебя, наконец-то, прогнала? Давно пора. Жаль, что редкое постоянство сочетается в ней с завидным чувством долга. «А вдруг с прошлыми делами покончено?» – съехидничала я, и взгляд от него отвела, как от чего-то для меня не представляющего ни малейшего интереса.

А он мне: «Тебе бы не помешало…»

И я ему: «Тебе бы тоже».

А он мне: «На кого замахиваешься? На старого друга? Это перебор. Не утрируй, оставь свои оскорбительные сравнения. Что я сделал тебе плохого, чтобы заслужить такие «комплименты»? Ладно, ладно, снимаю вопрос с извинениями».

И почудилась мне в его интонации поздняя горечь навсегда от всех нас во всем отставшего… Я помялась, потопталась и мысленно согласилась его выслушать. Начал он – в тон мне – с выражения ироничного восхищения (его стиль), мол, у тебя не платье, а штора из Большого театра: одни сборки и воланы по всей длине. Я только поморщилась в ответ, мол, что бы ты понимал «в колбасных обрезках!» «А что, комплекция позволяет носить такой фасон. Я всегда была стройной. Даже мужчины интересовались, мол, ты жертва специальной диеты или природа постаралась сохранить тебе девичью фигурку? Тебе с твоим вкусом не понять», – презрительно подумала я, но не рассердилась. Было бы на кого!

Киру позарез нужен был слушатель, и он битый час мариновал меня своими слюнявыми излияниями – докладывал, в каких побывал передрягах.

«Бедняга, замучен славою! Повезло», – не удержалась я.

А он все говорил и говорил. Голос его чуть дрожал. Слова произносил как-то неуверенно, в движениях сквозила скованность. Столько усталого доверия и тоскливой потребности отвести душу, излить горькие жалобы услышала я в его откровениях! Слишком скорбно и больно звучала его речь. Сквозь ее невнятицу я уяснила, что, он всегда слепо бродил по жизни или метался в неистовом волнении, пытаясь отыскать тропинку, ведущую к более глубокому пониманию собственной сути, а находил дерьмо, потому-то и чувствовал свое бессилие что-нибудь сделать.

Утверждал, что жизнь его представляет собой громоздкое, бесформенное, беспорядочное сочетание порывов и глупых страстей. Сожалел, что всегда предпочитал сладкий самообман осознанию жестокой необходимости. Не умел ставить долг выше удовольствий, если их невозможно было совместить; говорил, что сегодня попытается показать мне себя истинного. Доказывал, что когда в чем-то долго сомневаешься, нерешительность затуманивает цель и появляется почва для уступок соблазну малодушия. Грузил надуманными проблемами, мол, как ни крути, ни верти – всё одно и всё одно к одному – сплошное невезение. А еще, что он готов отречься от Тины, не способной отвадить его дружков.

Нет, ты представляешь, как ловко придумал и в наглую попер?! Дошел до того, что меня на Тину попытался натравить. Говорить такое о жене да еще при мне – непростительный грех. Я запротестовала, вся огнем запылала от негодования. Заорала: «Замолчи, иначе я за себя не отвечаю. Жизнь не удалась? Тине условия ставишь, правила диктуешь, а сам их не придерживаешься, да еще ерепенишься! Жена у тебя безукоризненная, а ты – дерьмо».

Заткнулся, язык, будто залип. Только ненадолго. Опять ерунду понес. И слова-то нанизывал, как мясо для шашлыка на шампур. Чему тут удивляться? Такое поведение – прямое следствие его образа жизни. Он и раньше, когда представлялся подходящий случай, вовсю использовал такой способ, чтобы отвести от себя угрозу бесчестия. Грязная, мерзкая привычка. Но никогда при мне он не позволял делать из Тины мишень для гнусных нападок и подлого оговора. Я всегда могла отстоять ее. А тут видно ему было уже все равно. В общем, галиматью понес и повел себя странно, можно сказать, в высшей степени вызывающе.

Тогда я зашла с другого фланга. Говорю Киру, ненавидя себя за нервозную пронзительность тона, потому что уже завелась:

«Если брак для тебя – узаконенная тоска и отчаяние, что же не развелся? Несешь вдохновенно и невозмутимо совершеннейшую чушь. Сладко врешь, да горько глотать твою ложь. Сам-то ты кто? Ошибка природы, ее сбой?»

«На уровне души не врал», – возмутился Кир.

Хотелось крикнуть ему в лицо: «Не докучай мольбами – не пойму». А он все говорил и говорил, словно хотел оттянуть неприятный момент нашего расставания. А мне было не до него, свои проблемы душили и заморачивали. Мне так хотелось хоть немного покоя, радости, а тут он со своими стонами!

Знаешь, Жанночка, выслушивать жалобы мужчины вовсе не так уж увлекательно, особенно если он как старая заезженная пластинка – одно и то же бубнит и никак не может сойти с накатанной музыкальной дорожки. Устала я от его внезапных яростных исповедей. От одной только мысли о них меня до сих пор передергивает. Ну, думаю, побеседуем! Посмотрим, кто кого сегодня переговорит!

Люди бог знает, из какого хлама состоят. Всем есть что скрывать, каждому находится из-за чего покраснеть, а он вроде как нигде ни в чем не повинен, но все его не понимают и обижают. Собственно, ничего другого я от него и не ожидала. Кирке только повод дай, чтобы побыть несчастненьким. Скорбь и печаль – моменты некоего восхождения души к небу – ему недоступны. Конек Кирилла – сплошное уныние, и, следовательно, падение в пропасть. Нытью он навечно застолбил место в своей душе, его он и пришпоривает. Его главный «тезис»: «Если бы не пил, давно бы застрелился». (А зачем такому жить?) Кириллу вычленить бы одну свою самую главную проблему, подумать, как переломить ситуацию, поискать пути выхода из гибельного состояния, вспомнить, что всегда после ночи бывает утро. Но на поверку выходило, что просто сказать, да трудно сделать. Не светило ему взять быка за рога, стать приличным человеком.

«Совсем захаяла Кирилла. Хорошо хоть не в глаза. Мне бы самой провести с ним честный, спокойный, доверительный разговор», – подумала Жанна.

– Я привела Кириллу в пример всемирно известного шведского писателя, сценариста, режиссера Бергмана. Мол, его жизнь – сплошные взращенные фобии и закидоны. Другой бы на его месте – вроде тебя – давно бы спился, а его, как выражался сам автор «Земляничной поляны» и массы других всемирно известных произведений, спасало творчество, оно упорядочило ему мозги, и он сумел взять бразды жизни в свои руки.

«А ты? Тяжело проспиртованными мозгами шевелить? Ты же водкой сузил свои горизонты до предела. Даже великие идеи иногда разбивались о малые слабости. Вот и твои таланты перешли в область пустой болтовни. Тебе бы осуществить глубинное проникновение в свою неповторимую человеческую душу. В молодости не вышло, но есть же мудрость возраста. У тебя еще может быть будущее. Уйди от прошлого, не оглядывайся на него. Не упускай возможности сделать что-то полезное. Попробуй вспрыгнуть хотя бы в последний вагон, идущий в нужном направлении. Кто-то сказал, что мы сами являемся зрителями и потребителями самих себя». – Я так старалась, а Кирка и ухом не повел. Сказал только, изогнув губы, чем придал лицу презрительное выражение:

«Интеллектом давишь. Свое мнение навязываешь. Ход конем делаешь. Совмещаешь приятное с полезным советуешь. Удовольствие получаешь от своей эрудиции и меня заодно воспитываешь? Премного благодарен за совет. Ты меня с кем-то перепутала. Накладочка у тебя вышла. Не имел я удовольствия читать Бергмана. Ему, похоже, просто повезло. Ты ни о чем в своем рассказе не умолчала? Слишком тщательно подбираешь фразы. А я не привык скрывать свои чувства и эмоции, какими бы они ни были. Не получится мне, пропащему, примкнуть к счастливчикам. Не лежит моя душа к подобным сказкам. Не можешь ты войти в мое положение. Не созрела. Да и не создан я для перемен, и спорить с тобой не хочу. А знаешь почему? К сожалению, в спорах чаще всего побеждает не тот, кто прав, а талантливый демагог, который может ловко доказать, что белое – это черное и наоборот. Например, Гитлер был прекрасным демагогом».