Вкус жизни

– Только в пределах своей области. Еще я отсылаю свои книги друзьям, осевшим в разных городах и странах. Сейчас даже успешные, признанные писатели обречены выживать: ездят по стране, рекламируют свои книги. А у меня для этого нет ни денег, ни здоровья. Это оборотная сторона жизни писателей – зазеркалье. Я сунулась было в фонд одного известного писателя, мол, буду вам весьма обязана… хотя бы советом помогите. А секретарь сказала: «Не вижу причины, по которой ваши с ним дороги могут пересечься… Надеюсь, вы не настолько наивны – хоть и детский писатель, чтобы не понимать, что это кормушка…» Ну и так далее. Стыдно, неловко, обидно было, будто милостыню выпрашивала… Хочется надеяться, что в обозримом будущем мне еще повезет… хотя…

– Понятное дело, боишься забвения и мечтаешь остаться в веках. Или ты считаешь, что уже оставила свой скромный, но яркий след? Пусть родственники после кончины поместят тебя и твои произведения в несгораемый саркофаг, а через тысячу лет, глядишь, кто-нибудь и наткнется на это захоронение. В историю войдешь.

– Учту твой совет, – спокойно отреагировала Рита на шутливо-ироничные слова Инны.

– …Может, еще отыщется миллиардер, по типу дореволюционных меценатов Мамонтова и Саввы Морозова, который мог бы принять на себя финансовые обязательства по изданию твоих книг для подростков. Это было бы здорово! – оптимистично предположила Жанна.

– Держи карман шире. Как бы это сказать мягче… К миллиардеру тоже надо как-то суметь протоптать дорожку. Ушлой надо быть, опять-таки, связи иметь. Я пыталась… Не так все просто в нашем мире. Богатые тоже ищут, чтобы с выгодой… Своими книгами я себе, а не ему имидж делаю. И в Думу обращалась, и к деловым женщинам. Кто отписки присылал, кто вообще не заинтересовался вопросом воспитания юного поколения. Литературная деятельность, за редким исключением, во все века в основном была подвижничеством.

– Моей знакомой поэтессе муж помогает издаваться, а потом они вместе пытаются продавать ее книги, чтобы окупить затраты на издание, – сказала Мила.

– А моя знакомая жаловалась мне, – вспомнила Аня, – что у нее никогда не было возможности спокойно заниматься любимым делом. «Пишу на бегу, урывками, с постоянным вторжением в бессознательно-иллюзорный мир домашних забот и проблем. Не может быть и речи о творческой обстановке, чтобы беспрепятственно окунаться в свои грезы, ощущения, ловить моменты вдохновения. Только вхожу в состояние транса, воображение плывет в царство подсознания, начинают возникать первые строчки, а тут… злые взгляды, издевки, насмешки благоверного. Какое уж там вдохновение или озарение?.. Вспоминать не хочется».

Наступила долгая грустная пауза, которую следовало срочно заполнить, и Жанна уже не в первый раз за встречу блестяще справилась с ситуацией, непринужденно задав Рите незамысловатый вопрос:

– А ты помнишь, когда и где тебя в первый раз напечатали?

– Еще бы! Это было в восемьдесят седьмом, на День Победы, в местной газете. Мне хотелось сообщить об этом всем друзьям и знакомым, но я стеснялась распиравшей меня радости и молча шутила над собой: «Сбылась мечта идиота». А теперь вот чуть ли не каждый год новая книга…

– На ближайшие десять лет вперед запланировала великие свершения? Ведь ты же хозяйка своего положения, – спросила Инна.

Рите не хотелось язвить. Она усмехнулась в ответ:

– Ну не то чтобы на десять…

Потом тихо вздохнула и указала пальцем в потолок.

– Понятно. «Если хочешь рассмешить Бога, расскажи всем о своих замыслах». Кажется, так звучит предостережение.

– …Жизнерадостные произведения редки. В основном литература паразитирует на людских несчастьях, – проявила осведомленность в классике Инна.

– Спорная мысль, – не согласилась Лиля.

– …Почему сейчас преобладает спрос на фантастику? – спросила Жанна.

– Осознание абсурда жизни, утрата жизненных смыслов, усталость, исчезновение надежд. Безучастность, безразличие, отстраненность. Читатели ищут адреналин вне себя, а души не работают. Чем больше неудовлетворенность жизнью, тем больше стремление скрыться от действительности в скорлупу, – предположила Рита.

– Мифологема абсурда?

– Лучше уходить в фантастику, чем в депрессию.

– Фантастика для некоторых лишь сладкая оболочка вокруг горькой таблетки.

– По целому ряду причин меня раздражает стойкий стереотип в некоторых интеллигентских кругах по отношению к бестселлерам как к слабой литературе, мол, они – «позолоченные гробницы посредственного дарования». Литература должна быть разнообразной. Сравнение тоже обогащает. Вольтер говорил, что «все жанры хороши, кроме скучного». – Это Рита сказала.

– Ты не хочешь перескочить на фантастику, пока она в моде? Или будешь чувствовать себя Пегасом, вынужденным тащить чужую телегу? – с невинным видом спросила Инна.

– …Может, провокационными романами выводить людей из спячки? – предположила Эмма.

– Кабы знать…

– Я предпочитаю странных, парадоксальных авторов, что-то типа магических реалистов. Мо Янь меня привлек. Пишет необычно, эпатажно, дерзко. Иногда его читать неприятно, но все равно интересно. Его романы многожанровые, многослойные, стилистически изощренные. Я живо представляю его героев, с удовольствием распутываю всевозможные сюжетные коллизии, – сообщила Инна.

– Я познакомилась с книгой этого автора, когда была в командировке в Москве. Жаль, что не в полной мере. И, тем не менее, я более чем сдержанно отношусь к его творчеству, но не из-за своего невежества. Я не заинтригована сюжетом. Он разительно отличается от того, что я приемлю. Но это только впечатление… Собственно, мой интерес к этому произведению сводился к знакомству с качеством языка и к положительной способности автора впитывать в себя великую древнюю культуру своего народа. Не хочу по одной книге создавать и выражать свое мнение, – заметила Лера.

– ...У некоторых современных авторов одаренность борется с расчетливостью, и не всегда в пользу первой, – затронула Инна «скользкую» тему.

– Надо стараться жить, не марая ни себя, ни других. Я нашла свою нишу и уже тем счастлива, – спокойно отреагировала Рита.

– И все же легче писать, когда тебе не указывают, что и как делать? А еще лучше, когда помогают, – сказала Инна. – Ты обращалась в Москву, чтобы сделали критические замечания?

– Пробовала. Сейчас сложное время, им там не до нас.

– Я слышала, что при Союзе с авторами подробно занимались. Могли одну и ту же рукопись многократно возвращать на доработку, каждый раз снабжая ее подробными комментариями, испещряя поля многочисленными заметками. «Поражал уровень размышлений редакторов над чужим текстом… Они взрывали сознание. Я попадал в лес ассоциаций!.. Пропадало недоумение перед текстом, – восхищался один мой знакомый, тыча мне в лицо отредактированной рукописью восьмидесятых годов. – Нас учили писать. Мне случалось «прогонять» свою повесть по нескольким редакторам. Многослойным контролем удалялись огрехи. Получались произведения, несопоставимые по качеству с современными. А теперь и за деньги не хотят работать с авторами. Может, это не те деньги… Безразличие – вот чума нынешнего времени», – сообщила Лера.

– Раньше статья во влиятельном журнале могла возвысить или погубить начинающего писателя, – выложила свои скромные познания малознакомого ей мира творческих людей Жанна.

Инна опять вторглась в пространство беседы Аллы с Ритой:

– Не побоялась, что тебя в Москве станут оценивать по тем же самым критериям, что и больших писателей?

– Того и добивалась. Мне не надо, чтобы по головке гладили и на приколе держали. Во мне присутствовало неизбежное ощущение недостатков. Я не впадала в эйфорию по поводу своей писанины и хотела получить необходимую порцию критики, услышать мнение профессионала (пусть даже горькую правду без прикрас), которому доверяю, чтобы помог расти, чтобы потом, как после очистительной рождественской купели, почувствовать себя воспрянувшей, обновленной. В моем возрасте уже стыдно писать плохо. Но никто не приложил руку к моим стихам. Не могу себе приписать, что была ученицей знаменитого поэта.