На изнанке чудес

Пелагея пошевелила затёкшей рукой, и Незримый наконец ослабил хватку.

— С чего бы начать? Травяных настоев ты не пьешь. Варенье тоже мимо. Может, на тебя подействует пригоршня лунной пыли?

— Не надо пыли, — сказал Незримый. — Просто коснись меня и подумай о хорошем.

Пелагея ни минуты не колебалась. Она с давних пор выращивала во внутреннем саду добрые мысли. Поливала их, удобряла, старалась избавляться от сорняков. И вот теперь плоды ее усилий кому-то да понадобились. Устроившись поудобнее на деревянном полу, она протянула ладонь и дотронулась до Незримого. Он был холодным, плотным и мягким, как набитая перьями подушка. От него веяло нездешней, светлой грустью. Он был полон той непостижимой нежности, какую испытывают только к безмерно любимому существу.

— Непривычное чувство, — сказала Пелагея. — Ты чище и прекрасней всех, с кем мне доводилось общаться. Но не очень-то стремись стать человеком, иначе завязнешь здесь в заботах. Позабудешь о высоком долге. Тебе нельзя.

— Пока со мной Теора, я смогу удержать равновесие.

Его подопечная застонала во сне. Незримый машинально вынул из ножен черный меч. Пелагея нащупала впотьмах градусник и вставила ей под мышку.

— Кроме спасения мира, есть еще кое-что, — туманно сказал Незримый. — Слышал, в городе говорили о Мерде. Если она та, о ком я думаю, ей нужно будет вернуть прежний облик, прежде чем она окончательно закоснеет во зле.

Ночной лес мог напугать кого угодно, только не Киприана. У Киприана были сотни глаз. Все они принадлежали деревьям и подсказывали направление, когда собственное зрение подводило. Среди черных стволов, уходящих в беспросветное небо, он ориентировался, как у себя дома. Обходил стороной медвежьи берлоги, чутьем определял, где собираются волчьи стаи, и остерегался огоньков, прекрасно зная, что они заводят в гибельные топи. Если случалось встретить вепря, он уносил ноги со скоростью гоночного болида, который пока что не изобрели. Шорохи мелких грызунов в траве, уханье филина, шум крон, напоминающий ропот прибоя, — всё это завораживало. И Киприан вновь чувствовал единение с природой. Вновь хотелось пустить корни, прорасти глубоко под землю и напитаться водой из чистых источников.

Обглоданный лунный диск выглянул и в тот же миг поспешно скрылся за тучами, словно стыдился своего несовершенства. Взволнованно зашептались деревья. Им было отчего прийти в смятение. Они наперебой упрашивали Киприана свернуть с пути и возвращаться, пока есть шанс.

Приблизившись к тракту, он различил зверя крупнее белки, но меньше лисицы, и чью-то тёмную фигуру прямо посреди дороги. Не она ли поджидала их с Юлианой в ночь после концерта? Тот же бесформенный балахон, те же плавные, едва заметные движения. Мерда — а это оказалась именно она — высматривала горящими глазами лёгкую добычу. Голод выгонял ее из логова каждый вечер, едва садилось солнце. Но голод было не утолить.

Внезапно время совершило кувырок. Минутная, а с ней и часовая стрелка на башенных часах стали наматывать круги вспять, всё быстрее и быстрее, пока к горлу не подступила тошнота. Киприан, к своему ужасу, ощутил, как деревенеют конечности, как голова и плечи покрываются ветвями, а на ветвях — тронутые ржавчиной листья. Но это состояние длилось не больше минуты. Вот он уже снова человек… Не человек! Незримый. Память возвратилась в прежние времена. И столь чёткая, столь ясная картина еще никогда не вставала перед его внутренним взором. Словно наяву, он увидел, как и кем был отвергнут. Он увидел это, всего лишь поймав на себе взгляд жадных, лиловых глаз. И понял, что очутился в ловушке.

Мерда звала. Шептала мертвыми губами слова, от которых в жилах леденеет кровь. А потом взяла и сбросила капюшон. Киприан уже сделал шаг навстречу, но неимоверным усилием воли вернул самообладание. Скорость — его спасение. Он помчался сквозь чащу, как летают в небе кометы, и деревья зашептали вслед, что испытывать судьбу неразумно. Мерда опасна. Мерда пожирает рассудок, обрезая ценные нити, из которых соткана жизнь. Что-то до дрожи знакомое было в Мерде, когда она стояла без капюшона в лунном свете. Только вот что же?

Киприан хлопнул входной дверью, хотя вовсе не собирался, и перебудил половину дома. Пересвет резко поднялся, ударился о полку и с охами встретил книжный град, потому что не удосужился заранее поставить тома, как положено. Юлиана вынула затычки из ушей и грозно осведомилась, отчего переполох. Кекс и Пирог потянулись передними лапами и широченно зевнули. Причем оба — в одно и то же время.

Киприан чувствовал себя разбитым, словно неделями вспахивал поля. Он кое-как доволок ноги до гамака и без объяснений завалился спать.

14. Чудеса

Пересвет во всеуслышание объявил, что сегодня у него законный выходной на двух работах сразу. Упаковал термос с сухарями в полотняный мешок, подмигнул Марте, которая вышла размять спину, и полез назад в библиотеку. А чтобы лишний раз не беспокоили, заволок веревочную лестницу наверх.

На ходу делая зарядку, из тайной комнаты вышла Пелагея. Она возилась с Теорой, как с родной дочерью. Поила липовым чаем с лимоном и медом, меняла компрессы, следила за температурой. То ли наконец-то подействовали травы, то ли организм справился самостоятельно, но после завтрака Теора уже могла ходить. Правда, держась за стенки. Однажды она чуть не свалилась с лестницы. И если бы не Юлиана, ей, скорее всего, пришлось бы накладывать гипс. От второй тени помощи не предвиделось. Плоская, нисколько не окрепшая, она скользила за Теорой, изредка помахивая Корутом. Пелагее стало совестно. Ее прикосновение ничего не дало.

Скажи ей кто-нибудь год назад, что тишина может тяготить, она бы не поверила. Ее огромная домашняя тишина всегда была целительной. А что теперь? Киприан спит в гамаке богатырским сном. Юлиана сидит и дуется, как мышь на крупу, потому что ее, видите ли, разбудили ни свет ни заря. Теора дергается при малейшем шорохе. Марта молча возится со стряпнёй и до сих пор злится Пересвета за разлитую воду. А Пересвет притих наверху и строчит первую главу своей книги, попивая чай вприкуску с сухариками.

— Нет, так не пойдёт, — вслух сказала Пелагея. Обстановку следовало немедленно разрядить.

Она отложила недовязанный чулок, до которого в кои-то веки дошли руки, и прибегла к старой доброй шкатулке с лунной пылью. Когда от пола до потолочного люка протянулась блестящая, чистая лестница, Пелагея приподняла юбку и бегом помчалась по ступенькам. Продравшись сквозь завалы одеял и подушек, она с горем пополам спустила гигантскую арфу. Арфа со звоном ударилась о доски и чуть не пробила пол. Зато стала прочно — не сдвинуть. Поманив лестницу пальцем, Пелагея превратила ее в пыль и ссыпала обратно в шкатулку. А шкатулку убрала в ящик тумбочки. Марта запомнила каждое движение и потом долго хвалила себя за то, что так удачно выглянула из кухни. Координаты шкатулки выявлены. И хоть в этой шкатулке нет блуждающих огней, с ее помощью можно попасть на чердак.

События минувших дней всплыли в памяти как нельзя кстати. Перед тем как Марту сковало мертвенное бесчувствие, она собиралась прибрать к рукам шкатулку из резного дерева, где таилась невиданная сила. Сомнений быть не может. Блуждающие огни — на чердаке! И, похоже, их надежно охраняет запутанное сонное заклятие. А еще похоже, что на Пелагею заклятие не действует.

Нигде так хорошо не думается, как перед огнем с булькающим над ним котелком. А Марте было о чем поразмыслить. Поэтому она удалилась на кухню и приступила к варке куриного бульона, оставив все свои обиды за бисерной занавеской.

Тем временем Пелагея подкрутила колки и стала медленно перебирать струны. На изогнутой верхней стороне арфы была выгравирована надпись: «Сладкозвучная». И, надо сказать, надпись не врала. Звуки арфы действительно проникали в самую душу. Бульон у Марты начал выкипать, а ей хоть бы что. Теора присела на ступеньке, подперев голову кулаком, и пустила слезу. А Пересвет отложил книгу и долго витал в облаках, прежде чем догадался, какого рода магией его отвлекают.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.