Тина

– У него тогда был период оптимистичной самовлюбленности, – встала на защиту Кирилла Жанна.

– Не понимал он, что одержим постыдной манией величия. Представляешь, воображал, что талантливому человеку нужно все прощать. Насколько талантливому, вот в чем вопрос. Кого он с ног сбивал мощью своего таланта и эрудиции? Я пыталась уточнить этот момент, говорила, что хочу окунуться в его оригинальную реальность. Но он под разными предлогами уходил от этой скользкой темы. Как-то пристала к нему, мол, какое твое жизненное кредо? А он мне: «К чему красивые слова? Может, еще заголиться, душу свою обнажить? Я не желаю обсуждать с тобой подобные вопросы». Так бы и съездила по его наглой физиономии! Жаль, что в такие игры не играла, а то, может быть, привела его в чувство. Я думаю, что он заблудился в своей жизни еще тогда, в общежитии, до знакомства с Тиной. Никто не препятствовал ему развивать способности. Сам себе препоны ставил своим несносным характером.

А Тина безоговорочно поверила ему, клюнула на его эффектную наживку. Я пыталась на нее воздействовать. Окидывала презрительными, уничтожающими взглядами, распекала с неподдельным гневом: «Ты хотя бы возмутилась! Что он себе позволяет? Меня чуть удар не хватил от его самомнения!» А она улыбалась и не реагировала, что меня еще больше распаляло. Я что, всласть орала только для прочистки горла? Нет, я конечно, боялась навредить, усмиряла свое недовольство…

– Не кори, не грызи себя за то, в чем ты не виновата, – успокоила Жанна Инну, видя, что та заводится без меры.

– А если глубже копнуть? Тина видела в Кирилле страдальца, любила его слабости и хотела быть ему полезной. Поймал на жалость – знал, мерзавец, чем ее взять, чтобы заполучить – и все твердил, мол, попробуй влезть в мою шкуру. Нет, всем иногда хочется дать волю жалостливым чувствам, но не строить же на этом всю архитектуру своей жизни. Как порой бывают запутаны мотивы человеческих поступков, особенно если они не отличаются зрелостью!

А Кир начитался научно-познавательных популярных брошюр и наивно пытался убедить всех, что высказывает по каждой теории свое личное мнение. Меня поражала голословность его маниакально-болезненных хвалебных од собственной персоне. Я в глаза ему говорила: «Постыдился бы возноситься на ерунде, ведь на самом деле ты не гений, не явление, а ноль, недоразумение, и твой талант так же сомнителен, как и твои человеческие качества. Мятежный ниспровергатель… тривиальных истин. Туману напускаешь, явно привираешь. Тебе ложь ничуть не в тягость? Ты же, прежде всего, себе вредишь». Он, конечно же, отвечал раздражением и бешенством, мол, не цепляйся, тебе это не зачтется, но припомнится. Чувства унижения, похоже, не испытывал, но муки уязвленного самолюбия, я думаю, его изводили.

Банальность и высокопарность его речей поначалу даже огорчали меня. Мне казалось, он заслушивается самим собой, что ему и в голову не приходит, что кто-то может не восхищаться его «руладами». Я надеялась, что со временем он повзрослеет, одумается, и будет безжалостен к себе в своих честолюбивых устремлениях. А он запил и тем подорвал остатки моего к нему уважения; так что в его последующие фантазии и обещания я уже не верила.

Потом, помню, Кир приткнулся у кого-то из ребят в нашем общежитии, прикинувшись «казанской сиротой», но вскоре вошел во вкус и снова стал проявлять свой неуступчивый агрессивный характер: то выставлялся сосредоточием массы противоречий, то воображал себя верхом совершенства. А эта его медленная походка знающего себе цену человека, а труднопереносимая матерщина! Невооруженным глазом было видно, что тот еще типчик. Не заморачивался по поводу уважения к окружающим. Одним словом – пропащий. Я старостой этажа тогда была, так он последнее мое терпение вычерпал своими фокусами. Такому дай волю, так всех на уши поставит. Что меня особенно бесило в нем, так это его безответственность и еще безразличие к людям. Ни в чем не привык давать себе отчет. Я ему, мол, осознание вины – уже половина исправления, а он на меня, округлив глаза смотрит, будто не понимает, о чем я ему толкую. Сложное, неприятное было общение с ним.

Иногда я думала: «Может, он не находит мужества признать свою никчемность и прячется за гонор? Вполне возможно, что еще в детстве успел хлебнуть лиха… Хотя слишком часто такие вот очевидные, лежащие на поверхности версии ведут в никуда. И из них практически невозможно сделать правильное заключение. Если только в купе с другими вариантами…» Помню, как-то очень горько жаловался сам на себя, на свои нервы, потом на других, мол, никто не заглянет в душу и не спросит сочувственно: «Как тебе здесь живется, легко ли тебе ежедневно подвергаться подобным моральным истязаниям?»

«А ты сам у кого-либо об этом же спрашивал?» – в тон ему интересовалась я. Не задевали его мои прямые колючие вопросы, он только нагло и вызывающе кривил губы.

Боже мой, сколько раз он получал от меня нагоняи, сколько раз я подвергала его насильственному изгнанию! Он же «зайцем» был, «безматрасником», то есть неофициально жил, без прописки, без койки. Таких как он обездоленных тогда много было в нашем общежитии. Ну так веди себя тихо, не подводи приютивших тебя людей, ни себе, ни другим неприятностей не делай. А вокруг него то скандалы, то провокации. Не бросал он свои замашки и ни малейшего чувства стыда не испытывал, не терзался ни за свое малодушие, ни за бездеятельность, ни за непорядочность. Природная ли неотесанность, застенчивость ли, спрятанная куда как глубоко были тому виной – разве поймешь? Хотел, чтобы к нему хорошо относились, но сам не способствовал.

Осточертел мне Кир. Я нисколько не кривлю душой, говоря, что ненавидела его всеми фибрами души. Я за него, знаешь, какие выволочки на студсовете получала! А Тина уже тогда зачем-то пыталась собрать разрозненные осколки его никудышней жизни и придать его жалкому существованию какую-то определенную форму. Она старалась своей заботой занять все его жизненное пространство. Вот он и обустроился в ней уютно, как в материнском чреве и скрашивал свое одиночество и неприкаянность.

Тине в то время было, кем более достойным занять свою голову помимо этого оболтуса… Правда иногда Кирилла одолевал изнурительный приступ предупредительности и заискивающей вежливости, которые она, по всей видимости, и приняла за любовь. Да и смазливеньким он был. Если и были в его лице какие недостатки, то их искупали поразительно красивые черные глаза. Ими он тоже, наверное, Тину приманивал. Многие девчонки заглядывались на него, пока не узнавали подробнее. Но мне он не показался.

Жизнь иногда подает нам тревожные сигналы, но молодыми мы не прислушиваемся к ним. Теперь, когда мне перевалило за шестьдесят, и годы быстро, ой как быстро подбираются к семидесяти, я думаю, что пока Кир познавал сладость и горечь взрослой жизни, его слишком мучили жизненные передряги и душевные катаклизмы. Некоторым бывает очень трудно взрослеть. Но кого из нас они не одолевали? Можно подумать, что он единственный на всем белом свете, у кого были проблемы.

Кир становился невыносимым, когда касался темы своей несчастной судьбы. Он вечно ныл, что не может примириться с действительностью, что жизнь оказалась примитивнее его мечтаний, что он не хочет быть ее рабом, а она вынуждает. Считал, что с несправедливостью и мерзостью жизни его может примирить только водка. И утверждал это с тем же удовольствием, которое раздражает в больном, бравирующем своим будто бы добрым здравием. Говоря ахинею, он точно миазмы зла выдыхал. Нет, как тебе такое нравится! А у нас учились и детдомовские, и инвалиды детства. И никто из них не прокисал. Конечно, всякий молодой человек мечтает «полюбить – так королеву, выиграть – так миллион, если властвовать – так над всем миром». Только не понимал он, что это удел королей, а не простых смертных. А нам вкалывать надо было, чтобы чего-то достичь.

Что до Кирки, то я считала, что он просто плут, и это у него на лбу написано, как бы он ни скрывал. Он всегда искал виноватых, но себя пропускал в этом специальном реестре, не заносил в их число, охотно включая всех прочих. Может, это и глупо, но я не любила его еще и потому, что мне всегда представлялось, что широко расставленные на лице глаза означают добродушие их владельца, а если они близко, то выражают коварство характера или хотя бы хитрость.