Дневник замужней женщины

– Всех мужчин меряла по Андрею. Аристократ, интеллектуал! Остальные претенденты на его фоне были мелковаты и сероваты? «Кто раз любил, уж не полюбит вновь». И ты этому несказанно рада? Это же патология. Это все равно, что всю жизнь идти с любимым по разным сторонам одной дороги. Боялась нового предательства?

– Мое чувство к Андрею не стиралось, не сглаживалось повседневностью и бытом. Видно за мной с небес всегда наблюдал мой ангел-хранитель, не позволявший делать глупости, – пошутила Лена, смущенная своей излишней откровенностью.

«Однолюбы существуют? Андрей был для нее тем нервом или той артерией, без питания из которой ее тело омертвело бы для любви? Придумала идеальную любовь и тешит себя. А сама даже не задумывалась, откуда у него такие знания в вопросах секса. Хотя… наверное, считала, что все мужчины в этом плане одинаковые. С ее-то неопытностью… Скрывает от самой себя правду, миф поддерживает? Неколебима и тверда, как гранитные ступени перед бывшим обкомом. Жить без мужчины – вредно для здоровья женщины. К чему ей такая идеалистическая, лебединая верность?» – сочувственно подумала Инна и вспомнила, как Лена «отшивала» обожателей. Она говорила: «Я ценю вас за то, что вы уважаете меня и не предлагаете того, что осмеливаются предлагать неумные и неадекватные мужчины».

Инна остановила поток своих размышлений и заметила небрежно, но с некоторой грустинкой:

– Как же, неподражаемый Андрей!

Лена уловила настроение подруги, но не поняла его причины, и поэтому промолчала.

– Как ты сумела не возненавидеть Андрея? Я бы не смогла.

– У него слишком много достоинств, они не позволяли.

– Вот что я тебе скажу: ангел-хранитель у тебя внутри, в голове. Может, тогда и Федька – Эммино трудное счастье, раз несмотря ни на что она не вымещает на нем свои обиды?.. Нет, нет и нет! – возмутилась Инна и вдруг добавила зло и горько:

– Я была слишком жестоко наказана судьбой-злодейкой за единственную, сломавшую всю мою жизнь ошибку юности. Она «благословила» меня ударом в самое сердце. И это решило мою участь. С тех пор все хорошее, попадающееся на моем пути, доставалось другим. Я любила жизнь, а она меня – нет. Я мечтала, но жизнь по-своему прорастала во мне и утверждала свою правду бытия. Другое дело ты…

«Тысячу первый раз это слышу. С чего это сегодня, на ночь глядя, Инна взялась исповедоваться? И меня провоцирует. Могла бы на завтра отложить, – удивилась Лена. – Обычно она так говорит о себе, находясь в состоянии депрессии».

– Инна, ты заточила себя в пространство обид и сгораешь в его костре. Понимаю, труднее всего хранить тайны и прощать обиды. Но ведь надо.

– Я летела на яркий огонь. Тлеющие не привлекали. Он как-то сразу мне глянулся. Его слова звучали для меня прекрасной музыкой любви. Он открыл мне мир счастья, я была в раю… Остерегала меня мама: «По краю ходишь». А я ей: «Ты слишком старомодна». А она: «Это никому не мешает жить». Мне приходилось выслушивать её истерики, ей – мою незрелую логику. Потом разразился скандал и наступил мой черный день. Беда к беде льнет. Почему судьба уберегла его от заслуженного возмездия? А говорят, она и за печкой найдет. Да шут с ним… С тех пор я стала критичной, категоричной, подверженной мрачным мыслям… И если бы не ты…

Побыть хотя бы один день на том свете, в раю, чтобы узнать, стоит ли он того, чтобы убиваться о своих бедах на земле? Может, лучше радоваться тому, что есть?.. И тебе я там попридержала бы местечко, – Инна покривила в усмешке губы.

– Куда тебя понесло… Ну если только по мановению волшебной палочки. Добавить колоритных деталей?

– И сказал дьявол: «Перебьешься»… Моим миром уже правят галлюцинации. Я терпеливо жду своего часа, – пустым голосом сообщила Инна. – Что, неподходящий момент для исповеди?

Лена вздрогнула и как-то пришибленно пробормотала:

– Ничего подобного.

Страх за подругу перехватил ей дыхание. Тревога и боль угадывались в лице Лены. «Опять болезнь вернулась? Не может быть! Давно не напоминала о себе», – возражало ее доброе слабое сердце. И она, отвлекая и отвлекаясь, сказала:

– Во всех нас уживается несочетаемое. Все мы продвигаемся к истине через свою боль и чужую грязь, а иногда через трансформацию романтизма в цинизм. Человек – самая сложная из природных «стихий», из живых единиц, потому что к нему прикладывается сознание и социальная составляющая.

И чтобы окончательно уйти от больно задевших ее откровений подруги, Лена заговорила о себе:

– Ты любила, и я не обделена любовью. Я была счастлива до такой степени, что думала: «Так не бывает, это слишком прекрасно, чтобы быть правдой». Я знала, что значит любить, жертвовать собой, верить, надеяться… Уступить естеству, с кем угодно искать успокоения в нехитрых удовольствиях плоти? И все ради статуса замужней дамы, чтобы злые языки не трепали мое доброе имя, ради дополнительной брони от «набегов» мужчин? Да никогда! Сама со всем справлялась.

Хотя, что мешает подонкам натравливать друг на друга хороших людей, выпускать жало без причины, если их сжирает пламя зависти, если они переполнены горячей сладострастной любовью к сплетням? Невозможно противостоять этой напасти. Они ни за что от себя не откажутся, хотя бы на том основании, что оболгав кого-то, чувствуют себя выше, значимее. Как много «интересного» у них можно узнать о себе!.. Как нам бывает больно! Как трудно защищаться от этого мира. Какая нужна огромная сила духа… Иногда хочется закричать: «Господа-товарищи, будьте милосердны! Не забывайте, что вы люди!»

– Я аплодирую тебе! Трудно быть красивой и талантливой. Скажешь, убийственная логика? Опустить человека совсем не трудно. Ох, я бы с ними потягалась! Оттянулась бы на славу, расставила бы всех их по ранжиру, – разразилась Инна тихим презрительным смехом. И затихла, вдруг поняв, что Лена нарочно увела ее мысли в другом направлении, чтобы не продлять трудный разговор о ее болезни.

– У кого в семьях всё хорошо, те помалкивают, – спустя минуту, сказала Инна уже совершенно спокойно.

– Ты о наших девчонках?

– И о них тоже.

– Не грусти. Жизнь продолжается. Еще неизвестно кому в чем больше повезет, кто и что может сократить или удлинить чью-то дистанцию, – утешила подругу Лена.

Она замолчала. Обе думали об одном. Инна знала, что Лена понимает ее, как никто другой на всем белом свете. И от этого ей становилось легче.

Галя

Наверное, Кира уже спала, когда ее чуткий сон нарушил вскрик Инны за стеной. Она разобрала только имя Галя. И полетели воспоминания.

Василина Шлосс, ее давняя подруга, узнав, что Галя после МГУ училась в одной группе с Кирой, по секрету поведала ей печальную историю ее бегства из Москвы.

Василина жила с Галей в одной комнате общежития на Воробьевых (Ленинских) горах. (Как мир тесен!) Собственное трудное детство с отцом-деспотом воспитало в ней человека сочувствующего. В устах Василины рассказ прозвучал искренно и грустно.

Их было пятеро, увлеченных идеей поступить в университет. Василий был из Белгородской области. Ему двадцать один год, он цыганской внешности, зеленоглазый, коренастый штангист, беззаботный весельчак и гитарист. Валера – двадцатидвухлетний украинец из Винницы: темно-русый, худой, скуластый, раздражительный, вот уж четыре года подряд каждое лето живший у бабушки своего друга. Одноклассницы Галина, Лена и Лариса учились в одной школе с Василием. Лариса смешливая, кареглазая, с пушистыми, золотисто-рыжими волосами в длинных косах. Лена – светловолосая, подростково-угловатая и очень серьезная. Она даже свою прелестную улыбку – этот важный для любой девчонки «реквизит» – всегда прятала.

А Галина – высокая, темноволосая и голубоглазая. В своем запоздалом физическом развитии, в шестнадцать лет она выглядела на тринадцать. Крупные кисти рук с широкими мозолистыми ладонями и длинными сильными, словно железными, пальцами, противоестественно контрастировали с худенькими плечами, и узкими бедрами. Галя, очевидно, понимая эту несоразмерность, по возможности, на людях старалась прятать их за спину.