Задание
(Повесть)

Лешка, засунув документы на грудь под рубашку, спустился в заросший жимолостью овражек, прошел по нему подальше и только там выбрался наверх, в чистый сосняк. Дул ветер, небо нависло глухое, беззвездное, было пронизывающе холодно.

Лешка остановился. Только сейчас он осознал, что в его руках те важные документы, достать которые Сергей уже не надеялся. Теперь он остался один, и все зависит от него. А если Женьку схватили, что он тогда будет делать? Может, лучше сразу идти на кордон к Сергею? Страшно возвращаться в деревню, где их, наверно, уже ищут.

Холодно, ветрено, жутко… Вершины сосен беспокойно шумят, зловеще гудит черный бор.

Убежать? Переждать до утра?

Но был приказ идти к Женьке. И он пошел.

В деревне было спокойно. В доме Шубина шла гульба. Пьяное пение разносилось по улице. Может, Матвей и не предатель, и вся тревога зря?

Лешка пробрался в Женькин двор, бросил камешком в стену. Женька не появлялся. Лешка привалился спиной к забору, засунув окоченевшие руки в рукава.

Окна в доме были темны, только в одном тлел тусклый огонек. Скоро скрипнула дверь, кто-то вышел на двор. Лешка подошел к крыльцу. Это была Таня, младшая сестра Женьки. Она испуганно ойкнула, когда Лешка позвал ее.

— Это я, Лешка. Женя дома?

— Да нету его целый день. Бис его знает, где. А ты чего бродишь?

— Ничего, так…

Таня ушла, а Лешка прошел в сарай, забрался на сеновал и лег у круглого оконца, в котором не было рамы. Отсюда он услышит, когда Женька вернется.

Лежать стало холодно, он набросал на себя сена, согрелся и незаметно заснул.

Женька пришел к развалинам скотного двора засветло. Долго лазил, выбирая место, где спрятаться, но не нашел: голо, одни стены. Была бы хоть какая-нибудь куча мусора, так и той нет. Осмотрел колодец. Рыли его, постепенно выкладывая камнем, но не дорыли — воды не было. Женька нашел длинную толстую проволоку, загнул один конец, проволоку спустил в колодец, а загнутый конец зацепил за каменный край. По проволоке спустился на дно.

Здание строили П-образно, колодец находился внутри этого П, и когда Женька присел на сухом дне и прислушался, то явственно услышал чириканье воробьев, летающих над развалинами. Видно, стены отражали звук, а колодец этот звук улавливал. Правда, здесь как в ловушке — не убежать. Хорошо хоть тепло, ветер не достает.

Женька подумал, что не мешало бы взять сюда если и не автомат, то хотя бы ТТ. И чем подслушивать и прятаться, дождаться фашистского майора и эту сволочь — предателя и расстрелять их именем советского народа.

Женька выполнял приказы Сергея все менее охотно. Занимались какой-то игрой в жмурки, а Женька хотел действовать…

Было уже совсем темно, когда Женька услышал хрустящие на битом кирпиче шаги. Человек остановился недалеко, хорошо слышно было, как он прикуривает, и Женька понял, что услышит все. Вскоре послышались шаги с другой стороны.

— Здравствуйте, господин майор. — Голос был знаком Женьке, но это не был голос кого-то из жителей деревни.

— Здравствуйте, Сирень. Что нового?

— Никто не приходил, сижу целыми днями, не отлучаюсь.

— Подождем еще. Думаю, что придет связной от партизан. Войдите к нему в доверие. Но не навязывайтесь.

— Это ясно. Будьте покойны.

— Если придут из деревни, например этот дурачок, задержите его, предложите себя для связи с партизанами. И дайте знать мне. Как вы это сделаете?

— Как и договорились: на плетень…

Опять захрустели шаги, голоса стали удаляться.

— …повешу красную тряпку, в чердачном окне — фонарь…

Говоривший закашлялся сухим, каким-то металлическим кашлем, и тут Женька узнал его. Это был Егор Самохин, лесник с кордона!

Разговор еще слышался некоторое время, потом стало тихо. Женька подождал минут двадцать и вылез из колодца.

В деревне он пробрался к дому ветеринара, но во времянке было пусто. Такого еще не бывало! В хозяйском доме не было света, но Женька стал стучать. Старуха, разбуженная им, отчитала его, а про ветеринара сказала, что уехал, а куда — ей не докладывают. Про Сергуню Женька спрашивать не решился.

Ясно было одно — что-то случилось.

Он добрался до блиндажа и вскрыл тайник. Хотелось взять автомат, но он был слишком громоздок. Женька взял две «лимонки» и оба пистолета.

И сразу почувствовал себя уверенней. Можно пойти на кордон и прикончить предателя Самохина, пока не поздно. Но куда все подевались? Это очень тревожило, и он решил подождать. Может, Лешка появится или Пашка. Он пришел к своему дому, пробрался к сараю, наверх, на сеновал, не полез, а устроился внизу, за дровами, — оттуда можно уйти незамеченным, одна доска в стене вынимается.

Матвей Говорухин, после того как привел Сергея и Лешку к Сотникову бору, пошел не в сторону партизанской базы, а в свою деревню. Решил отсидеться. На мостах его наверняка схватили бы полицаи, да неизвестно, выйдет ли отряд к базе. Винтовку и немецкий ремень он бросил в лесу, а сапоги пожалел.

Возвращение его было таким счастьем для жены и детишек, а дома было так покойно, что он решил отсидеться подольше.

Он прятался в хлеву, на сеновале неделю, но потом его все же углядел местный полицай. Сутки его били смертным боем, потом сказали, что расстреляют. И пожалел Матвей, что не с оружием в руках встретит смерть.

Однако расстреливать его не спешили, предложили искупить вину и идти служить в полицию. Подумал он, подумал — что с семьей будет, если его шлепнут? И какой прок от его смерти? А так он может еще и пригодиться чем-нибудь дорогим своим товарищам партизанам…

Согласился Матвей, и пошла, закружилась постыдная, жуткая, но сытая и пьяная жизнь. И сам не заметил Матвей, как увяз во всех полицейских грехах, уже и бил он в деревнях людей, и сжег избу бывшего сельсоветчика, уже отнимал скот и, напившись до зеленых мух, безобразничал.

И только иногда, с похмелья, смотрел он с омерзением на свои руки и тяжко опускал в них опухшее лицо.

Встретив в Кропшине Лешку, Матвей сразу узнал его. И так всколыхнула его эта встреча, так резанул испуг в больших детских глазах, которые глядели на него, что Матвей, вернувшись в избу Шубина, стал пить самогон стакан за стаканом. Ему даже в голову не приходило, что он может выдать своим дружкам этого мальчонку и того хорошего парня, который сказал ему когда-то: «Так и мы не в гости к бабушке». Нет, до такого свинства Матвей еще не опустился!

Но, напившись, стал он расспрашивать Шубина, что это за мальчонка тут вертелся, Лешкой зовут, как он тут, где живет, все ли хорошо у него.

— Какой Лешка, немого, что ли? — Шубин покосился на него, разрезая пирог с капустой.

— Ну, может, и немого.

— А ты откуда его знаешь? — опять покосился Шубин.

— Да я и не знаю! Но уж больно мальчонка хороший, — Матвей вспомнил тут своих детей и как покорно тогда шел Лешка по лесам, хотя видно было, что еле передвигает ноги. — Тихий мальчонка… Люблю…

Матвей засопел, опустил голову на руки. Шубин смотрел на него.

— Оба душевные, — сказал вдруг Матвей, — тот-то, Серега, ты не думай, он хороший, душевный и ничего такого, ни-ни… Свои люди. И мы, говорит, не в гости к бабушке… А? Митяй, а ведь жизнь у нас паскудная… Сволочи мы.

— Ладно, не лайся. — Шубин подвинулся к нему. — Они душевные, точно. Давно их знаешь?

Матвей смотрел на него с ненавистью. Сказал, погрозив пальцем:

— Не знаю я их и знать никогда не знал! Понял, Митяй? Ты смотри…

Матвей выпил еще и вылез из-за стола.

Он проснулся рано, как всегда с перепоя. Голова гудела. Вышел в сени, припал к жбану с рассолом и долго пил. Потом пошел на крыльцо.

Все было бело! Тонкий чистый снег лег за ночь и покрыл деревню, поля. Рассвет только занимался, было тихо и призрачно светло. Через двор к калитке чернел одинокий след.