Вкус жизни

В детстве со страхом смотрела на эти кресты. Не боялась, благоговела… из молчаливого уважения к чужому прошлому, к чужим судьбам. Опять взглянула на могилу деда. Прислушалась к себе: хорошо и покойно. Грусть легкая, теплая и глубокая. «Оказывается, бывает и такая. Парадокс! Вот живешь, живешь столько лет и вдруг узнаешь, что не всё еще прочувствовала».

…Зычный голос гудка паровоза, подъезжающего к близлежащей железнодорожной станции, дерзко возвестил о скорых разлуках и встречах. И опять пронеслись в ее памяти с космической скоростью детдом, другой детдом, семья, другая семья… И всем этим переменам всегда сопутствовали эти тревожные звуки, несущие непредсказуемые перемены…

Сидя на лавочке у могилы деда в тихой доброй задумчивости, сама того не желая, неосознанно рассеянным взглядом выхватила молодую женщину, стоящую на коленях перед свежей могилой наедине с самой собой, как, собственно, и она теперь. Женщина заметила ее, усмехнулась как-то странно и ушла. А она, не сразу вникнув в ситуацию, наконец поняла ее, смутилась и долго не могла отделаться от неприятного ощущения вторжения в чужую жизнь… Это маленькое зябкое происшествие отвлекло ее от приятных воспоминаний.

Ее детство давно ушло навсегда, превратившись в некую абстракцию. Но нежность к родным оставалась в ее сердце, в ее памяти и вызывала некоторое раскаяние, что мало ценила, мало встречалась. Ей вдруг захотелось, чтобы ниточка этой памяти не прервалась… Она вновь испытала жуткую горечь потери сына и залилась слезами. И снова словно облегчающее благословенное омовение коснулось ее сердца, как когда-то очень давно с дедушкой, в детстве.

По тропинке пробежали чьи-то дети, подвижные и счастливые даже в этом необычном месте… Она задумалась, а снова, заметив малышей, вздрогнула…

Пересекла кладбище и пошла к деревне окольной дорогой, чтобы напомнить себе о школьных подружках, живших когда-то на самом дальнем конце порядка.

Елена вышла на большак. Справа луг, но не слышно на нем щелчков кнута. Нет теперь стада. Слева угадывалась река. Обмелела, заросла камышом, но еще ощущается ее влажное теплое дыхание. Под эскортом двух грязных тракторов ползла, надрывно сопя и дымя, условно белая «Волга», неизвестно каким образом попавшая в наши края. Ища приключений на свою голову, за нею на велосипедах, веером разбрызгивая жидкую грязь, мчатся деревенские мальчишки. (Дети – признак жизненности деревни. Значит, всё как прежде?) Они ловки и необыкновенно подвижны…

Всё отчетливей и зримей контуры крайней улицы. Лена испытала тихую радость от вида родной деревеньки, распластавшейся на холмистом берегу реки. Она не претерпела ни малейших изменений за годы ее отсутствия в ней, разве что домишки и сарайчики стали ниже, осели и потемнели. Некоторые уменьшились прямо-таки до игрушечных. Но обветшалые плетни везде заменены на заборы. Деревца, которые они сажали всем классом, выросли, загустели. А родная улица умудрилась застыть почти в нетронутом виде. Все так же плывут над ней огромные легкие облака.

Будто открутила время назад. Не была здесь после похорон матери…

И все же кое-что изменилось или стерлось из ее памяти. Потаенная география расположения деревенских улочек нарушилась прогалками, образованными давно брошенными и успевшими истлеть хатами. Словно отдельные, не очень важные ее куски просто выпали из памяти. То являлись, то терялись знакомые очертания… Вот здесь жил мальчик, ее первая детская любовь… Ей вспомнился грустный лес. Была поздняя осень. Деревья стояли голые, жалкие, понуренные, продуваемые промозглым ветром… Она всегда влюблялась осенью. Может, поэтому ее любовь всегда была заведомо несчастливая?.. Другое дело ранняя весна! Лес еще голый, но запахи в нем уже яркие, потому что земля просыпается в ожидании чуда… Но теперь хату того мальчика поглотили огромные кусты сирени, и видна только часть коричневой крыши. На первый взгляд она все та же, но воспринималась иначе, ностальгически. И знакомые теперь здесь в основном уже бывшие. Не все узнают…

Магазин. Не слишком развращены местные жители кулинарными изысками. Как и прежде, в витрине макароны и консервы. Керосин и сахар на одном прилавке. Нет вычурных домов, красивых арок, чугунных оград, так привычных в городе, но ворота крепкие, оконные наличники еще нарядные. Улицу не опишешь яркими, несоразмерно громкими эпитетами. Не подходят они этому скромному месту. И все-таки какая прелесть эта родная улица!.. Тревога нарастает сладостным беспокойством… родная хата… «Как удивительно похожи бывают окна на глаза хозяев. В нашем доме – на отчима: маленькие, настороженные…»

К своему дому – в котором теперь жили дальние родственники – она подошла, когда все живое и неживое уже спрятало под собой свои тени и воздух не обжигал. Приняли радостно, с любопытством. Первую ночь Лена проспала как убитая. Легла и как в яму ухнула на двенадцать часов. На второй день ей начал открываться «сезам» местного быстрого южно-русского говора, и она с удовольствием произносила забытые, немного смешные, но такие родные слова языка ее детства. И ей пришлось на короткое время забыть некоторые свои привычки, чтобы приспособиться к неторопливому быту семьи своих деревенских родственников. Она пыталась показать, что она такая же, как они. Но в их голосах звучало осуждение. Они хотели видеть ее другой, вырвавшейся из деревни куда-то очень высоко. Они хотели уважать ее именно за это.

Пошла в гости к бывшим одноклассникам. Разыскала троих. Учителей добром вспомнили. Помянули ушедших, проведали живых. Домой возвращалась, когда наплывали сумерки, и в их дымке растворялся горизонт, таял далекий лес. И почему вечером деревенские улицы кажутся печальнее? Потому что серые? – удивилась она, взглядом отыскивая свой старый дом.

В хату не пошла. Присела на лавочку. Боже, как удивительно пахнут маттиолы в палисаднике… Как и прежде… Она, как в детстве, потянулась сердцем в ночное небо, усыпанное огромными, необыкновенно яркими гвоздиками звезд. Далекий завод слезился рядами мелких цветных огоньков. В лунном свете деревня разительно изменилась, показалась незнакомой, чуть ли не потусторонней. Что-то инопланетное чудилось ей в старых огромных серебристых тополях и в потонувших в их черной тени домишках. Сразу набежали детские сказки… Она старалась воспроизвести прошлые чувства, не утеряв ни капли из пережитого… а они были другие, с примесью многочисленных знаний и ощущений. Но они были и радовали незабвенностью… Ее настроение изменила внезапно вынырнувшая из-за поворота машина. Шибанула в лицо фарами… Потом шумная компания вывалилась из соседской калитки… Она никогда не любила делить с кем бы то ни было свои благостные моменты общения с природой… только с Андреем и Антошей...

Потом наблюдала, как рассвет украшал золотисто-оранжевой каймой облака. Ходила по мягкой, давно просевшей, замшелой дамбе, по прогнившим доскам латака (запруды), по изломанной береговой линии обмелевшей речушки. Долго смотрела, как медленно раскачиваются по течению тяжелые косы водорослей. Они напомнили о первом свидании… Подумала: «Да, далеко не Генуя». Постояла около нехоженой ложбинки, где камыш прячет опасную для жизни копань (трясину). Вздрогнула: гиблое место!.. А днем прислонялась к теплым стенам, касалась обросших влажным скользким мхом фундаментов домов. Во всей полноте и пестроте вспомнила мир родной деревни. И оборотную сторону деревенской, будто бы романтичной, жизни снова увидела: бездорожье, необеспеченность быта. Потому что отвыкла от неудобств…

Почему с возрастом все чаще оглядываешься назад? Почему так влечет к этой не очень-то радостной, скорее даже печальной (но не горькой) деревеньке, где прошло детство? Чем обусловлена тяга к месту своих корней? Какова логика этого явления? Существует ли она… Детство, каким бы оно ни было трудным, – все равно радостное время… Тянет туда, где ты делал для себя первые счастливые открытия.

Драгоценный камень, если хорошо присмотреться, маслянистый. Изъятый из недр матери земли, он продолжает жить, даже если украшает чью-то руку или грудь, а выращенный, искусственный – сухой, неживой. Вот так деревенские люди от городских отличаются. Городской человек подчас продукт беспамятства, хотя теперь и в деревнях теперь таких хватает.