Страница 6 из 8
Как я бежал по лестнице!!!
Ждали меня.
Дядька Валька, Леха и Саня Чистяков сидели на лавочке, о чем-то спорили. Видно, так увлеклись, что даже при мне тему менять не стали. Ну я и притих в сторонке, с нелепой бутылкой.
– А что забор! – возмущался Саня. – Да им какие заборы ни построй, все равно разломают!
– Уроды! – кивнул Леха. – Таких – только бомбой.
– Не нужен забор, – согласился дядька Валька. – Я отгородился, ты отгородился. И что? Стали мы дальше? На пальцы надели перчатку. Ну, и довольны – у каждого теперь своя рука. А раз своя, значит, отличается от других. Трудно ли придумать, чем отличается…
– Москали! – убежденно заметил Леха. – У них своя болезнь Шюллера, у нас своя болезнь Хенда.
Дядька Валька улыбнулся. Повернулся ко мне:
– Андрей! Что это там у вас сегодня, переворот, что ли? Переезжаете куда?
– Да… да, вроде… частично.
– Ты чего опаздываешь? – то ли в шутку, то ли всерьез нахмурился и, как мне показалось, смутился Леха.
Я извинительно пожал плечами:
– Вот… принес…
Валентин Иванович принял бутылку, пожал мне руку и подмигнул Сане:
– Санек, ты там подсуетись.
– Какой разговор, Иваныч! Момент!
Исчез. И только образ его, в память врезанный. Телепортация, что ли?
– Ты садись! – предложил мне дядька Валька.
Я присел на краешек, заметив, как бутылка перекочевала за пазуху нашему дворовому Антимоскалиту.
– Дабы не соблазнять ближнего, – Леха хмуро покосился на ветерана Василь Василича, копошащегося в огороде.
– Леш! – дядя Валя сделал странный знак пальцами. – Принес бы хлебушка…
– Понял! Все понял. Хорошо. Будет хлебушек…
Мы остались на лавочке вдвоем. И тут он спросил:
– Что именно ты хочешь узнать?
Вы можете не верить, но я на самом деле вздрогнул. Меня аж перетряхнуло всего. Это был не дядька Валька, мужик из квартиры в нашем подъезде, вечно ворчащий на гадящих котов… Этого человека я видел, точнее, слышал впервые. Не было в его голосе ничего тутошнего, о чем вчера размышлял Леха. Наоборот, нездешняя такая усталость, словно пришел человек из такой абсолютно лютой экзистенциальной хрени, а ему: «Своди нас, ежик, еще к тем грибочкам!» Короче, растерялся я не по-детски.
– Связь я думал… найти… Ну, вы же тут…
– Употребляем. Да. Но где ты связь увидел?
Я совсем поник:
– Да нет… не поняли Вы… Я … не связь. Наоборот. Я хочу понять смысл.
– Смысл?
– Да! Наверное…
– Почему именно смысл? Тебе просто сила нужна, да?
– Да я это… бегаю иногда по стадиону…
– Стадион это хорошо, – дядька Валька даже зажмурился, когда сказал «хорошо», наверное, любил спортивные сооружения. – Только не та это сила. Ты видишь перед собой этот мир. Он подчеркнул слово “этот”, будто существовал еще как минимум десяток других миров. А о силе его не знаешь. А ведь без силы первого мира не попасть в следующий… Хотя, о чем это я…
– А можно мне эту силу… ну, увидеть, что ли?
Дядька Валька озаботился:
– Так… июнь… Полтора месяца получается где-то… А ты уверен, что это тебе нужно?
– Вообще-то, я ни в чем не уверен. Вот давно хотел поговорить. А тут вроде и говорю, а сказать толком ничего не могу. Ну, баран.
Совсем задумался дядька Валька. Потом улыбнулся, как тогда, на балконе.
– Хорошо. Будем считать, договорились. Я согласен полтора месяца помучиться, но только с этого момента одно условие… «Я лучше тебя знаю, что ты должен знать». В принципе, ты сам предложил. Но тебе понятно?
Со стороны может показаться, что ни черта не понятно, но я честно понял. Я вспомнил, что никогда не доверял себе. И вот нашел того, кому можно… нужно доверять. Во всем. Может быть, открыл это только в тот момент, когда изменился дядьки Валькин голос… Не важно. Главное, что в те минуты не было сомнения в правильности происходящего. Все, что до этого, не только моя тупая жизнь, но все, совершенно все в мире от его сотворения – все произошло ради нескольких мгновений нашего общения на непутевой, алкоголической лавочке.
От подъезда, напевая песню про Стеньку Разина, вовсю улыбался Леха с булкой белого хлеба.
Я почувствовал, что жизнь навсегда непонятно как, но изменилась…
12
На следующий день, пока я был на работе, из квартиры унесли телефон, поваренную и какие-то еще книги. Я понял это, заметив, что фолиантов в углу поубавилось. Радовало, что не взяли Библию и Бхагавад-Гиту, очевидно переживали за чистоту сознания от религиозных догм и стереотипов.
На очередной занятый у Виктора полтинник я подкрепился анакомом с сосисками и сохранил денег на ближайшую пару дней до вероятного аванса. Я запомнил адрес, три раза повторенный мне вчера дядькой Валькой по окончании питейных церемоний. Орджоникидзе, 93. К совету моего нового учителя о том, что одежда должна быть старая и грязная, я прислушался, но практически выполнить не смог ввиду отсутствия в квартире всяческой одежды, кроме той, в которой ходил на работу. Даже пара дырявых носков, которую собирался выкинуть, ушла в неизвестном направлении.
Так, в пиджачке и при галстуке, я и явился по указанному адресу. Дипломат тоже на всякий случай прихватил с собой. Кто знает, вдруг жене срочно потребуются мои отчеты по спортсооружениям Батайска… Я бы и не против, но мэр… Не поймет.
Дом, должен вам заметить, не был памятником современной архитектуры. Метафизического буйства стихий, как того требовало мое небедное воображение, не наблюдалось. Эдакое деревянно-шалеванное, покрытое камышом, подобие жилища микроскопических размеров с небольшим огородом. Впрочем, огород – достаточно сильное выражение для участка земли, густо заросшего непроходимыми в мой рост сорняками.
– Ты все-таки пришел!
Дядька Валька казался удивленным. Не сработали его вчерашние запугивания. Трудности и психиатрические клиники, которыми он стращал, были нелепыми радостями в сравнении с гневом моей тещи, мамочки и папочки. Нужно было что-то делать. Жизнь предлагала расстаться с ней, но она же давала прекрасный повод изменить ее так, чтобы расставание отодвинулось на далекое «потом».
Так что я гордо кивнул и поставил дипломат на землю.
– Что я должен делать?
– Для начала выпить стакан водки, – предложил дядька Валентин.
– Была бы водка! – диалектически подошел я к этому вопросу.
– Как знать… Водка водке рознь.
– В смысле, разные сорта?
– В смысле, разный подход. Ну, да пойдем в дом.
Потолки в хате были низкие, я чуть пригибался, чтобы не шуршать макушкой по свежей побелке. Комнат было три. Это, если не считать верандочки и прихожей, в которых можно было разместить разве что три пары обуви каких-нибудь гостей с японским размером ноги. Скромность зальчика, куда мы вошли, тоже говорила о совершенно излишнем аскетизме жильцов, если они здесь когда-нибудь были.
– Жить здесь будешь ты, – заметил дядька Валька, и я мысленно обрадовался, что никакие соседи как и всякий плод моего воображения не стеснят моего пребывания в этом крохотном пространстве.
– Вот, – показал он на кровать с железной сеткой и накинутым сверху армейским матрацем. – Тут ты будешь спать. В соседней комнате холодильник с продуктами. Присаживайся.
Мы сели на древние стулья за не менее древний дубовый стол.
– Итак, – дядька Валька сменил тему. – О водке. Как ты ее пьешь?
– Вот так, – я довольно умело, отставив мизинчик, изобразил свое понимание этого элементарного процесса.
Наставник заметно погрустнел:
– Для тебя существует только конечная фаза пития. Не самая важная, заметь. Гораздо большее, например: подготовку посуды, подготовку жидкости, да даже наливание ты просто не вспоминаешь. Нельзя быть таким легкомысленным. Ведь так священнодействие становится просто механическим актом, лишенным смысла и внутренней силы. В итоге то, что могло тебе помочь, уничтожает тебя. Ты теряешь точку души вместо того, чтобы развиваться из нее. И что? Алкоголизм? Белая горячка? Ты этого добиваешься?