Страница 40 из 131
Звонила Люда из НИИ. Говорила:
– Зря ты не уходишь от Мити. Нашла бы достойного человека. Моя подруга развелась через десять лет. Познакомилась с мужчиной. У нее двое детей, у него трое. Судьба кружила, кружила вокруг них, все считала, что рано им сходиться, а потом, в один дождливый день все-таки свела их вместе. Дети подружились. На свадьбе солидный жених шутил: «Гордитесь, не всем детям удается побывать на свадьбе своих родителей». Еще две дочки пополнили их веселую семью. Живут дружно.
– Я невезучая, и эта мысль преследует меня, – ответила я ей.
– Ты нерешительная. Знаешь, кто самый несчастный в мире? Наш христианский Бог. Он видит страдания всех на свете людей, а ты только о своей семье душой болеешь, – сказала мне Люда.
3
Перед взором Киры побежали страницы дневника Зои, в которых она описывала свою преподавательскую деятельность и трудности, которые возникали на этом пути.
…На кафедре меня встретил мужчина невысокого роста, худой, с желчным лицом. Лет ему около шестидесяти. У него огромные, выпуклые из-за большого увеличения линз, серые глаза, маленький вздернутый нос, тонкие, нервные, бледные губы. «Заведующий – старичок. Это плюс», – обрадовалась я.
Представились друг другу. Я получила вопрос из раздела молекулярной физики. Ответила. «Идите за мной», – приказал он и засеменил по коридору. Вошли в аудиторию. Студенты встали. Заведующий кафедрой представил меня: «Вот ваш преподаватель. Прошу любить и жаловать». И ушел.
Я внутренне растерялась, но спокойно провела перекличку и села за преподавательский стол. Студенты уткнулись в методические описания. Видно, лаборантка уже успела распределить задания и выдать соответствующую списку литературу. Сижу и думаю: «Вот сейчас посыплются вопросы, а я даже не знаю ни названий лабораторных работ, ни уровня их материального обеспечения». Подошла к стенду. Списка работ нет. Висит примитивная, пожелтевшая от времени стенная газета, сообщавшая об открытиях ученых за последнее десятилетие. Опять присела к столу. Слышу шуршание и шепот. Поднимаю глаза, вижу осторожно приподнятую руку девушки. И тут же, как по команде – лес рук. Уровень шума возрос пропорционально числу одновременно задаваемых вопросов. Я как флагом взмахнула книжечкой-журналом и подошла к девушке, первой обозначившей вопрос, который касался схемы опыта, и попросила «методичку». Получила потрепанное, замусоленное чудо, с еле различимыми буквами и полустертыми карандашными, плохо прочерченными рисунками и схемами. Попыталась вникнуть в содержание первой страницы. И хотя тема была простая и знакомая мне, понять ход работы было совершенно невозможно, так как текст представлял собой несвязанные между собой фразы и только по последовательному ряду формул я догадалась, о чем идет речь в данном «трактате». Но набор предлагаемых приборов на столе не соответствовал требуемой теме.
В данной ситуации самым разумным я сочла честно прояснить ситуацию, то есть открыть карты. Я сообщила студентам, что только пятнадцать минут назад принята на работу и понятия не имею, как расшифровать эти иероглифы. Предложила им самим выбрать: знакомиться ли с практической частью методических описаний или задавать мне вопросы и выслушивать общую теорию, касающуюся интересующих их тем – иных вариантов я не видела, – и пообещала к следующему занятию изучить все методические описания и быть во всеоружии. Студенты решили действовать привычным способом, как с них требовали в прошлом году, так сказать, пошли по накатанной. Они стали переписывать порядок проведения опытов в свои тетради.
Я заметила, что им понравилась моя честность. Этим я сразу расположила их к себе. И только одна девушка пренебрежительно поджала ярко накрашенные губки. И все её красивое, черноглазое личико выражало чувство превосходства над всеми, кто находился в лаборатории. Может, ей не понравилось мое эффектное, импортное летнее платье? Возможно, она считала, что на мне должно быть что-то серо-черное, строгое, стандартное, чопорное, соответствующее роли педагога. А тут, видите ли, сине-голубые розы по сетчатому муару фона, нарядный бант, косые до бедер вытачки и эффектно расклешенная юбка с двухуровневыми складками, еще не успевшими войти в моду в этом городке.
Так или иначе, но я сразу взяла девушку под прицел, понимая, что с ней будет непросто, и поставила «диагноз»: родители работают здесь же в вузе или они в городе имеют достаточно большой вес. Оказалось, первое. Методика поведения с подобными людьми у меня простая: не замечать шпилек. Это обезоруживает противника. Не удостаивать, но и не принимать вид наивного непонимания. Глупость, однозначно, не способствует созданию поля уважения.
Уже в первую перемену ко мне, чуть робея, но все-таки достаточно развязно подошел юноша, в манере передвижения и в позе которого чувствовалась что-то обезьянье. Особенно этому сходству способствовал наклоненный вперед корпус и вяло болтающиеся где-то у колен кисти рук. Но лицо живое, бесхитростное, ждущее одобрения.
– Я сейчас Николая Рубцова читаю. А вам что из него нравится? – спросил он.
Этот вопрос был пробным камнем выяснения уровня моей эрудиции. А молодой человек – самый смелый студент, какой обычно бывает в каждой группе. Я назвала единственное стихотворение, которое как-то мельком слышала на одном из университетских вечеров.
– А вам что нравится? – сделала я ответный шаг.
– Все! – уверенно ответил студент.
– Мне кажется, не стоит быть всеядным. И в стихах, и в прозе, и в музыке я выискиваю шедевры.
Вижу одобрительные взгляды. Чувствую, первый экзамен выдержала.
У меня в тот день была еще одна пара занятий в той же лаборатории. К ней я хоть и ретроспективно, фронтально, но все же успела подготовиться и теперь не боялась вопросов. Звонок. Подхожу к аудитории. Студенты-физики стоят под дверьми, а лабораторию заняли историки. У них, видите ли, здесь по расписанию немецкий язык. Я попросила своих студентов поискать свободную аудиторию, а сама пошла в деканат. Не могла же я своей властью переселять чужую группу, хотя и права: иностранный язык можно где угодно провести, хоть на лоне природы (шучу), а лабораторное занятие без приборов, без специально оборудованной комнаты – невозможно.
Встретил меня декан. Сам протянул руку, представился, улыбнулся, сделал мне какой-то несущественный, милый комплимент. Я ему в тон – тоже. Потом он подошел к расписанию и указал свободную аудиторию. Мы пообщались пару минут, но выходила я из деканата в удивительно приятном настроении, под сердцем разливалось нежное, теплое ощущение. Я почувствовала то, что никогда в жизни больше не чувствовала. Я будто вошла в новое неизведанное уютное пространство и так в нем и осталась. Упитанный, лысоватый, с полным ртом золотых зубов… Без фасада парадной внешности… В чем его столь мощное обаяние? И голос обыкновенный, и слово «лаборатория» произносит как-то смешно: «лаболатория», а добро излучает необыкновенное! Его шлейф зацепил меня, окутал и крепко держал в своих мягких, ласковых объятиях. Не встречала раньше такого. В мое сердце тихо и спокойно вошел на первый взгляд обыкновенный, а на самом деле особенный, редкостный, и в то же время очень приятный человек.
Приписка. «С тех пор каждая встреча с деканом приносила мне только положительные эмоции. И всегда они сопровождались открытой, теплой, простой (но не простецкой) улыбкой. Этакий рубаха-парень размашисто протягивал мне руку и спрашивал: «Все нормально?» И ему всегда хотелось ответить с улыбкой: «Нормально!» Вот такой на моем пути встретился прекрасный, талантливый, как я позже узнала, во всем душа-человек. Отец студентам, почтительный брат сотрудникам. Я принимала его со всеми его недостатками (У кого их нет!), без идеализации, без вознесения до небес его достоинств. Я уважала и обожала его за обаяние таланта человечности, который не оставлял равнодушными даже его завистников. И это обожание поддерживало меня, когда хотелось все забросить и уехать далеко-далеко от проблем и стрессов в моем новом семействе. Я понимала, что где-то там будет также, не лучше, не хуже, но найдется ли там такой удивительный, золотой человек, отдушина, бальзам, моральная опора – вот в чем вопрос».