Надежда

Опять светло. Теперь я замечаю, что напротив меня сидит женщина неопределенного возраста, крепко прижимая к груди белый мучной мешок. Она подозрительно оглядывает вагон и нервно пожевывает губами. Нос у нее облупленный, красный. Щеки обветренные, губы в трещинах. На крупных руках ногти в лиловых пятнах. А фуфайка хоть старая, но чистая и платочек белый, не застиранный. Лицо ее показалось необыкновенно знакомым. Воспоминание ускользнуло, не дав результата. Почудилось. Мимолетная неприязнь переходит в сочувствие и понимание нелегкой крестьянской жизни.

На остановке шумно ввалилась семья, навьюченная сумками. На их усталых лицах появилось подобие улыбок. Рады месту. (По улыбкам легче узнавать и понимать людей!) Слышу их радостный шепот: «Слава богу, успели!» Уловила детский лепет. Опять хлопнула дребезжащая дверь. Молоденькая проводница проскользнула между пассажирами и заговорила с ребенком мягко, ласково, певуче. Мне непременно захотелось посмотреть на них.

Мать с Колей задремали, а я пошла по вагону. Люблю поезда — в них столько интересного! Особенно меня удивляет вагонная привычка пассажиров откровенничать с попутчиками.

— ...Говорю ему: не снабженец я — мастер. А он меня на побегушках держит, как мальчишку, — жалуется молодой мужчина старому.

— ...Сидим с другом за кружечкой пива. А его Галка за шторкой грудного мальца кормит и в наш спор встревает, мол, не справа пас был, а слева. Я ей: «Отстань», а она опять: «Неправильно гол засчитали!» Я беситься стал. Подходит моя жена к Галке и говорит: «Оставь их в покое, а то им не о чем будет говорить. Иди на кухню, они в твоем присутствии мужчинами себя не чувствуют». Вот язва!..

Дальше иду по вагону. Слышу шепот:

— ...От рук отбился. Учиться в институте не хотел. Отец отправил его в армию, туда, где трудней, чтобы все «прелести» военной жизни вкусил. Теперь белокровие. Переливание крови уже не помогает. Жена разума лишилась. Винит себя, что мужа послушала.

— Моего сына в армии школу заставили закончить, приобрел специальность моториста. Жениться осенью собирается.

— А мой Андрей орлом вернулся. Мать не узнала. В плечах раздался, на голову выше стал.

— ...Слабеньким родился. Жена семнадцать лет его на ноги ставила. Спину не держал, косолапие было, плоскостопие, зрение плохое, сердце слабое, только голова здоровая и умная. Подняла сына. Все выправила зарядкой, специальными упражнениями, уколами. По минутам весь день ему и себе расписывала. Только все равно он был слабее тех, кому сила и здоровье от природы даны. В институте любили сына. Комиссия признала здоровым. Взяли в армию. У него больше двух раз не получалось подтянуться на турнике. Старшина сказал, что пока он не научится десять раз подтягиваться, весь взвод гонять будет до изнеможения. Естественно, ребята на нем зло срывали. А он не мог себя защитить. Вернулся больной, озлобленный. Унижением мужчину не вырастишь, достоинства не привьешь. Офицер потом оправдывался: «Солдата настоящего из него хотел сделать». Я ему так ответил: «Почему вы стали военным? Потому что можете им быть. У меня нет таких данных, поэтому я стал учителем. А в армию берут всех мальчишек, способных и не способных к службе. Вот в чем трагедия. Равенство в армии иногда понимается чересчур широко, грубо и необоснованно. Офицеры тоже должны думать, а не просто приказы исполнять. Разве нашей армии не нужны умные ребята? А теперь и на гражданке от него пользы нет. Сломался и физически, и морально. Пьет. Женили. Думали: поможет, а получилось, что мы на его жену беды наши свалили. А вот племянник в десантники пошел и старший сын во флоте служил. Теперь на торговом судне работает. Доволен.

— Так жизнь устроена: за одного горишься, за другого радуешься, — посочувствовала маленькая сухонькая женщина, сидевшая напротив.

— А мог бы гордиться младшим, — вздохнул мужчина...

— Прошлым летом я в больнице лежала. Когда нам уколы под глаза делали, некоторые мужчины в обморок падали, — начала свой рассказ все та же сухонькая женщина.

— Слабаки! — возмутилась девушка в изящной белой шляпке и белых сетчатых перчатках.

— ...Медсестра их то подбадривала, то поддразнивала, то в чувство приводила. Потом вошел доктор и объяснил, что некоторые мужчины падают в обморок не от страха за себя, а от обостренного чувства ответственности перед семьей, — невозмутимо продолжала рассказчица.

Выдумки! Оправдание придумал, — резко заявила девушка.

— Нет, милочка! Он прав. Я сильная женщина. Меня уколами не испугаешь. Три операции перенесла. Недавно мой муж ослеп. У него ранение в голову было. А у нас двое детей-школьников. И вот этим летом я опять пришла на уколы. Поднесла мне медсестра шприц к лицу, а я вдруг подумала: «Если она ошибется, и я ослепну, что будет с детьми?» Очнулась на кушетке. Так я потом перед уколами мыслями пыталась настраиваться на что-либо отвлеченное... — тихо сказала женщина.

Иду дальше. У окна сидят две девушки и парень. Одна девушка, полненькая и очень эффектная: высокая прическа из слегка вьющихся черных волос, одета элегантно, туфли на высоком каблуке, а по лицу видно, что понимает, как хороша. Другая худенькая, голубоглазая, косички-бантики, свитер дешевый голубой, юбка серая до колен. Молодой человек делает комплименты чернявой:

— Вы, наверное, в театральном учитесь? С вашей внешностью... Или в институте искусства?

Девушка кокетничает, делает из всего тайну, но грустно сознается, что не получилось в этом году сбыться ее мечте.

— Зачем вам высокие материи? Ваша красота — брильянт. Это самое главное, что вы должны ценить в себе, — говорит ей молодой человек с видом знатока.

Увидев, что вторая девушка заинтересовалась им или его рассуждениями, он повернулся к ней и небрежным тоном произнес:

— Конечно, и на скромных женятся. Вот закончите, ну, что там... свой сельскохозяйственный техникум, замуж выйдете, детей заведете и будете счастливы. У каждого свой потолок.

Светловолосая попутчица усмехнулась:

— Хотелось бы встретиться втроем лет через десять.

И ушла в соседнее купе.

— Не выдержали разглагольствований напыщенного хлыща? — обратилась к ней женщина строгой внешности. — Почему не сказали ему, что вы студентка ленинградского университета?

— Ниже моего достоинства общаться с подобными молодыми людьми. «Ах, какой я умный, обаятельный и привлекательный!» — рассмеялась блондинка.

— Обидно за таких девушек, как вы. Кокетку предпочел умной, интересной девушке! Подумать только, на скромный свитер взглянул, — и сразу на ферму отправил! — возмущалась строгая дама...

Две женщины секретничают.

— ...Поступила в институт. После зачисления меня спросили: «Может, подумаете о вступлении в партию?» Я рассмеялась. В следующее мгновение от страха судороги по спине пошли... Выкрутилась. Говорю: «Видите, какая я еще несерьезная?» ...Долго боялась, что за мной придут...

Студенты спорят:

— Лермонтов герой своего времени.

— Он герой, и мы тоже должны его помнить...

В вагон вошли трое: двое солидных мужчин и пожилая женщина. Мужчины очень обходительные, приятные. Сразу видно, что в командировку едут. Чемоданчики бросили на боковую полку и сразу бутылку водки откупорили. Один, тот, который упитаннее, предложил попутчице выпить за компанию. А она вся такая изящная, интеллигентная, в шляпке с вуалью. Ручки тонкие, пальчики длинные. Ну, прямо, божий одуванчик! И вдруг протягивает свою чашечку с золотой каемочкой и говорит:

— Половину. Достаточно.

Толстяк, видно, человек воспитанный и то при этих словах на секунду остолбенел, бутылка замерла в его руках. Дальше было еще интересней. Бабуля, поправив перед зеркальцем седые кудри, налила водку в блюдце и принялась макать в нее печенье, не прерывая оживленной светской беседы. У второго мужчины глаза округлились, и он закашлялся.