Страница 23 из 131
Маша грустным кивком подтвердила мои слова.
– Я долго молчала, но со временем успокоительные импровизации внутри меня стали терять легкость. Мне самой надоела покорная осторожность глупой овечки. Нескончаемые скандалы и следующие за ними стенания, в конце концов, сломили мое терпение. Я не выдержала и с отважным простодушием молодых лет встряла в их ссору и спокойно выложила все, что о них думаю. Свекровь, слушая меня, самодовольно улыбалась простоте и наивности своей ученой невестки, и насмешливая складка сохранялась в уголках ее губ до тех пор, пока ей вдруг не дошло, что она может лишиться объекта для издевательств. И она встала на дыбы. Помимо тайной борьбы против меня – о которой я долго не догадывалась – она повела еще и открытую.
В кои веки я позволила себе момент откровения и естественно потерпела полную неудачу. Пробный камешек только вызвал проявление взаимного внутреннего ожесточения. А чего я ожидала, на что надеялась? Думала, переверну у них все кверху дном, выплывет правда и все сразу изменится? Целоваться со мной полезут? На кой им моя правда?.. Конечно, разразился дикий скандал, который продолжался три часа кряду. Меня будто уронили затылком на холодный бетонный пол и хлестали, хлестали словами, не давая одуматься и подняться. Я потом долго не могла отделаться от чувства вины за свою несдержанность. Перед сном я попыталась с Мишей объясниться. Но он выхватывал из нашего с ним разговора лишь фразы, дополняющие или подтверждающие знания, которыми он уже располагал в беседах с матерью. Миша признавал мои утверждения справедливыми, но только в той степени, в какой они не наносили вреда и подкрепляли достоверность его положений, тех, что крепко сидели в нем, может быть вдолбленные матерью еще в детстве. Он их затвердил и не позволял себе ни на шаг от них отступать. Остальные как бы просеивал сквозь редкое сито маминых мнений. Не задерживались мои главные слова в его голове. Откуда было взяться сложным конструктивным диалогам, терпеливым подробным разъяснениям любого вопроса, если Миша как робот, был четко запрограммирован на определенную форму поведения, отторгающую любую другую, пусть даже очень хорошую и правильную с моей точки зрения? И с ним я должна была соотносить свои действия?
Мать вбила ему в голову, что любая критика в ее адрес – заведомая ложь, а всякое предложение жены надо отвергать и делать по-своему, точнее, по ее. Бывало, я попрошу Мишу что-либо объяснить в его поведении, а он машинально оттарабанит мне что-то в ответ без всякого выражения, не вдумываясь в смысл сказанного, и все. А я потом удивляюсь, почему это он отказывает мне в том, на что я вправе рассчитывать?
Миша не понимал, что ругань в семье шокирует, мучает меня, ведь для него она была нормальной, естественной составляющей родной среды обитания. Он даже шутил, что бранные слова в определенных условиях обретают неожиданную нежность, с чем я категорически не соглашалась. Я видела, что его матери нравится находиться в состоянии постоянного конфликта. Мол, хочу вспылить – вспылю, хочу оболгать – пожалуйста! Я такая! И остальные вольно или невольно втягивались. Порядочный человек, похоже, казался им нелепым уже потому, что пренебрегает бессчетными, мелкими возможностями сподличать, досадить, поиздеваться.
Элементарная забота об удовлетворении своих гадких желаний толкает их на низкие поступки гораздо чаще, чем я могла бы представить, исходя из общепринятых понятий о мелко непорядочных людях. Наверное, поэтому никакого сочувствия в лице мужа я к себе не обнаруживала, когда он, не смущаясь, на следующий день заявлял, что я не права, хотя ночью на эту же тему говорил противоположное. Он еще умудрялся обижаться и возмущаться, если я поражалась отсутствию в нем твердых принципов и морального стержня. Доведись мне снова, я бы…
– Прыгнула бы выше головы? – усмехнулась я сочувственно.
– Не лишним будет сказать несколько слов и про то, что когда я заводила разговор о том, как издевается надо мной его семья, пока он отсутствует, Миша отворачивался, давая понять бесперспективность дальнейших прений. Не докажешь же ему, что даже любящие родители могут ошибаться не реже, чем безразличные. Я говорила впустую. Он твердо стоял на страже интересов своих родственников, не считался с моим мнением, и даже вменял мне в вину семейные разногласия. Видит бог, я не могла быть генератором их ссор. С чего это вдруг им стало требоваться мое присутствие или одобрение, чтобы начать ругаться? Для этого им любой предлог, не продиктованный здравым смыслом, был хорош.
Я недоумевала: «Почему Миша себя так вознес?» И предположила, что, наверное, с детства часто обижаемый детьми, униженный бедностью, постоянным давлением матери, он привык разговаривать лишь с самим собой, жалея себя, критически не анализируя свои мысли, не противореча себе, что приводило к признанию за собой правоты, непогрешимости своих решений. Это, в свою очередь, приучило игнорировать и не принимать во внимание чужое мнение. А теперь, выучившись и повзрослев, он стал требовать сатисфакции. Но диктат матери так и не смог превозмочь.
Я после ссор долго не могла уснуть, ища пути смягчения ситуации. Мне почему-то вспоминалось раннее военное детство, ночи, полные леденящего страха смерти, доводившего до слез, до крика пробуждения… И теперь я снова чувствовала себя маленькой, беззащитной, одинокой и несчастной в этом чужом городе, в чуждой неприветливой семье. Мне так хотелось тепла и поддержки! Я не понимала, почему семью надо строить на зависимости, унижении, а не на любви.
Я думала: «Почему бы Мише не стремиться вносить в нашу жизнь праздничные моменты? Ведь умел же он быть интересным, когда ухаживал». Это невозможно в этой пасмурной семье? Я имела над Мишей власть, пока была свободная, независимая, пока ему приходилось завоевывать каждый мой взгляд, каждую одобрительную улыбку? Некоторые парни по водосточной трубе поднимались к окну любимой, а потом ни содержать семью, ни помочь жене в доме не умели, потому что «одноразовые». А Миша и по трубе не полез бы. Наверное, поэтому некоторые уверенные в себе разведенные женщины не торопятся второй раз выходить замуж. Они держат желающих их мужчин на расстоянии, чтобы те не переходили на прозу жизни.
Много раз я уговаривала Мишу не прятаться за спину мамы, начать самостоятельную жизнь. Говорила: «Хватит играть в пионерский лагерь. Чтобы мы не ссорились, не вмешивай в наши дела маму». Я пыталась с ним обсуждать наши проблемы, строить планы, просила не говорить о них матери, чтобы она их не разрушила. Он обещал, а на следующий день все ей выкладывал. Она торжествовала: у нее был повод затеять скандал. В ней закипала злоба: «Невестка ей не подчиняется!» Ее душил страх потерять влияние на сына. Она свирепела от его малейшего неповиновения. Едва ли ты, представляешь себе, как мучительны для меня были вечера в этой семье!
К концу «срока» жизни в чуждой семье, меня стало раздражать даже то, на что раньше я не обращала внимания, а надо было. Например, рассказывала я мужу что-то об опере, а он пренебрежительно выслушивал или высокомерно прерывал, мол, ерунда это все. Правда, признавал мою удивительную память, когда я цитировала отрывки из классиков. «Я ценю твои знания в технике, а ты мою эрудицию не признаешь», – обижалась я. «Мои знания полезны, а от твоих какой толк?» – смеялся он. «Но ты же считаешь себя интеллигентным человеком», – сердилась я, не понимая его позиции. – Как глубина знаний не определяется только суммой знаний – еще требуется воображение, – так и интеллигентность содержит в себе нечто большее, чем набор правил поведения. Больше преференций получают такие качества как доброта и порядочность.
А как-то Миша застав меня за решением занимательных задач из журнала «Квант» насмешливо заявил: «Они тебе по силам?» Тут уж я не выдержала: «Мне по силам было поступить в университет, а ты даже боялся пытаться. И студентом тебе не удавалось решать задачи, вызывавшие у меня затруднение. Если ты больше меня знаешь в какой-то одной области, это не перечеркивает моих знаний в другой. Дед мне говорил: «Чтобы тебя не заносило, и чтобы ты не заигралась, чаще вспоминай тех, кто умнее и успешнее тебя. Есть места, где ты не самая главная». Но Мишу мои слова не задевали. Я тогда еще подумала: «Мечтала гордиться мужем, но пока нечем. Это обычный мужской гонор или он нарочно принижает меня, чтобы подчинить?»