Сохраняя веру

Довольно трудно рекламировать эти чертовы таблички «Выход», если они начинают искрить, как только включаешь их в сеть. К счастью, у Колина есть запасной экземпляр, а тот брак можно списать на тайваньский завод, изготовивший провода.

Образец лежит в коробке. Состроив гримасу, Колин запускает туда руку, но вместо шнура достает совсем другой предмет – маленькую заколку.

Каким образом эта вещица сюда попала, уму непостижимо. Он вспоминает, как видел ее в последний раз на Вере: заколка поблескивала серебром в водопаде светлых детских волос. Свои заколки и резиночки дочка хранит в старой шкатулке для сигар, которая досталась Колину от дедушки.

Забыв и про заместителя директора дома престарелых, и про табличку «Выход», торчащую из коробки, Колин проводит по заколке подушечкой большого пальца. Он уже был с Джессикой у врача. Слушал сердцебиение малыша. Но ему по-прежнему трудно делать вид, будто он страшно радуется еще не родившемуся ребенку, когда с уже рожденной дочерью все стало так сложно.

Колин пробовал позвонить Вере и один раз даже издалека видел ее на школьной игровой площадке, но не решился подойти и заговорить. Он не знает, что сказать. Каждый раз, когда он вроде бы чувствует себя дозревшим до извинений, ему вспоминается, как Вера смотрела на него в больнице после циркового происшествия: молча и с осуждением. Словно бы даже при своем маленьком жизненном опыте уже сделала вывод, что отец не оправдал возложенных на него надежд.

Колин понимает: в жизни быть хорошим папой сложнее, чем в рекламных роликах. Мало пинать мячик на зеленой лужайке и уметь заплетать косички. Хороший отец знает слова любимой песни своей дочки. Он просыпается среди ночи за мгновение до того, как слышит, что она упала с кровати. Когда она кружится в балетной пачке, он смотрит и представляет себе, как однажды она будет танцевать в свадебном платье.

Еще ему удается делать вид, будто в их паре он главный, хотя на самом деле она совершенно обезоружила его, впервые улыбнувшись ему из колыбели его согнутой руки.

Теперь Колин так много думает о Вере, что ему непонятно, как он в свое время умудрился отвлечься от нее настолько, что совершил непоправимую ошибку – переспал с Джессикой прямо у себя дома. Колин вздыхает. Он любит Джессику, и она права: пора кардинально меняться. Поэтому он мысленно дает себе обещание отныне стать лучшим отцом и сделать так, чтобы Вера только выиграла оттого, что он решил перевернуть страницу. Он наведет порядок в своей жизни и сразу же вернется к дочери. Он все ей возместит.

– Мистер Уайт! – нетерпеливо произносит заместитель директора дома престарелых, стоя на пороге. – Мы можем продолжить?

Опомнившись, Колин прячет заколку в карман, достает из коробки табличку и начинает как по писаному нахваливать ее способность экономить энергию и деньги. При этом он спрашивает себя: неужели человек, который зарабатывает себе на жизнь тем, что помогает людям уйти от одинокой старости, не найдет выход без таблички?

6 сентября 1999 года

Милли Эпштейн берет диетическую колу и садится рядом с дочерью на диван в гостиной:

– Считай, тебе повезло. Вере могло присниться, будто ее охраняет английский солдат в большой мохнатой шапке, и тогда она бы жаловалась, что он не помещается на заднем сиденье твоей машины.

Мэрайя прижимает свою банку содовой ко лбу:

– На следующей неделе начинаются занятия в школе. Вдруг дети будут дразнить Веру?

– Нашла о чем беспокоиться! Не смеши меня. Девочке семь лет. Через неделю она и не вспомнит про эту свою хранительницу.

Мэрайя подносит острый край банки к губам:

– Это все моя наследственность.

– С тобой все было в порядке! – вскипает Милли. – Просто твой Колин внушил тебе, что ты мешуге[7], хотя на самом деле ты просто немного расклеилась.

– Ма, я лечилась от клинической депрессии.

– Но это ведь не то же самое, что думать, будто инопланетяне передают тебе сообщения по радио?

Мэрайя поворачивается к матери:

– В шизофренички я никогда не записывалась.

– Дорогая, – Милли дотрагивается до ее плеча, – вообще-то, когда тебе было лет пять, у тебя тоже был воображаемый друг. Мальчик по имени Вольф. Он якобы спал у тебя в ногах и говорил тебе, чтобы ты ни в коем случае не ела овощей.

– От этого мне должно полегчать?

У Мэрайи начинает стучать в висках. Она берет пульт и включает телевизор. В эфире одни мыльные оперы – их она терпеть не может, – информационная реклама и шоу Марты Стюарт. Полистав спутниковые каналы, которые ее мама смотрит нечасто, она выбирает ситком.

– Нет, переключи назад, – говорит Милли, забирая у дочери пульт. – У этого ведущего приятная манера речи.

Мэрайя хмурится, когда на экране появляется Иэн Флетчер, автор антиевангелического шоу, который вечно расхаживает по студии, как зажравшийся петух по курятнику. Манера речи – ха-ха! Неудивительно, если он специально учился так противно растягивать слова. Чем его воззрения привлекают широкого зрителя, Мэрайя не понимает. Может, она просто никогда настолько не погружалась в религию, чтобы у нее возникла потребность обратиться к противоположной точке зрения.

– Мне кажется, люди думают, что, если он не перестанет трепаться, Бог поджарит его молнией в прямом эфире. Ради такого зрелища все и смотрят это шоу.

– Откуда вдруг такие ветхозаветные фантазии? – спрашивает Милли, убавляя громкость. – Видимо, в еврейской школе ты успела усвоить больше, чем я думала.

– Я ходила в еврейскую школу? – удивленно моргает Мэрайя.

– Один день. Некоторые твои друзья посещали воскресную школу, ну и мы с отцом тоже решили поддержать традицию… – Милли смеется. – А ты пришла домой и сказала, что лучше запишешься на балет.

Мэрайя не удивилась. В детстве ее религиозность носила чисто социальный характер. Она была дочерью евреев, которые ходили в синагогу только по большим праздникам, да и то главным образом затем, чтобы посмотреть, кто во что одет. Мэрайя помнит, как ей хотелось влезть на колени к Санта-Клаусу, который сидел в супермаркете. Помнит, как в Рождество, когда все другие семьи собирались вокруг наряженных елок, их семья ужинала в китайском ресторане, а потом шла в пустой кинотеатр.

Выйдя замуж за англиканца, Мэрайя никого не удивила.

Балетной школы она не помнит, зато теперь отмечает про себя, что поставить ноги в пять позиций она худо-бедно сможет, а вот воспроизвести Десять заповедей – вряд ли.

– Я не знала…

– О! – восклицает Милли. – Сейчас расскажут про большое турне! Их съемочная группа путешествует по всей Америке! Во вторник они были в Нью-Палце.

– В Нью-Палце большая атеистическая аудитория? – смеется Мэрайя.

– Наоборот. Он туда поехал, потому что там в какой-то церкви якобы кровоточит статуя. Оказалось, это известняковые отложения или что-то в этом роде.

В нижней части экрана появляется бегущая строка: «ХОУЛТОН, ШТАТ МЭН. ПРЯМАЯ ТРАНСЛЯЦИЯ!» Сначала камера широко берет толпу людей в футболках с надписью «ВЕТВЬ ЖИЗНИ: ДРЕВО ИИСУСА». Потом крупным планом показывают Иэна Флетчера, стоящего у открытой двери дома на колесах.

– Шикарный мужчина! – вздыхает Милли. – Ты только посмотри на его улыбку!

Мэрайя не отрывает взгляда от журнала «Телегид»:

– Чего бы ему не улыбаться? Купается в лучах славы, получает удовольствие.

Еще никогда в жизни Иэн не чувствовал себя так паршиво. Ему жарко, он вспотел, у него раскалывается голова. Еще чуть-чуть – и он возненавидит штат Мэн, а то и всю Новую Англию. Скорее бы закончился прямой эфир! Продюсер отказался оплатить ему приличную гостиницу. Дескать, собрался в народ – будь готов к тому, чтобы ступать своими итальянскими лоферами по земле. Поэтому всю съемочную группу поселили в «Хоултон Холидей инн», а самому Иэну ради имиджа придется торчать в своей знаменитой консервной банке.

7

Сумасшедшая (идиш).