Сороковник. Книга 3

Омар в показном недоумении вскидывает брови.

— Нет? Правильно ли я понял? Ты цепляешься за остатки прошлого, презрев блистательную роскошь будущего? Тебя ждёт жизнь, полная услад, нарядов и угощений, толпы рабов и служанок, вечный праздник… тебе этого мало? Жизнь покажется тебе райским садом, и ты навсегда захочешь остаться со мной, слышишь, навсегда! Пойдём, Обережница!

В соловьиные трели добавляется боевой клёкот ястреба, пикирующего на добычу. Вот-вот — и Обережница сломается, и даже не потребуется брать её силой. Вот-вот…

— Пойдём! — говорит он повелительно. И я встаю.

— Что у тебя в кармане? — быстро спрашивает он. Один из магов-телохранителей судорожно дёргается. — Нет, Сафи, не сметь! И ты, Ремиз! Она нужна мне живая! Ты! — это уже в мой адрес. — Вынимай руку из кармана, медленно, слышишь? И в глаза, в глаза мне смотри!

В глаза так в глаза.

Медленно так медленно.

Ты сам просил.

Только перед этим…

Я опускаю голову и взглядом впиваюсь в мраморную плитку пола. В благородный камень, хранящей память подземелья, откуда его исторгли. Он всё ещё хранит мощь земных недр, громадное давление пластов, спрессовывающих меловые отложения, огонь земного ядра, спекающего белый песок в мраморную массу. Я смотрю на эти плиты, как на последнюю свою надежду. А моя опущенная долу голова, очевидно, придаёт мне достаточно покорный вид, потому что шумное дыхание Омара вдруг успокаивается.

— Ну? — говорит он почти спокойно. — Мне долго ждать?

Палочка, застряв во внутреннем шве кармана, выскальзывает, наконец, из плоти и я медленно извлекаю наружу перепачканную кровью ладонь, сложенную ковшиком. Натекло достаточно. Я переворачиваю руку — и на чистую белизну пола капают почти чёрные капли. Что-то творится с моим зрением. Оно становится необыкновенно острым. Оно приближает ко мне, словно крупным планом, то, как въедается, вгрызается, растворяет в себе камень, кровь Обережницы, считывает все до единой молекулы, сживляет с собой, делает невозможное — соединяет органику с неорганикой, живое и мёртвое — и… Всё это впечатывается в мой мозг готовым к немедленному применению. И наконец-то холод внутри меня отпускает.

— Ты… — начинает обеспокоенно Верховный. Не знаю, понял он или нет, но в отличие от него я не собираюсь тратить время на болтовню. — Сафи, придержи е…

Он не успевает отдать распоряжение. Я поднимаю голову и, наконец, встречаюсь с ним взглядом. Ты этого хотел, Омар?

Его глаза стекленеют и подёргиваются белёсой дымкой. Она стремительно разбегается по лбу, дряблым щекам, подбородку, морщинистой шее… Боковым зрением улавливаю, что охранники вскидывают жезлы. И перевожу быстрый взгляд с одного на другого. Ну же, храбрецы, вы наверняка привыкли глядеть смерти в лицо, вот и посмотрите! Их глаза белеют так же, как у Верховного. Щёки уже отливают мраморной полировкой. Навеки остывают руки.

Почему-то одежда и обувь не каменеют. Жезлы так и торчат в белых с прожилками руках бесполезными ныне палками.

Что-то громко щёлкает. С евнуха, распавшись на две половинки, спадает золотой ошейник. Кайс хватается за шею, прощупывает, поворачивает голову… и замирает, вовремя увидев окаменевшего Сафи. В это же время распахивается дверь и влетает промокшая до нитки дородная, ещё молодая женщина, богато одетая, в шелках и бархате, шитых золотом, с лицом, замотанным в какую-то кисею. За руку она волочёт упирающегося упитанного мальчика в белом кафтанчике и белых сапожках, капризно выдирающего ручонку из материнской цепкой хватки. В растерянности я смотрю на них и не знаю, что сказать.

— О, мой господин! — причитывает женщина, — Мы, конечно, готовы, но неужели… Госпо…дин?

Её глаза при виде меня расширяются в праведном гневе. Она набирает в грудь побольше воздуха, чтобы разразиться… уж не знаю чем, потому что с ужасом вижу, как и на неё, и на ребёнка наползает матовое оцепенение. Нет! Я же не хочу этого! Я целилась только в троих!

В дверном проёме мелькает вспышка от молнии и сразу же трещит в небе гром. Дождь моментально утихает.

— Госпожа, — Кайс говорит, по-прежнему глядя в стену, — тебе лучше не выходить.

Не слушая его, я сперва пячусь, упираюсь в диван и по стеночке, по стеночке, заплетающимся шагом пробираюсь к выходу, минуя окаменевшую группу. Съёживаюсь, чтобы пройти между вторым телохранителем и мальчиком, застывшим с открытым для крика ртом, и меня вдруг начинает колотить. Я выбегаю в сад, и под моим взглядом по очереди навечно цепенеют ещё пятеро стражей — Омар, оказывается, не с двумя сюда пришёл, а подстраховался. В панике оглядываюсь — и в ближайших кустах замирает шорох. Смотрю наверх — и к моим ногам падает мраморная птица, да так и разбивается на куски, едва коснувшись бордюрного камня.

Я опускаюсь рядом на колени, на мокрый песок и дрожащими руками беру то, что осталось от тельца.

Камень. Всё тот же мрамор, белый, с голубоватыми прожилками. Но все до единого пёрышки словно искусно выточены, даже плёнки, наполовину закрывающие птичьи глазки, даже ноздри на клюве, даже один неровно обломанный коготь на лапке. Это я сотворила? Что я делаю?

Обломок птица окрашивается кровью, всё ещё сочащейся из распоротой ладони. Роняю его за землю и крепко зажмуриваюсь.

Снова гремит гром, но на этот раз какой-то странный, не раскатистый. Очень напоминает серию взрывов, как в кино, но чему тут взрываться?

— Госпожа, — слышу голос Кайса. — Только не смотри на меня, — поспешно. добавляет он. Трясу в ответ головой. Божечка, да я в жизни больше ни на кого не посмотрю! — Позволь завязать тебе глаза, иначе ты и своих можешь обратить случайно, а ведь они скоро появятся, слышишь? — Снова доносится странный обрывистый гром. — Они взламывают барьер, госпожа. Я отведу тебя назад, в беседку. Если сюда сунется кто-то из людей Омара — я смогу защитить нас, не волнуйся. Но уж и ты обещай, что замолвишь за меня слово.

— Да, Кайс. — А губы у меня снова шевелятся с трудом. — Обещаю. — Мне на глаза ложится мягкая ткань. Правильно. Хватит с меня этой проклятой магии. — А как же ты сможешь отбиваться? У тебя ведь нет оружия!

— Я взял их жезлы, — отвечает он, помогая мне подняться на ноги. Ведёт к павильону. Несмотря на то, что, казалось бы, мне не до чего, я в состоянии удивиться:

— Ты умеешь ими пользоваться?

— Я не всегда был евнухом, госпожа. — Слышу скрип дверных петель, какой-то хруст. — Осторожно, проходи вот здесь, ближе к стене. Когда-то я был магом. Ошейник полностью блокировал способности, но память-то осталась! Как-нибудь справлюсь.

Он усаживает меня на диван и вместе с ним разворачивает куда-то вбок, наверное — чтобы не попалась сразу на глаза тому, кто может ворваться. Остаётся только надеяться, что если и на самом деле пришли мои спасатели, то раньше них нас с Кайсом никто не обнаружит. Потому что я не слишком-то надеюсь на его прошлые способности.

— Я займу пост у двери, госпожа, — сообщает Кайс.

Трясущими руками я затягиваю потуже повязку на глазах.

Я всё понимаю, всё… Мне нужно было защититься. Выжить. У меня был только один шанс "ударить", второго мне не дали бы, размазав по стенке. Но кто же знал, что, сотворив волшебство раз, я не смогу остановиться?

Да пропади она пропадом, эта магия!

ГЛАВА 6

Слепота ужасна, даже временная. Сразу чувствуешь себя маленькой и беззащитной, почти голой, и кажется, что на тебя устремлены сотни недружелюбных взглядов и всяк норовит самое малое — подставить ножку. Зрения нет, остаётся осязание, обоняние, вкус, слух, да и те разом ополчаются против меня. На диване, казалось бы, мягком, сидеть жёстко и неудобно, аромат роз становится удушающим и отдаёт тленом, а мраморный пол, от которого ранее приятно веяло холодком, морозит даже сквозь подошвы кроссовок.

Хуже всего, что я всей кожей, или, как в старину говаривали, всеми фибрами ощущаю совсем близко, в каких-то нескольких шагах, присутствие пяти хладных статуй, бывших ещё недавно людьми. А пресекла их жизни я, и никто иной. Рахимыча не жалко — откровенно говоря, не такая уж я всепрощающая; но жену его с ребёнком не хотела я задевать. Всё получилось случайно.