Тина

А годы утекали как песок сквозь пальцы. Чины мужа росли. Ушел в отставку подполковником. Квартиру наконец-то получил свою, трехкомнатную. На расширение в очередь встал, хотя считал, что безнадежное это дело – хвост ее велик. Дети к тому времени школу окончили, но рвения к учебе не проявляли, в институты не стремились, да и рабочие специальности их не привлекали. Ваню постигла неудачная любовь, последовал развод. Интересов у него других не было, кроме дружков по работе. Запил с горя. Остановиться не мог, будто прописался в гастрономе. Дочь Анюта рано замуж вышла, самостоятельной, по-своему построенной жизни захотела, да не получилось у нее. Все чего-то особенного хотела. А чего – и сама не знала. Разбежались они с мужем. Предложила Анюта матери, что если родит, ребенка к себе на время взять, помочь ей встать на ноги. Неля отказала: «На дом копим, вот-вот строить начнем. Сама обходись. Я же вас маленькими по сути дела одна растила». Дочь не решилась «на подвиг», аборт сделала, а через год опять замуж вышла, только детей уже ожидать не приходилось, а муж хотел наследника. Разошлись. А Машенька завербовалась на Север и даже писем не писала. Сын в тюрьму первый раз попал за драку «по пьяной лавочке».

А родители дом строить начали – огромный, с размахом. Во всем пригороде такого ни у кого не было. Анюта ушла на квартиру. Обижалась на мать, что судьбу ей сломала. Мужчины были, а мужа больше не нашла себе. Тоже пить стала, в психушку попала. После нее работы постоянной не имела, но к родителям больше за помощью не обращалась. Сын опять в тюрьму попал. По слабости характера связался с бандитами. Вторую семью завел и тоже ненадолго. Пытался «расколоть родителя на матпомощь» для внуков, но не получил.

А дом все рос. Уже второй этаж расцвел, с шикарными резными лестницами, внутренними деревянными колоннами. Все как мечталось. Особенный, удивительный был дом. Каждый кирпич в нем к месту, каждая дощечка шлифованная, лакированная. Чудо-дом. Душу вкладывал в него Петр. На себе таскал бревна, сам топором, рубанком работал. А людям со стороны казалось, что работой он себя занимал, чтобы не думать о бедах детей.

Построили. Гостей созвали. Только не было на новоселье детей, не было внуков – тех, ради кого копили деньги и строили эту прекрасную громадину о восьми комнатах, с двумя ванными и туалетами, с позолоченными ручками дверей и окон, с узорными решетками первого этажа, резными наличниками и верандами на втором. Водка текла рекой, но пьяные песни лились не с радостью. Хозяин с гордостью водил меня по своим хоромам, хотел показать, что счастлив. А глаза у обоих были тоскливые. Особенно у Нели.

Петр был не глупый человек, но крутой и упертый. Наверное, он уже понял, что не так прожил жизнь, хоть и очень старался. И теперь не знал он, себя ли винить, жену ли, которая не противоречила ему, не вразумляла, а любила, верила, поддерживала, жила его жизнью, его мечтами? Ведь именно такую жену он всегда хотел видеть рядом с собой: не самостоятельную стерву, а мягкую, добрую, покладистую. Вот и жила Неля по его указке.

Задумывалась ли Неля, что судьбы их детей в ее женских руках? Что зароняла она в их души, возвращаясь с работы усталая, молчаливая? Что доброго слышали от нее дети, без присмотра носившиеся изо дня в день по улицам в поисках развлечений? Не знали ни забот, ни обязанностей, потому что Неля сама до ночи с домашними делами управлялась, когда все уже спали. Всю жизнь была героиней труда и терпения. И все для чего? Ради дома.

В ту ночь, когда горел их известный на всю округу дом, Петру стало плохо, но он не щадя сил пытался бороться с огнем до последнего. Пожарные смыли пепел с его обожженного тела. Неля с воем бросилась ему на грудь, будто ища защиты. Ей оставалось одно – мыкать горе в этой ненужной для нее жизни. Она уже не понимала, отчего душат ее нескончаемые слезы: Петину ли смерть, детей ли неудачную жизнь оплакивала?..

От безысходности слегла. Операцию перенесла. Рак у нее был. Сейчас на инвалидности. С сыном живет-мается. Переживает, что ничем помочь ему не может. Анюта иногда навещает брата в отсутствие матери. Нестерпимо грустно на Нелю смотреть…

*

Аня загрустила. Ей припомнился рассказ подруги, работающей в милиции со сложными подростками. И назвала она его в своих мыслях: «Командировка в трагедию» или «Исповедь потерянной девчонки». Та девочка до двенадцати лет была домашней, но из пьющей семьи. И, слава Богу, не из ее подопечных.

Конец августа. Серое, тихое, раннее утро. Если не считать постоянного фона – гула далекого завода, – тишину нарушает только шуршание шин редких автомобилей. По переулку, по выщербленному тротуару с видом полной покорности судьбе безучастной серой медленной тенью бредет девушка, припадая на ушибленную ногу. Ее сгорбленный силуэт такой, что можно предположить, что ей абсолютно безразлично на каком свете она находится. Бледное, безжизненное, ничего не выражающее лицо, глаза пустые, остекленевшие, запавшие. Руки, вяло опущенные вдоль худенького, плоского тела, слегка болтаются как неживые. Ноги еле держат, но несут ее сами собой домой. Дом – название условное. Не родной дом. Угол, убогая кладовка, где можно бросить свое изможденное тело на старый затертый, облезлый диван и отключиться, забыться тяжелым нервным сном.

Но туда еще надо добраться. Девушка все чаще спотыкается. Вот и знакомый зияющий черный провал арки, гулкий узкий мрачный двор, стиснутый старыми домами. Неясно откуда взявшиеся силы бессознательно доносят-таки ее до знакомого порога и опускают в темное, заплесневелое полуподвальное помещение, куда через щелястые доски двери и трещины в бетонном полу проникает затхлый, прогорклый, тошнотворный запах сырых канализационных труб, и сочится теплый пар.

Девушка пошарила в темноте неверной рукой по скользкой от сырых наслоений грязи стене, нашла крючок, опустила его в петлю и, не раздеваясь, свалилась в кучу рыхлых лохмотьев, валявшихся на диване. И как влипла в них. Ее почти не видно из продавленного ложа. Придя в себя, она попыталась проникнуть под обрывок вонючего лоскутного ватного одеяла. Его сложный острый, назойливый запах не дает ей уснуть. Но нет сил скрыться, уползти от него. «Если только сгинуть, уснуть и не проснуться», – шевельнулось где-то глубоко в ее темном сумрачном сознании.

Ноет чугунная голова. Перед глазами переливается расплывчатый красноватый туман. Бесформенные клубки мыслей то комкаются, то медленно неровно разматываются и расползаются. Иногда сознание просветляется, и отрывочные моменты слепляются, во что-то разумно-тоскливое. Задремала. Сон ее тревожен и беспокоен. Что-то вывело ее из оцепенения. Может, скрежещущий звук за хлипкой стеной.

Очнулась. В голове немного прояснилось. Мысленно заговорила сама с собой:

«Черная полоса жизни слишком затянулась. Неприятности одна за другой налетают, одолевают. Кажется, что светлой или хотя бы серой полосы жизни, уже не дождусь. Одуряющий запах изводит, но нет сил даже злиться и роптать. Ноют, кровоточат ранки».

Тихий, печальный стон вырвался из груди девушки.

«Я считала, что нельзя сопротивляться судьбе, иначе она накажет или обойдет. Нужно следовать предназначению. Боже правый: это и есть моя судьба? Что еще надо испытать, что еще выдержать, чтобы жизнь наконец-то улучшилась или принесла полное избавление от всей этой мерзости? Литераторша говорила: «Чтобы вы знали что для чего предназначено, и кто на что годится, надо учиться. Знания и хорошая рабочая специальность дадут вам «зеленый свет» в жизнь». А еще она заявляла, что мы станем видеть далеко, если будем стоять на плечах своих учителей». А что она сама видит, одна воспитывая дочь, мотаясь по городу в поисках подработок? Когда слушаю ее, меня не отпускает чувство неловкости.

«Почему мне ничего не интересно? Почему мне так трудно живется? Потому, что слишком чувствительная. Была бы безразличным, грубым чурбаном, плевала бы на все перипетии: пила бы, дралась, сквернословила. А душа стонет, не желает такой жизни. Она цветов, солнца, радости хочет. А за малую толику такой жизни дорого приходится платить бедному подкидышу. Всякий норовит унизить, оскорбить, использовать. Что может быть хуже моей жизни? И еще этот гондон Вадька!..» – с остервенением подумала несчастная, передернувшись только от одной мысли о дружке. – Говорят, не надо заранее знать свою судьбу, но я бы предпочла информированность».