Туман

– А мы?

– А мы хотим чего-то большего! Видеть мир, как он есть. Я хочу жить в Городе, который нарисовал, хотя и не видел его таким никогда. Но ты ведь видишь Туман?

– Я вижу.

– И я вижу. И превращаться в свинью у корыта не желаю. Точнее, не смогу. Такого дара у меня нет.

– Жалеешь?

Чёрный тряхнул давно не стриженой головой:

– Иногда да. Может быть, и не иногда. А что толку? Однажды видевший море не сможет его позабыть. Можно помечтать о тихой жизни среди фарфоровых слоников, но не будет им от меня счастья!

Светлый поднял стопку:

– К чёрту слоников! За удачу!

– За удачу!

Они выпили, закусили сводящим скулы лимоном, который снова захотелось запить чем угодно, пусть даже этим резким дешёвым бренди из дагестанской глубинки. Замолчали.

Чёрный подошёл к ограждению, посмотрел на торговый зал, на снующих внизу людей. Никто не замечал его, все занимались своими делами. А он хотел докричаться до каждого, быть этим каждым понятым и принятым. Если же нет, то тогда и ему не нужен никто, пусть провалятся сквозь землю, и магазин этот чёртов пусть с собой заберут.

Мальчик лет пяти в голубом комбинезоне и сползшей набок цветастой шапочке замер перед витриной, даже рот открыл от изумления. В витрине выставлялась свиная голова. Огромная, с бугристой жёлтой кожей. Смерть обескровила и обездвижила пятачок, зажмурила маленькие быстрые глазки, но сама таращилась на мальчика в упор. Ему было и жутко и интересно. Хотелось дотронуться. Может быть, даже посмотреть на убийство. Увидеть, как отрежут голову. В то же время, он до слёз жалел животное, которое никому не сделало зла.

«Он увидит смерть, болезни, страдание, и станет величайшим Учителем» – вспомнил Чёрный. К витрине подошла расплывшаяся тётка в некрасивом коричневом пальто с меховым воротником, утащила упирающегося Будду прочь.

Чёрный вернулся к столу:

– Вот что, дорогой товарищ, здорово мы тут с тобой гульнули, но пора и честь знать. Время не ждёт.

– Так ведь выходной же!

– Эх, я давно уже не слежу за днями недели! Вся моя жизнь – рваный и прыгающий скользящий график. Но это всё ерунда, нужен буду – ты знаешь, как меня найти.

– Вот это уж непременно. И вскорости. У меня такое ощущение, будто я не сказал тебе что-то очень важное, словно хотел, но забыл.

– Ничего! Если действительно важное – обязательно вспомнишь.

* * *

– Ты опять опоздал? – сменщица с высокомерным отвращением оглядела избитое лицо, наслаждаясь демонстрацией этого отвращения. – Весёлая ночь?

Он молча протиснулся мимо её туши в ларёк. «Интересно. В таких объёмах, как здесь, прикосновения к женскому телу ничего не значат. Точнее, прикосновения к таким объёмам» – сдержать смешок не удалось.

– Нет, ну ты глянь, какой хам! – её маленькие чёрные глазки сузились, курносый пятачок воинственно вздёрнулся, так что она стала похожа на бойцового поросёнка. – Ты что думаешь, мне делать больше нечего, кроме как ждать нашего художника великого, от которого дешёвой кониной тащит за версту, как от загулявшего прапора?!

Чёрный в который раз поразился её умению выражать отсутствие мысли затейливо и многословно:

– Отлично сказано, коллега! Ну, прости же, у меня дело важное было!

Она всплеснула пухлыми ручонками:

– Ты меня за дуру держишь?

– Не наговаривай. Я ни за что тебя не держу. И никогда не держал. Максимум – отирался, – он постарался придать лицу добродушное выражение.

Она залилась краской.

«Какой прекрасный оттенок пунцового».

В следующую секунду кругленькое личико сморщилось, бойцовый поросёнок превратился в обезумевшего от крови хорька в курятнике, уши заложило от яростного визга:

– Ах, ты, козёл паршивый! Говорила я брату: не бери этого выродка на работу, так нет, пожалел убогого! Но погоди, я тебя отсюда вышибу! Ты и близко к ларьку не подойдёшь!

Он расхохотался:

–Ты так говоришь, будто собираешься отобрать у меня контрольный пакет Кавасаки хэви индастриз, а не место ночного барыги в фанерном лабазе рабочего района!

Она забурлила, заклокотала перегретой кастрюлей, схватила коричневую сумку из кожезаменителя, и выскочила вон, хлопнув дверью так, что зазвенели разноцветные бутылки, плотно забившие узенькие сосновые полочки в зарешеченных окнах.

– Сильна! – пробормотал Чёрный. – Злобная дурында, но рука сильна, как у старика Ломоносова. И язык. Из ларька она меня точно вышибет. Да и хрен с ней. И с ним. Буду портреты жён свинорылых спекулянтов малевать.

Он закурил. На полсигарете повалили покупатели, и думать стало некогда: до двенадцати ночи он не присел. Время пик. Жажда. Сначала за своей дозой «отравляющей радости» бредут потёртые мужички, возвращающиеся с опостылевшей работы к своим ворчливым, вечно недовольным жёнам. Через некоторое время они появляются вновь, уже с маленькими лохматыми собачками, которых, видимо, заводили специально, чтобы иметь под рукой повод выскочить перед сном на улицу, да и привернуть за соточкой-другой. Следом бегут за добавкой бодрые алкаши. В полночь наступает затишье. Редко-редко забредают самые стойкие бойцы, или запойные: страшные, опухшие, трясущиеся зомби, норовящие обменять на бутылку остатки домашней обстановки перед дурно пахнущей одинокой смертью.

Чёрный бросил матовую спираль кипятильника в стеклянную банку с водой, смотрел, как собираются на металле стайки сверкающих пузырьков, как они растут, дрожат, отрываются, устремляются вверх, заполняя тесный объём бурлением и клокотанием. Щедрой горстью сыпанул в кипяток чёрного чаю из старой жестянки, что стащил год назад из дедовского дома. Чаинки медленно, нехотя вальсируя, погружались на дно, окрашивали воду в восхитительный красно-коричневый. Открыл маленькое оконце, сел перед ним на табурет, птичьими глотками пил обжигающий горький чай из железной кружки. На улице тихо падал снег в квадрате тусклого жёлтого света от витрин. За границей квадрата мир исчезал во тьме.

«Так и лечу в бесконечном пространстве ледяного одиночества с горячей кружкой в руках на крохотном заснеженном острове».

Когда показалось дно, справа заскрипел снег под нетвёрдыми ногами. Человек подошёл, долго изучал витрины, затем в амбразуре показалась заросшая чёрным волосом голова в замызганной шапочке болотного цвета.

– Мне бы беленькой, мил человек, – характерно осипшим голосом попросил он.

Чёрный назвал цену.

– Вот и хорошо, – человек порылся в карманах, высыпал на прилавок груду звенящей мелочи, видимо, не раз тщательно пересчитанной.

Чёрный сгрёб монеты, поставил гранёный стакан перед окном, аккуратно наполнил его до краёв из початой бутылки без этикетки. Человек осторожно, двумя пальцами взял стакан, отпил немного, словно дегустировал породистый виски. Профессиональный алкаш.

– Скажите, это ведь не водка? – вопрос звучал утверждением.

Чёрный со стуком поставил бутылку на прилавок, в глазах блеснула весёлая, отчаянная рогожинская злость. «Хороший выдался денёк. Урожайный».

– Конечно же, это не водка. Это технический спирт с местного завода, который мы с товарищем разводим водопроводной водой, чтобы обманывая хозяина, иметь дополнительный источник дохода. Наживаемся на пороке. Но вы не беспокойтесь, мы и сами пьём эту гадость, так что всё безопасно, никакого риска.

Забулдыга улыбнулся в косматую, с проседью бороду:

– Откровенность всегда подкупает и действует безотказно, да? Нехорошо, разумеется, столько людей обманывать, но… Тяжело, небось, работать тут по ночам?

Чёрный помолчал, думая продолжать ли случайный разговор. Такие разговоры всегда сводились к одному, но один чёрт не отвяжется:

– Ну, почему? Есть работы и потяжелее.

– Ну да, ну да…. Шляются вот всякие, с разговорами пристают, спать мешают.

– Что ж, издержки производства.

– Хорошо, коли так, – неопределённо протянул человек, и выпрямился. (Окно в ларьке устроили низко, так что покупателям волей-неволей приходилось кланяться).