Повести о совести

Виталий Карпович любил мечтать, строить планы, которым никогда не суждено было сбыться. Он и сейчас в возрасте за пятьдесят лет думал, что что-то откроет, прославит себя на весь мир, станет академиком, всех заткнет за пояс, однако предпосылок к этому не было. Наоборот, в медицинских кругах появились слухи о том, что профессор Шинкаренко наркоманит, правда, никто не видел, как он колется, но слухи ходили активно. Ах, эти слухи, не опровергнешь, не остановишь, как говорят, на чужой роток не накинешь платок. Слухи докатились до начальства, которое улыбнулось и громко возмутилось:

– Встречаются еще сволочные люди среди честного трудового народа. Эти подлые человечки от зависти готовы оклеветать честного и порядочного человека. Наш дорогой профессор Шинкаренко по первому зову и днем и ночью спешит на помощь больным и даже в самых сложных случаях исцеляет их.

Так сказал один из высших чинов обкома, и со стороны казалось, все притихло, но осадок-то остался.

Новое здание клиники открывалось при большом стечении народа. Медики переехали в новые просторные, технологично выстроенные помещения, больные – в комфортабельные палаты со всеми удобствами, сигнализацией и кислородной подводкой к каждой койке. На торжественном митинге говорили бравурные речи, благодарили строителей и начальство. А те желали врачам новых открытий и прорыва в области хирургии сердца и сосудов.

Прорыва не произошло, хотя сказать, что жизнь стояла на месте нельзя. Двое выходцев из клиники, у которых в научных руководителях числился профессор Шинкаренко, защитили докторскую диссертацию. Первым доктором медицинских наук стал вездесущий Фимкин, он защитил диссертацию по анестезиологии, поэтому первым научным руководителем был профессор-анестезиолог из Москвы. Со вторым диссертантом было сложнее. Юрий Зарубин стал кандидатом наук еще при профессоре Луганцеве, он же дал ему тему докторской диссертации по хирургии пищевода, но после смерти незабвенного учителя этот раздел хирургии отошел на второй план, материал для научной работы собирался по крохам. Зарубин посчитал, что если дело и дальше так пойдет, он защитит докторскую лет через сорок. Молодой талантливый хирург был парнем сообразительным и, имея высокого покровителя-родственника, уехал работать в одну из африканских стран, а через пять лет вернулся с целым портфелем научного материала. Еще полтора года ушло на оформление работы, коррекцию выводов и подготовку к защите в Москве. Научным руководителем стал один из видных советских ученых, вторым значился Шинкаренко. И это было правильно и честно, ведь часть работы выполнена в волгоградской клинике, и что самое главное, направление исследований было определено там же. Обе диссертации были зачислены в актив Виталия Карповича и он об этом всегда упоминал.

Активно вела себя и подрастающая смена. Анатолий Колотовкин освоил аппарат искусственного кровообращения и стал пионером хирургии на крупных сосудах в регионе. Рядом с ним дерзали Сергей Емелин и Семён Галочкин. Подключали ребята аппарат к нижней конечности, он обеспечивал кровоснабжение к больной ноге, а они, спокойно убрав узкий участок артерии, вшивали протез сосуда, который позволял восстановить ток крови и тем самым сохранить человеку ногу. Прогресс в хирургии? Несомненно, прогресс и все это под руководством Шинкаренко, хотя подобные операции уже давно делались в столице и больших городах. Самому шефу, начальству и медицинской общественности хотелось большего, тем более что профессор обещал. Время шло, обещания оставались обещаниями, клиника давно перестала быть одной из ведущих в стране. Шинкаренко больше того, что было, выжать из себя не мог, да и не старался.

Пришла пора, и Александр Луганцев-младший получил диплом врача. Галина Викторовна, доцент одной из терапевтических кафедр института, записалась на прием к ректору. Виктор Павлович Григорьев, познавший весь ад войны, прошедший путь от полкового врача до ведущего хирурга эвакогоспиталя, на гражданской службе тоже прошел большую школу жизни, занимал многие руководящие посты, любил людей, понимал их, разбирался, кто есть кто. Ректор принял Галину Викторовну незамедлительно, он очень уважал ее мужа, и все время не назойливо помогал вдове, наблюдал за учебой сына. Виктор Павлович не сомневался, что речь пойдет о дальнейшей судьбе Александра, и потому после взаимных приветствий первым задал вопрос:

– Как ваш сын, Галина Викторовна? Что думает делать дальше?

– У сына есть одна мечта – продолжить дело отца. Я пришла просить вас открыть аспирантуру на кафедре профессора Шинкаренко.

– Выйти замуж не напасть, лишь бы с мужем не пропасть, – пословицей ответил ректор.

– Не совсем поняла, к чему это?

– Да к тому, что место в аспирантуре будет без проблем. А вот удастся ли Саше подготовить и защитить кандидатскую диссертацию, я не знаю. Ну, посудите сами, уважаемая Галина Викторовна, если зять Шинкаренко, имея тему, за четыре года не написал ни одной научной статьи, если сыну определена тема, по которой он за всю жизнь материала не наберет, то что он может предложить Александру. В Москву надо ехать, только в Москву. Я надеюсь, старые друзья Александра Андреевича не оставят его сына без внимания.

Вечером Луганцева звонила домой Просвещенцевым. Трубку взял Алексей Михайлович, член ЦК КПСС.

– Рад! Очень рад вас слышать, Галина Викторовна.

Галина справилась о здоровье друга и его жены. Рассказала о своих делах и хлопотах.

– Ну, это не вопрос, это не трудно. Завтра с утра переговорю с Борисом Васильевичем Петровским. Думаю, министр решит все без проблем. Кстати, и сами можете ему позвонить.

– Мне как-то неудобно, столько лет не звонила, а как приспичило, вот она, я.

– Очень даже удобно. Мы с ним совсем недавно вспоминали Александра Андреевича. Петровский справлялся о вашем здоровье, спрашивал о Саше. Так что звоните, моя хорошая.

– Позвоню, но только после вас, если позволите.

– Как скажете, так и будет. Передаю трубку супруге, она рядом.

Подруги еще долго разговаривали о своем, о женском, напоследок договорились в ближайшее время встретиться.

Академик Петровский принимал Луганцевых во Всесоюзном научно-исследовательском институте клинической и экспериментальной хирургии Минздрава СССР. Прием был теплым, вспоминали совместные встречи, Александра Андреевича. Борис Васильевич по-отцовски потрепал Сашу за вихор:

– А ты, парень, очень похож на отца. Если будешь таким же целеустремленным, из тебя толк выйдет.

После наставлений и пожеланий академик пригласил профессора Черноусова:

– Принимай, Александр Фёдорович, сына моего друга, отдаю тебе его на воспитание, сделай из него хорошего хирурга. Сумеешь?

– Постараюсь, если и он стараться будет.

– Буду! – твердо ответил Александр.

Он учился сначала в клинической ординатуре, затем в аспирантуре, вхождение в профессию было стремительным, материала для диссертации было с избытком, работа нравилась. Молодой Луганцев только об этом и мечтал, чтобы работа была утром, днем, вечером и ночью, он попал в свою стихию, он был под стать отцу, у него все получалось. Учитель, профессор Черноусов, радовался, но почти никогда не хвалил, ибо малое количество замечаний у хирургов и есть похвала.

Пока Луганцев младший учился, дома в родной клинике был застой, попытки движения вперед нельзя было назвать прогрессом, слухи и сплетни обуревали некоторых сотрудников, не давали покоя, отнимали золотое время и замещали научные мысли.

Доброжелатели рассказали профессору Шинкаренко, как о нем отзывается ректор Григорьев, то ли кто-то подслушал разговор Виктора Павловича с Луганцевой, то ли руководитель вуза высказался где-то в другом месте о невысоком потенциале Виталия Карповича как ученого. Злоба долго кипела в душе хирурга, потом притихла и разгорелась с новой силой, когда ректор предложил уступить два этажа вновь отстроенного здания клиники для кафедры профессора Зарубина. Виталий понимал, что это не личное решение ректора, что за этим стоит высокий покровитель Зарубина. Шинкаренко бесило другое, почему Григорьев не вступился за него, почему не отстоял, не оградил его детище от захвата.