Страница 9 из 27
Взять бы его сейчас в охапку, унести в глухую деревушку, есть тут такие, где ни немцев, ни полицаев, отдать какой-нибудь доброй бабке, и пусть живет там до победы. Не детское дело эта чертова война!
Но что Сергей сможет без него? В кармане лежит справка, выданная психдиспансером города Гдова, удостоверяющая его, Сергея, полную от рождения невменяемость. Только племянник Лешка мог привести, его сюда, за сотни километров, к дальнему родственнику Григорию Гаврину, шурину Сергеева брата. Один, без Лешки, он сможет просуществовать в качестве дурачка до первой проверки документов. Нет, без Лешки ему не добраться до Житухина, до его станков и машин, печатающих фальшивые карточки для Ленинграда.
Лешка не шевелился, но дыхание у него вдруг изменилось.
— Это я, — сказал Сергей.
Лешка повернулся и открыл глаза…
— Если проснулся и слушаешь, — сказал Сергей, — дыхание не затаивай, дыши глубоко, громко, а то сразу видно, что притаился.
— Я постараюсь… Ну что, дядя Сергей?
— Да все в порядке. Все идет, как и планировали. Эту ночь переночуем в лесу. Верней, ты будешь спать один. Я сейчас пойду в Кропшино, проведаю твоего троюродного дядю.
— А я как же?!
— Я сейчас устрою тебе отличный шалаш, и будешь спать за милую душу. Я часа через три приду. Ветеринара надо же предупредить, что мы появимся, иначе он нас не узнает.
Лешка насупился, отвернулся.
— Вот что, Леша. Начинается настоящая работа, когда приказы не обсуждаются. Даже если тебе приказ непонятен, ты должен его спокойно выполнять. А сейчас давай делать шалаш. Лес тут спокойный. Никого нет. Зверье тоже мирное — белки, зайцы… Зайца не боишься?
Когда поставили неприметный шалашик и Лешка залез в него, Сергей присел рядом на корточки и как можно спокойней заговорил:
— Есть такое правило в нашей работе: если двое расстаются, то назначают контрольный срок на случай, если что-то, ну, скажем, изменится и один не сможет прийти на встречу вовремя. Мы с тобой тоже обязаны такой срок назначить, хотя особой необходимости и нет.
Мальчик затих в своем гнезде и слушал настороженно.
— Я приду часа через три-четыре. Но допустим, ты просыпаешься утром, а меня еще нет. В этом случае ты ждешь меня приблизительно до полудня, никуда не сходя с места. Но потом тебе надо отсюда уйти. Выйдешь к тому месту, где река делает изгиб, и пойдешь влево берегом до деревни Сухово. Там попросишься к кому-нибудь, лучше к одинокой старой женщине, расскажешь свою запасную версию, что ты из Гдова, разыскиваешь сестру матери Евдокию Кашину, тетю Дуню. А твои все погибли…
— Да я помню! Почему ты не придешь? Лучше я с тобой пойду!
— Не приду — значит, что-то изменилось и мне нельзя прийти. В Кропшино ни в коем случае не ходи и меня не разыскивай. Только в Сухово. Попросишь приютить тебя, устроишься и будешь ждать, пока я не появлюсь. Это приказ. Понимаешь?
— Да, — прошептал Лешка, — Сергуня, ты осторожней иди… А я спать все равно не буду.
— Ладно. Но пока мне рано идти, ты можешь подремать.
Сергей прилег возле шалаша, делая вид, что не торопится. Лешка повозился и быстро затих. Сергей прислушался — мальчик спал. Тогда он осторожно положил в шалаш свой мешок, бесшумно поднялся и пошел к просеке.
«КРОПШИНО,
28 октября 1942 г.
Сов. секретно
экземпляр ед.
объект 457/21
Мною, майором Краузе, выдано денежное вознаграждение в сумме 200 (двухсот) рейхсмарок осведомителю „Сирень“ за представление ценных сведений о дислоцировании диверсионной группы противника. Информация подтвердилась полностью. Проведенной акцией группа ликвидирована 27.Х.42, в 16 часов. Захвачено: рация типа „Север“, три автомата русского производства. Пленных нет.
Подпись».
На обороте от руки по-русски:
«Расписка.
Я, „Сирень“, получил от господина майора 200 (двести) рейхсмарок.
28 окт. 42 года.
Сирень».
Лешка проснулся, когда солнце было уже высоко. Лучи его били сверху и в глубь шалаша не попадали. Они нагрели ноги так, что ботинки были горячие.
Лешка поспешно выбрался из шалаша. Сергуня лежал невдалеке на лапнике. Услышав Лешку, он поднял голову.
Лешка и обрадовался и удивился. Он всегда безошибочно чувствовал, например, в темной квартире или в подъезде, есть кто-нибудь или пусто. А тут не почувствовал Сергуню! Может быть, потому, что в лесу? Или он сильно устал вчера — поэтому?
Сергуня сказал, что в Кропшине все в порядке и часа через два они пойдут туда. Еще он сказал, что немцев там много.
День был ясный, но довольно холодный. Была середина осени, и лес стоял расцвеченный красками, тихий, опадающий.
В мешке у Сергуни была кружка, он взял ее и ушел искать воду, наказав Лешке развести у комля елки маленький костер и печь картошку. Леша занялся костром и не заметил, как пролетело время. Он обернулся на шорох шагов.
Сергуня шел медленно, держа кружку в ладонях. Склонив голову набок, он пристально смотрел в кружку, словно там что-то плавало. Губы его шевелились.
— Чего там? — спросил Лешка.
Сергуня не ответил, нагнулся, поставил кружку на землю, потом лег на спину и закрыл ладонью лицо. От солнца, что ли?
— Уже спеклись, наверно, — сказал Лешка, — можно есть.
Сергуня не шевелился.
— А ты там попил? — спросил Лешка, беря кружку.
Сергуня повернулся и посмотрел на Лешку. Но это не был взгляд, лицо его повернулось к Лешке, но глаза были пусты и смотрели сквозь Лешку, как у слепого. Сергуня медленно облизал губы и лег на живот, прижавшись щекой к земле. Пальцы его все время шевелились, он теребил какой-то прутик.
— Ты что? — прошептал Лешка.
И тут он понял, что пришло время, и Сергей стал дурачком Сергуней. Лешке сделалось тоскливо и одиноко, когда он подумал, что, наверно, уже никогда не сможет разговаривать с Сергуней, не услышит от него ни шутки, ни приказа, никогда уже тот не скажет, что и как надо делать. Не улыбнется ободряюще. Не подмигнет. И Лешка почувствовал, что он совсем один на этой поляне.
— Пожалуйста, не надо… — тихо сказал он, — еще же нет никого…
Сергуня пошевелился, медленно поднялся, подошел к кострищу и присел, вытянув руки над углями. Он пошевелил пальцами и забормотал что-то про себя, слов было не понять, он бормотал какую-то песню, почти без мелодии, унылую, нескончаемую…
Лешка отвернулся, по щекам его потекли слезы. Он всхлипнул судорожно, вытер лицо кулаком. Что же делать теперь, ну что делать?! Надо же, наверно, идти в деревню… А когда? Может быть, Сергуня хоть как-нибудь даст понять, что пора? И как лучше идти — по дороге или прокрасться через огороды? И Лешка почувствовал, как на него тяжко наваливается ответственность. Теперь он все должен решать сам. И думать надо не только о себе — еще и о Сергуне. О нем же надо заботиться, кормить его…
Лешка встал. Слез уже не было. Вопросы больше не наваливались всем скопом. Сначала надо накормить его. И поесть самому.
Палочкой он выкатил из кострища спекшиеся картошины. Три подвинул Сергуне, две — себе.
— Давай поедим, — сказал он. — Тебе очистить?
Сергуня не ответил, просто взял картошину, макнул в соль, развернутую Лешкой, и принялся есть, не очистив. Правильно: обугленная кожица вкусная, кроме того, так сытней. Лешка съел свою долю, запил водой. Сергуня третью картофелину не взял — отвалился от костра, лег на спину.
— Ешь, — сказал Лешка, — я уже сыт.
Сергуня смотрел вверх, на вершины деревьев. Лешка разломил картофелину, протянул ему половину.
— Я правда сыт. Ешь!
Но Сергуня вяло оттолкнул его руку и отвернулся. Лешка доел все, размышляя, как быть дальше. Потом он затоптал костер, взял Сергунин мешок и протянул ему.
— Нам пора идти?
Сергуня не ответил, взял мешок, стал его теребить, глядя остановившимися глазами в сторону. И Лешка рассердился. Зачем сейчас-то эта игра?! Мог бы хоть слово сказать!