Страница 101 из 113
Задумавшись, я и не замечаю, как ополовиниваю буханку на вкуснейшие бутерброды с маслом, сыром и мёдом. Чтобы столько в меня вошло раньше — да ни за что! А главное, я даже не чувствую, что объелась или хватанула лишнего, еда проскакивает в неограниченном количестве, как в чёрную дыру, а не в желудок. С удивлением поглядев на буханку, я всё же прячу её в буфет, и, не удержавшись, набиваю карманы сушёными яблоками. О, да, мне хорошо знакомо состояние хронического голода, присущее, как говорят, многим беременным, когда через четверть часа после сытного обеда кажется, что не ела дня три, не меньше. На тот случай и нужен запас. И уже перед самым уходом быстро возвращаюсь наверх и прихватываю подарок Ника. Просто из принципа. Если уж с ошей… с подарком Главы смирилась, то презент от дорогого моему сердцу родственника тем более надо прихватить. Да и ветрено может быть на улице, а волосы у меня уже заметно отрасли, мешаются, когда путаются, а гребень — это и расчёска, и заколка…А всё-таки перед выходом из дома бархотка малость сдавила шею, мне не показалось, всего на миг, будто предупреждающе. Да знаю, знаю, дорогой дон. Только вот незадача: слишком вы далеко в сей момент. Вот и занимайтесь своими делами. Не отвлекайтесь. Каковы мои планы? Хочу пойти к Васюте. Пусть его нет, пусть в доме пусто — Ян ведь тоже уехал, но мне только бы коснуться стен, что помнят хозяина, перил, отполированных его ручищами, будку Хорса погладить. Слишком часто в последнее время я думаю о Маге и редко — о другом мужчине, тоже мне небезразличном, а если уж предстоит разбираться с собственными любовями, то будет справедливо — дать шанс обоим. И пусть сейчас со мной нет рядом ни одного, однако на них работают воспоминания. Их-то я и хочу уравновесить. Ветрено и в самом деле… Плотнее запахиваю куртку. Бреду, бездумно поглядывая по сторонам. И с каждым шагом, приближающим меня к кварталу русичей, становится не по себе. А ну как воевода не только мне свои претензии высказал, но и перед своими сородичами успел пораспинаться? Вроде бы и не болтун, но был он вчера сильно не в адеквате, и это ещё мягко сказано, мог в досаде и наболтать неизвестно что. Ох, как он меня тогда… «Быстро ты Васюту забыла. И уже к Тёмному подлегла…» Меня накрывает запоздалая обида. Эх, Ипатий… Не ожидала. Может, и впрямь тебя Игрок обработал или выудил затаённые мысли? И думал ты: кто её знает, эту пришлую Ванессу, бабья хитрость известна… Уж не окрутила ли она
Васюту так, чтобы он сам вместо неё миссию вызвался пройти? Все мы на ласку податливы, мог и богатырь купиться, не понять, что его используют… Да и в самом деле, с чего я решила, что всем должна нравиться? Всегда найдутся те, кто расценит твои поступки иначе, перевернёт всё с ног на голову. Вот, как Ипатий. Надумал, завёл себя, распалился — может, и не без посторонней помощи, по себе знаю, как Игрок прессинговать умеет — а тут и Обережница перед глазами замаячила. На ловца, как говорится, и зверь бежит… Выхватываю из кармана гребешок, как меч, и сердито скалываю волосы на затылке. Хватит! Улочки почти пусты, свисают с подоконников и балконов поникшие цветочные гирлянды, ветер гоняет по мостовой осыпающиеся лепестки. Город отдыхает после вчерашнего праздника. И в тишине хорошо слышны торопливые шаги, догоняющие меня. На какой-то момент мне кажется, что мир дрогнул и заискрился, но это всего лишь чуть заметная спираль защиты. Стражи не дремлют. — Госпожа Ванесса! — окликает смутно знакомый голос, и я оборачиваюсь. Рорик, ну конечно! Запыхался малость, словно целый квартал за мной мчался. Выглядит-то он значительно лучше прежнего, хоть и в том же линялом балахоне, но куда-то и сутулость исчезла, и затравленности во взоре больше нет. С виду и не поймёшь, что маг: простой долговязый парнишка, рыжий, зеленоглазый и, в общем, симпатичный. Но до сих пор бестолковый. Не знаю, чему успел научить его за столь короткое время Симеон, но только мою защиту молодой обережник в упор не видит, и, со всей дури напоровшись на защитный виток, ойкает и отлетает в сторону, чуть не упустив из рук знаменитый дедовский посох. — Дитя дитём, — говорю. — Ты что, не видишь, куда прёшь? Да не трогайте его, — добавляю просительно куда-то в сторону, ибо и сама не знаю, к кому обращаться, — это свой. Рорик пристыжено потирает переносицу. Умудрился, стараясь сохранить равновесие, долбануть себя посохом по носу. — Так ведь, — он вдруг запинается, — госпожа Ива, торопился я. Догнать хотел. Должок ведь за мной, ножичек-то у меня так и остался! И уже лезет в котомку, дурачок. — Да ты что! — шиплю, перехватывая его за локоть. — Сдурел? Тут, понимаешь ли, охрана вовсю бдит, а ты за ножом полез! Ведь сперва прихлопнут, а потом только разбираться начнут! Растерявшись, он вытаскивает из наплечной сумки пустую руку.
— Так как же… Я ж вернуть хочу, госпожа Ива, ножичек-то непростой, вам ещё пригодится! Был бы он с вами, может, и обошлось бы тогда… Он тушуется и опускает голову. — Пойдём, проводишь меня немного, — предлагаю. — По дороге что-нибудь придумаем. Да и не хочется мне, честно говоря, одной в квартал русичей соваться, мне с тобой как-то спокойней будет. Есть там один тип… — Уже нет, — Рорик закидывает котомку на плечо и преданно заглядывает в глаза. Вот как? Он знает про вчерашний инцидент? — Воеводу Акара у себя в Ордене оставила, велела передать, что три дня они его понаблюдают, чтобы уж точно знать, что лишних сущностей больше нет. А зачем мы туда идём, госпожа Ива? К Васюте? Так он не объявлялся вроде бы… И охотно пристраивается по правую руку от меня. Вот, значит, как. Всю мою подноготную знает. Симеон просветил, больше некому. — А Наставник твой сейчас где? — спрашиваю вроде бы равнодушно. — На Совете? Тогда ты почему не с ним? — Отпросился, — словно школьник, докладывает Рорик. — Ножичек-то до сих пор у меня, нехорошо чужое держать, да ещё с такой навеской. Я ж всё равно права голоса не имею, просто для обучения там сижу, ума-разума набираться, вот и выпросил денёк — вас разыскать. — И неудержимо краснеет. — Виноват я перед вами, — выпаливает неожиданно, — всё не могу себе простить… Я в недоумении приостанавливаюсь. — … что бросил вас тогда на площади. Не надо было улетать, глядишь, не украли бы вас… Не удержавшись, хмыкаю. — Да ладно тебе — говорю великодушно. — Хотела бы я знать, как бы ты дону… Ящеру не повиновался бы, когда он тебя с собой пригласил. Ты серьёзно? Перестань, Рорик. Скажи лучше… — Я задумываюсь. Терпеть не могу, когда начинают мямлить и выклянчивать прощение за несуществующую вину. — Каково оно — лететь на драконе? Обережник внезапно зеленеет, почти под цвет глаз. Судорожно сглатывает. — Тошнит здорово. После уже, когда гарпии налетели — ни о чём не думал, тут лишь бы не свалиться да под клюв не подставиться. Потом привык. Только снижаться страшно, так и кажется, вот-вот расшибёшься вместе с этой образи… ой, простите, госпожа Ива, не хотел я так его обозвать… — Верю, не хотел, — дипломатично замечаю. — Только за языком впредь следи, когда я рядом. Я ж теперь птица важная, без сопровождающих не хожу, а им может не понравиться, как ты их большого босcа называешь. Да не крути головой, не увидишь никого. Я их второй день подряд пытаюсь вычислить, и всё никак. — О-о! — уважительно тянет Рорик. — Глаза отводят, что ли? Вот это уровень… А и впрямь, Мага ведь упоминал о подобном. Это благодаря заклинанию для отвода глаз его никто в упор не замечал, когда он, вылитый Ван Хельсинг на охоте, расхаживал в моём мире. А уж у парней из охраны маскировка наверняка уровнем выше, всё-таки профессионалы. Сбившись с мысли, я внезапно вспоминаю Магу в длинном чёрном кожаном плаще с серебряными пряжками, в широкополой мягкой шляпе, в высоких сапогах со шпорами… серебряными конечно. Да что я о сапогах, сам некромант — вот кого лишний раз хочется вспомнить в этом живописном костюме, что удивительно ему к лицу. И ведь был в те минуты мой суженый хорош необыкновенно, только сейчас я начинаю осознавать, почему на него так западали девочки-манекенщицы из салона, почему сдержанно ревновал Лору Аркадий, почему млели при общении с кузеном сестрички Кэррол, хоть и замужние дамы, но враз терявшие при нём полагающуюся статусу солидность. Отчего-то я до сих пор не замечала, насколько он красив — этакой сдержанной, мужской и в то же время картинной красотой, похожий и на молодого Лепса, и на Хью Джекмана, легендарного Росомаху. Где были мои глаза? И я ещё колебалась, принимать мне его предложение или нет в то время, как любая из салонных девиц с радостью меня придушила бы, лишь бы завладеть вожделенным обручальным кольцом? Вань, робко напоминает внутренний голос, нечестно же! Ты ж сама за равные условия ратуешь, а, получается, думаешь только об одном из двоих… Всё-всё, поспешно оправдываюсь я. Прекращаю. Значит, Симеон на Совете. Предупредит наших, не предупредит? Какие-то у них счёты с Главой, что-то, видимо, не поделили в своё время, ишь, как он выразился: ещё один должок за Ящером будет. Предупредит, точно, лишний долг на старого врага навесить не откажется. И портал местный в степь наладит, дабы группа не тратила времени на конный переход, да ещё, поди, сам присоединится. Квартал русичей, обычно и без того спокойный, на этот раз поражает особой тишиной. Подворья, как и улицы, пусты, даже местные Полканы и Хорсы не подают голосов при нашем появлении. Ни детей, ни скрипа качелей, ни праздного зудения кумушек, обсуждающих последние сплетни, ни… Жутко. Должны же быть хоть какие-то подвижки во дворах, со смятением думаю, в конце концов, дров наколоть кому-то нужно, кур выгнать от соседей, а то вон две хохлатки явно чужой горох поклёвывают, прочая-то стая, в масть, за другим забором, а эти пролазы на стороне промышляют. Непривычно, пусто, чего-то здесь не хватает, вроде бы мелочи, привычной глазу, на которую обычно не обращаешь внимания… Дыма над печными трубами, вот чего. Жилой квартал — а человеческим духом не пахнет. И всё чаще встречаются на заборах, частоколах и плетнях плетёнки из сосновых да еловых ветвей. Как на Рождество… Рождество? Мне становится до жгучего румянца стыдно за такую мысль. Потому что в памяти вдруг всплывает картина: низенький автобус, распахнутая задняя двустворчатая дверца, узкие длинные скамьи вдоль стенок — и лапник, лапник, лапник, устилающий пол салона настолько густо, что почти наполовину прикрыты снизу ножки табуреток. Служащие похоронного бюро в униформе, с траурными повязками на рукавах, неспешно заносят и прислоняют к одной из скамей тяжёлую крышку, затем устанавливают на табуретках и гроб. От аккуратных и выверенных действий веет жутью — для них это привычная и хорошо оплачиваемая работа, в то время как я… я — в последний раз вижу отца. Дверцы захлопываются, на затоптанном снегу остаётся несколько выпавших колючих лап. Ель — траурное древо у славян, вдруг вспоминается мне. Смерть отметилась здесь в каждом третьем или четвёртом доме, и я прохожу мимо пахнущих смолой и лесом пышных гирлянд с печалью в сердце. Хорошо, что до нашей цели уже немного, потому, что людская скорбь, витающая в воздухе, давит всё ощутимее. Или это я стала такой чувствительной? И почему их так много, не вернувшихся? Впрочем, из кого дружина-то набиралась, не помнишь, Ваня? Весь квартал — считай, как военный городок, где в каждой квартире, в каждой семье — служилый человек. Потому и процент потерь выше, чем в остальных районах, где мастеровой да торговый люд, обыватели да книжники. Девушка, замершая изваянием возле одной из калиток, даже не шелохнётся при нашем приближении. Я не смею её окликнуть. Строго сдвинутые густые брови, запавшие глаза, обтянутые скулы, губы, сжатые в ниточку — ничто в ней не напоминает прежнюю… — Ольга! — вдруг узнаю. — Оля! Оленька! Ты что….. что здесь делаешь, хочу спросить — и понимаю нелепость вопроса. Она ждёт. Может, с того времени как витязи вернулись, стоит и ждёт. Меня осторожно берут за локоть и отодвигают в сторону. Рорик, неожиданно повзрослевший и посуровевший, приближается к моей знакомой вплотную. Не глядя, сует мне посох. Низкая ограда не мешает ему положить руки Ольге на плечи и заглянуть в глаза. Это нетрудно, они ведь одного роста. Я слежу за ним, затаив дыхание. — Что? — спрашиваю, наконец. — В себя ушла. Не могу дозваться. Не слышит. — Пятый день уж так, — гудит рядом низкий печальный голос.