Одного человека достаточно

– Вас обеих зовут Жюльеттами? – спрашивали нас.

– Обеих! – отвечала наша Миа и смотрела так умильно, и смеялась так радостно, что никто не мог удержаться, чтобы не потрепать ее за щечку и не вздохнуть: «Какая же миленькая у тебя сестричка!»

Я всегда кивала, это было нетрудно. Пусть моя сестрица и была самым милым ребенком на земле, но вечер каждого понедельника предназначался только для меня. В первый час отец учил меня нотной грамоте, потом мы пели песенки, он со своим аккордеоном, я со своим абсолютным слухом. Ты и я, Жюльетта, мы рождены сиять. И хотя мне было всего тринадцать, и впереди лежал долгий-долгий путь, вечером понедельника я сияла.

Гены

Старый доктор ушел на пенсию, а его пациентов передали доктору Франссену. Поговаривали, что он заходил к каждому. Так оно и было, потому что как-то в воскресенье вечером он оказался перед нашим порогом.

– У нас никто не болен, – сказал отец.

– Вот и отлично, – ответил доктор. Он просто зашел познакомиться.

Есть кофе, сказала наша мать, или он хочет бутерброд, или, может быть, чего покрепче?

Доктор Франссен предпочел что покрепче. Мать взяла у него куртку, отец дал рюмку и помахал нам. «Смотрите, вот наше будущее, – сказал он торжественно, – наш Луи, наша Жюльетта и наша Миа». Доктор Франссен улыбнулся нам. Мы улыбнулись в ответ.

– Как занимательно, – сказал доктор.

Мы посмотрели на него с удивлением. Занимательно, доктор Франссен?

– Малышка, – ответил он, – ее волосы.

Его взгляд скользнул по Луи, по мне, по матери и по отцу. Я поняла, о чем он. У нас четверых каштановые волосы, а волосы Миа черные, как вороново крыло.

Отец спросил, что в этом плохого.

– Плохого? Да это же прекрасно! – ответил доктор Франссен. Должно быть, заложено где-то в генах, в генах, повторил он, понятно ли нам, что он имеет в виду?

Конечно, понятно, может, мы и простые люди, но уж точно не отсталые.

– Музыканты-гении, – сказал доктор Франссен, – раз могут каждого заставить пуститься в пляс.

Мы вновь вытаращились на него.

– «Жюль и Жюльетты», – пояснил он. – Лучший танцевальный оркестр в округе, так мне сказали.

– Так и сказали? – засмеялся отец. – Налей-ка ему еще, – обратился он к матери.

У Миа и правда были чудесные волосы. Волосы кинозвезды, так называла их мать, эти волосы нельзя отрезать. Она расчесывала их каждый день до тех пор, пока они не начинали сиять, как зеркало. «Можно в них глядеться», – говорила она, обнимала меня и чмокала в макушку. И мы вместе гляделись в волосы Миа.

– Почти близняшка, – смеялась мать.

И не было ничего прекраснее этих слов. И хоть я не видела того, что видела она, я, само собой, кивала.

Сбиться с пути

Наш барабанщик считал, что матери тоже нужно найти местечко на сцене.

– Мы можем дать ей бубен, – сказал он.

– Нас столько, сколько надо, – ответил отец.

– У тебя самая красивая жена в округе, Жюль, глупо этим не воспользоваться. Боишься, что все будут смотреть на нее, а не на тебя?

Одним движением отец схватил барабанщика за ворот и поднял его по меньшей мере на десять сантиметров над землей. Если он еще раз рискнет заикнуться о ней, отец переломает ему руки и ноги.

Я бросилась к Луи и все ему рассказала.

– Ну наконец-то, – сказал он.

– Руки и ноги!

– Эх, Жюльетта, наш папа и мухи не обидит. – Он глубоко вздохнул. – Вот бы он разок так на маму разозлился.

– На маму?

– Целый цирк, а не женщина, дрожь пробирает. Когда-нибудь из-за этого случится беда.

– Беда?!

– Потом, Жюльетта.

От Луи я направилась прямо к отцу.

– Луи говорит, что мама – это цирк.

Отец вдруг посмотрел на меня очень серьезно, приоткрыл рот и сразу закрыл его. Я начала переминаться с ноги на ногу от нетерпения: если он продолжит вот так молчать, я никогда не узнаю, что Луи имел в виду и правду ли он сказал.

– И что когда-нибудь от этого будет беда, па.

– Он не должен был так говорить, Жюльетта.

– Но он так сказал, па.

– Послушай, детка, – начал он, – люди не железные, а твоя мать тем более. Ей в жизни досталось, ты это знаешь. Расти без матери, такого и злейшему врагу не пожелаешь. Как бы там ни было, ты храбрая девочка, Жюльетта, и надеюсь, что, если когда-нибудь мать будет в тебе нуждаться, ты будешь рядом.

Я смотрела на него с открытым ртом.

– Я об этом не прошу, я это знаю.

Храбрая девочка. Даже если я ею не была, я бы ею стала.

– Можешь не волноваться, па.

Он глубоко вздохнул.

– И не забывай о Миа. Позаботься, чтобы малышка не сбилась с пути. Ты ведь старшая сестра, Жюльетта.

Даже если бы он попросил меня позаботиться обо всем роде человеческом.

Я кивнула настолько серьезно, насколько смогла. Он улыбнулся, и не было на земле никого красивее моего улыбающегося отца. И обо всех галактиках позабочусь, если нужно, па. И этого будет мало.

Смерть

Нашему отцу и сорока не было, когда он умер. Вся деревня собралась в «У башни». Только в этом кафе был телевизор, а в тот вечер «Красные дьяволы»[3] играли против голландцев. Час перед началом матча предназначался для нашего оркестра.

Вообще-то кафе было маловато для настоящего выступления. Мы отправили барабанщика и гитариста домой, но места все равно не хватало. Это не мешало нам выкладываться по полной. Деревня накачивалась пивом и плясала без удержу, наш отец играл и пел на разрыв аорты, Луи трубил так, что трясся потолок, я била по тарелкам до звона в ушах, а Миа выбивала туфельками искры из пола. В тот вечер «Красные дьяволы» должны были выиграть, и «Жюль и Жюльетты» собирались внести в их победу серьезный вклад.

И тут что-то случилось. Треск, короткий вскрик, и звук падения чего-то тяжелого. Танцы прекратились. Я обернулась. Наш отец лежал на полу, у него из носа текла кровь, я достала носовой платок, чтобы ее вытереть, но Луи схватил меня за руку и удержал.

– Нет смысла, – сказал он.

Я увидела, что у него в глазах слезы и из носа течет.

– Возьми свой платок, Луи. – Я вырвала руку, наклонилась над отцом и начала стирать кровь с его усов. Я терла его кожу до тех пор, пока она не покраснела.

– Па, вставай.

– Малышка, он умер, – сказал кто-то.

– Ничего подобного, – ответила я.

Меня подняли и посадили на стул.

Это был 1959 год. Четвертое октября. Через два часа «Красные дьяволы» закончили свой худший матч с голландцами. Девять – один.

Все из-за микрофона. Должно быть, его губы еще были мокрыми от пива. Должно быть, он слишком близко наклонился вперед, влажные губы дотронулись до микрофона, и ток прошел сквозь тело прямо в сердце.

– У него было слабое сердце, – сказал доктор Франссен. – Если бы это не случилось сегодня, возможно, случилось бы завтра. Без всякого микрофона.

Наш отец мог справиться с чем угодно. В тот день он всех поднял в пляс своей песней, всех. А потом упал неподвижно. Как такое может быть, что в одну секунду в человеке столько жизни, а в другую – не остается ничего. Этого я никогда не могла понять.

Это был самый ужасный день в моей жизни.

Блеск

После похорон были пироги, кофе и пиво для семьи и друзей. Я обходила всех с кофе и подливала, когда он кончался. Гитарист и барабанщик стояли с пивом около крана. Они подняли кружки вверх, когда я прошла мимо.

– За твоего отца, – сказали они, чокнулись и опрокинули пиво одним глотком.

Потом с печалью посмотрели на свои пустые кружки.

– И что теперь будет с «Жюлем и Жюльеттами», – вздохнул барабанщик, – я не знаю.

Тут подошел наш Луи. По его лицу я поняла, что он тоже не знает.

– Мы же не прекратим выступать, – сказала я взволнованно.

Найти вокалиста не так уж и трудно? Может быть, им смогла бы стать я.

3

Бельгийская футбольная команда.