Вкус жизни

…После университета, имея красный диплом, терпеливо сносила на заводе издевки и постоянное насмешливое презрение мужчин. Ты же помнишь, я была не бойкой провинциальной девчонкой, а цветочной феей из мира сказок. Отчаянно верила в справедливость, поэтому сразу не сумела вписаться в реальную взрослую жизнь.

Первые признаки недовольства коллег обнаружила сразу же, как только переступила порог лаборатории. Мое появление было встречено единодушным, настороженным молчанием. Мужчины не желали видеть в своем коллективе женщину и, наверное, надеялись в скором времени выжить меня. Сначала я в это не верила, пыталась обнаружить хоть что-нибудь, способное опровергнуть мое мнение. Но бесполезно.

Мужчины быстро оценили преимущество большинства и эффективное воздействие на женскую душу грубости и бестактности. Они подмечали мои малейшие промахи, чтобы использовать их для давления на меня. А я, воспитанная на идеалах Николая Островского, на «тонких и высоких материях», до этого понятия не имела о подобных отношениях в коллективе. Душой я жила в тургеневском времени, а грубая современная реальность меня унижала.

В своей студенческой подгруппе я тоже была единственной девушкой, но всегда ощущала уважительное внимание, какое-то легкое, приятное возбуждение и чарующую приподнятость в настроении сокурсников при общении со мной. А эти нет чтобы помочь в чем-то – постоянно топили. И я боялась сделать какую-нибудь оплошность, разоблачающую недостаток моего опыта. А он, естественно, был у молодого специалиста, делающего первые шаги в применении своих, пусть даже прекрасных, теоретических знаний.

Не заботясь о приличиях, с пугающей прямолинейностью коллеги унижали меня за то, что я будущая мать-одиночка, открыто демонстрировали мне гадкое злорадство, с наслаждением изводили пошлостью. Не умом брали, пакостливостью.

Приходилось терпеть: обязана была после учебы отработать два года по месту распределения. Мужчины прекрасно понимали, что происходило в моей душе, но это их только подстегивало. Добрых слов заслуживал лишь молодой инженер Евгений. Он единственный, кто попытался оградить меня от прямых посягательств. Но шквал насмешек не обошел и его. К тому же эта защита вышла ему «боком». Когда стал вопрос о его повышении, начальник выразился достаточно откровенно: «Вы не готовы стать руководителем группы. Мне безразлично, кто прав, а кто виноват. Мне не нужны склоки. Для меня главное, чтобы взаимоотношения в коллективе не влияло на производительность труда, на показатели».

Я вызывала в мужчинах патологически враждебное раздражение. Для них не было большей радости, чем нагло оборвать, не дав мне раскрыть рта, подвергнуть осмеянию, воображая, что ведут себя остроумно. Еще любили с пренебрежительным снисхождением объяснять мне прописные истины, не позволяя им возражать, а потом грубо утверждали, что я отняла у них массу времени. Эффектно, зрелищно обставляли свои нападки и, похоже, гордились своей изощренностью.

Как-то услышала доносившиеся из коридора достаточно громкие откровения одного сотрудника. Он хвалился товарищу из соседней лаборатории: «Ни на какие блага не променяю удовольствие травить новенькую. Это почище оргазма будет!» Не успела я понять, кому принадлежит этот голос, как услышала замечание еще более грубое и жестокое. Чуть не задохнулась от обиды. «Ну почему я служу для них излюбленной мишенью для издевок? Почему этим привожу их в прекрасное расположение духа?» – недоумевала я.

Мое мнение никогда не пользовалось уважением в их среде, даже в мелочах. Как-то придумала простейший способ продевания проводов через узкие трубки – необходимая процедура при ремонте аппаратуры – так они, прекрасно понимая удачность предложенного мною метода, категорично отвергли его, мучились, но продолжали работать по-старому.

Я не знала, как противостоять сплотившимся против меня людям и обстоятельствам. Мама считала, что эти мои пустые детские обиды яйца выеденного не стоят (ей-то повезло с коллективом), а подруга студенческих лет Вера в письмах настойчиво советовала не церемониться и никому не спускать обид. Учила выискивать всевозможные способы отмщения. Приводила в пример свой, поначалу горький опыт. Призывала следовать принципу: «Если столкнешься с неизбежностью, бей первая». Она даже предложила мне использовать убойную, безотказную фразу: «Мол, слышала я тут от одной дамы об одном из вас… Очень старался… только все бесполезно…». Не могла я опуститься до подобной грязи.

Но Вера вселила в меня уверенность, я поддалась на ее уговоры и пошла в «бой» с открытым забралом. «Наступил мой черед говорить», – думала я. И начала свою глупую атаку: «Вы не признаете за женщинами права на уважение и достоинство. Это не делает вам чести, а говорит о примитивном интеллекте. Я вывожу вас из себя тем, что часто попадаю в точку. Именно это вам не хочется признать. Понимаю, в вас говорит вечная борьба мужчин за первенство, за свое превосходство. Вы боитесь женщин, иначе бы не использовали унизительные способы общения с нами. Вы наша сильная, гордая, умная половина? Ха!.. и т.д. и т.п.»

Слова были правильные. Стратегия и тактика подкачали. Этой борьбе не суждено было оказаться такой легкой, как считала моя подруга. События развивались в полном несоответствии с намеченным ею планом. Уже одно то, что я стремилась защитить чувство собственного достоинства, производило на них такое же действие, как красная тряпка на быка – вызывало желание ударить меня еще сильнее. Их было много, и этим они были сильны. То был «террариум единомышленников». Я ненавидела их… Не помогли советы подруги. Видно, ситуация у нее была много проще. А может, «что позволено Юпитеру, то не позволено Быку»?

Потом я выработала иную позицию: стала сама подшучивать, подсмеиваться над своими слабостями и даже иногда весело позволяла издеваться над собой всем, кому сколько было угодно. Пряча за самоиронией смятение, я старалась хотя бы внешне не выказывать своей обиды. За год работы сближения так и не произошло. Постоянные унижения продолжались и после рождения сына, когда через два месяца после родов я вынуждена была выйти на работу. В любых недочетах и неудачах в лаборатории обвиняли – хоть и голословно – всегда только меня.

Моя гордость не могла больше мириться с таким положением вещей, я испытывала потребность вырваться из начинавших уже делаться цепкими объятий заводской рутины. Меня всегда тянуло к новому, неисследованному, я чувствовала, что амплуа ученого мне ближе. Дед учил меня стремиться к высокой мечте и выживать в любых условиях. Память о нем поддерживала, давала силы, а его глаза, струящиеся добротой и любовью, всё чаще грезились мне и во сне, и наяву. Так было всегда, когда мне было трудно. Тогда-то и возникла у меня идея пробиться «в дамки» и защитить себя от мужского превосходства, вернувшись в цех в ином качестве – кандидатом технических наук. И я тайком от всех стала готовиться к экзаменам, и уже через год поступила в аспирантуру. Утерла нос своим мучителям.

Сосед по лаборатории

Галине события 40-летней давности припомнились. Она тогда рассказывала Миле, как они с Леной иногда в обеденный перерыв ходили в «курилку», что в конце коридора под лестницей обсуждать общие текущие проблемы.

…В ведении Николая Ивановича, инженера из соседней лаборатории, был компьютер, и в тот день Лене необходимо было договориться с ним о получении дополнительного машинного времени. Помнит ли Лена эту неприятную беседу или вычеркнула из памяти?

Я остановилась неподалеку, среди инженеров своей лаборатории, но не очень вникала в суть их беседы, а старалась быть в курсе разговора Лены, чтобы вовремя прийти ей на помощь, если «главный по компьютеру» вдруг заартачится. Человек он пожилой, всесторонне положительный, но и от него можно было ожидать всякого. Вдруг проявит излишнюю принципиальность и откажет под предлогом необходимости строгого соблюдения намеченной очередности. Да и Лена может погорячиться и выдать неожиданный фортель. С нее станется. Работа, больной ребенок. Помощи ждать не откуда. Измотана до предела. Не позавидуешь.