Дневник замужней женщины

У Гали от всего этого потока страшной информации опять жалко задрожали обветренные за утро губы.

– Напуганная, наученная горьким опытом, теперь будешь шарахаться от мужиков? – с усмешкой спросила черноглазая. – Бедная, сгубила в себе еще не пробудившуюся чувственность. Быстро завянет нераспустившийся бутон.

– Замолчи, не терзай ребенка, – прикрикнула на нее бойкая многодетная мамаша.

– Мне рот себе зашить ради этой дурехи? – огрызнулась черноглазая соседка.

Первая ночь в больнице прошла в полузабытьи. Перед глазами все время стояло бледно-синее лицо женщины, которую чуть ли не волоком тащили с операции две санитарки. Соседки по палате рассказали, что ее сыну десять лет, а муж – скотина (даром что ученый), потому что пьющий. Она двадцать пятый раз попадает сюда. Врач вызвала ее мужа в больницу и заставила присутствовать при операции, а потом объяснила, что в случае еще одного такого «визита», она не отвечает за жизнь пациентки. Муж что-то пьяно мямлил насчет своих потребностей. Тогда возмущенная и разгневанная докторша заговорила с больной о необходимости прекращения постоянного пьяного насилия путем развода, хотя бы ради ребенка. Больная обещала. И тут Галя вспомнила свою деревню, соседского, рыжего кота-хулигана, который замучил всех кошек на их улице. Били его хозяйки, гоняли целой стаей обиженные коты – бесполезно. Все равно улучал момент, подлавливал совсем молоденьких или старых сонных кошек и добивался своего, несмотря на их истошные крики и визг.

Утром Галя, дрожащая от стыда и страха, проходила по коридору, (как сквозь строй) по обе стороны которого в два ряда стояли больные мужчины и злыми, хамоватыми шуточками провожали «грешниц» в операционную. «По вашей вине мы все тут!» – злилась Галя. И злость высушивала ей слезы.

Появились три доктора. Старушка-врач, окинув быстрым взглядом группу вошедших женщин, сразу приметила испуганную девочку-подростка, подрагивающую плечами и неприметно вытирающую пальцами сбегавшие по щекам непослушные слезы.

– Ребенка ко мне, – тихо, но властно сказала она медсестре.

Спотыкаясь об углы столов, Галя добралась до места, указанного ей доктором.

– Слушай меня внимательно, деточка. Не шуми, не дергайся, позволяю тебе только тихо скулить. Когда будет на самом деле больно, я скажу, вот тогда можешь и покричать, – наставляла Галю добрая старушка.

Щелкали инструменты, спокойный, ровный голос бормотал:

– Так, потерпи, детка, потерпи, еще не очень больно…

Галя терпела, как могла. Лились слезы, сквозь сцепленные зубы вырывались сдавленные стоны, сбивалось дыхание… Когда боль перехлестывала предельное напряжение, она на некоторое время уплывала в темноту.

– Все, малышка. Можешь идти в палату. Дети у тебя будут, только больше не попадай сюда, пожалуйста. Санитарочка! Держите ее, видите, опять в обморок падает!

Галя оперлась на плечо маленькой пожилой женщины. Пол уходил из-под ног. Перед глазами все колыхалось и мелькало. Иногда совсем чернело, и тогда, как сквозь плотную пелену, она слышала голос санитарки:

– Деточка, милая, не удержу я тебя, не дотащу, ножками хоть чуток помогай себе.

И пол опять зыбился под ногами. Доплелась. Рухнула на койку. Не рассчитала, головой об угол тумбочки ударилась. Больные помогли втащить ее на постель. Послали за дежурным врачом. Та нашатырным спиртом привела ее в чувство. Окно перед глазами то светлело, то темнело. Ветка рябины то стучала в стекло, то затихала. Лечащая врач бормотала:

– Напоролась на эгоиста? Береги себя, девочка. Мама-то есть у тебя?

Запекшиеся губы Гали чуть шевельнулись, длинные густые ресницы вздрогнули над вновь выкатившейся слезой. Она прошептала:

– Мамочка, прости меня! Не оправдала доверия.

Соседка по койке видела беспомощно закинутую голову Гали, слабый пульс на тонкой шее, страдальчески искривленные уголки пухлых бледных губ, мучительную складку между бровями и горестно по-матерински вздыхала.

А сознание девчушки странствовало в ином, неосязаемом мире. То был временный, может быть, даже спасительный уход от действительности. Но женщины чутко следили за ее состоянием и вовремя подносили ватку с нашатырем. А она не хотела жить, ей хотелось разом покончить с обидой, позором и болью… Это был бы глупый поступок отчаяния…

Василий не пришел в больницу. Не удостоил своим посещением. И в общежитие через три дня Галя возвращалась одна. И вдруг он заявился в самое неподходящее время. Девушки, лежа на койках, повторяли лекции. Размашисто и уверенно войдя к ним в комнату, Василий на ходу продолжал шарить по карманам, выискивая спички, чтобы закурить. Потом беззаботно и как бы между делом сказал:

– Галка, могла бы подсказать, чтобы проводил, проведал и встретил. Сам-то я не догадался.

Она промолчала. «Лбом таранить стену? Ну пробьюсь в твое сердце, и что в нем найду?» – безразлично, как о постороннем, подумала Галя.

А спустя минуту решительно отрезала:

– Приходят по велению сердца, а не по указке. Ты для меня больше не существуешь ни в каком качестве. До дна вычерпал мою душу своей непорядочностью и жестокостью. Разные стежки-дорожки будут у нас с тобой. Уходи!

Василий ушел, но на следующий день снова появился. Галя потребовала уйти. Но он не понимал своей вины, не просил прощения, а напротив, считал поведение Гали капризом и, уже не стесняясь девушек, пытался навязывать ей свою любовь, намекал на продолжение отношений, надеясь, что после больницы она станет более сговорчивой и податливой. Фальшиво говорил, будто не может оторвать ее от сердца.

Равнодушие Василия к ее здоровью и дальнейшей судьбе так явно проглядывало в его поведении, что Галя ужаснулась: «Мне плохо, а он, здоровый мужчина, проявляет нелепую, неуместную детскую обидчивость! Боже мой, какая душевная неразвитость!» Она едва справилась с подступившими к горлу рыданиями. В мозгу слабо шевельнулось желание чем-то обидеть наглеца, доставить ему боль, чтобы он на себе прочувствовал, как ей плохо. Подмывало нагрубить, обругать. Но она тут же поняла, что не сможет задеть его за живое, что боль можно причинить любящему человеку, а Василий любил только себя. «В «гости» не просто набивается, нагло, открыто, напролом идет. И какого рожна я должна его терпеть?» – зло думала Галя, пытаясь найти выход из создавшегося неловкого положения.

Василия не смутил приказ Галины убраться из комнаты и из ее жизни. Похоже, даже подхлестнул. Он сел к столу, расположившись по-хозяйски, и как ни в чем не бывало, затеял разговор с девушками, потешая их образчиками пошлого, низового юмора. Его шутки не возымели действия, на которое он рассчитывал. Девушки отворачивались и молчали, как сговорились. «Не тот контингент, это тебе не сельский клуб, – стыдясь поведения Василия, подумала Галя. – Господи, дай мне сил избавиться от него!»

А он, со свойственным ему цинизмом, не испытывал ни малейшего неудобства под неодобрительными и презрительными взглядами девушек, не пытался сгладить неприязненность от встречи с ним, напротив, на него напало беспричинное веселье. «Кто юмора не понимает, того и донимают», – весело заявил он. На протяжении всего разговора Галя стремительно менялась в лице. Она уже готова была взорваться от негодования и запустить в гостя чем-нибудь тяжелым. Но тут одна девушка не выдержала:

– Не тот тон ты взял в «беседе» с нами. Что, верх берут сельские мотивы? Твое поведение переходит все дозволенные границы. Наверное, думаешь, что городским девушкам нос утер? Поучи еще нас! Гордишься собой? Умным показаться хочешь, а у самого невоспитанность лезет из всех щелей. Скромностью не страдаешь. Кем вообразил себя? Наполеоном? Неотразимым Ален Делоном? Налицо все признаки глупости. Умный не позволит себе плохих манер. Слова подбирай, языку воли не давай. Свобода слова – не свобода оскорблений. Мозги не видны, но отсутствие их всегда заметно. Правда глаза не колет? Жалея Галю, сносили твою грубость и бестактность. Надоело потворствовать. Много чести тебе… Ты не находишь, что тебе пора в свой корпус? Ты нам все планы поломал, мы теорему по математическому анализу собирались разбирать. Ради собственного же блага, веди себя прилично, а если не желаешь соблюдать правила хорошего тона, то соблаговоли выйти из комнаты!